Оскар небрежно отмахнулся от этого предположения:
– Я заинтересован лишь в неизменности состава рабочей силы. На эту тему я переговорил со своим приятелем, полковником Эрихом Ланге…
Это имя, как знал Шиндлер, кое-что значило в СС. Он представил письмо от полковника, и чиновник погрузился в его чтение.
В кабинете было тихо, из других помещений доносился лишь скрип перьев, шелест бумаг и тихие серьезные разговоры, словно никто из присутствующих не догадывался, что следствием этой их тихой деятельности станут потоки слез и рыданий…
Полковник Ланге был достаточно влиятельным человеком: руководитель штаба Инспекции по делам вооруженных сил в штаб-квартире армии в Берлине. Оскар встретился с ним на приеме у генерала Шиндлера в Кракове. Они сразу прониклись симпатией друг к другу. Случалось, на таких приемах кто-то, как ему казалось, чувствовал в другом человеке некое какое-то неприятие гитлеровского режима, и тогда они уединялись в уголке, чтобы проверить друг друга и, если повезет, завязать дружеские отношения. Эрих Ланге испытал потрясение, побывав в лагерях, созданных при различных предприятиях в Польше, – например, производство «ИГ Фарбен» в Буне, где надсмотрщики не знали иных слов, кроме рожденных в СС требований «работать быстро!». Они заставляли заключенных носить мешки с цементом бегом, а трупы умерших от голода и надорвавшихся на работе скидывали в траншеи, выкопанные для прокладки кабелей, где вместе с кабелями и заливали цементом. «Вы здесь не для того, чтобы жить, а чтобы сдохнуть в цементе», – говорил новичкам управляющий. Услышав эти слова, Ланге почувствовал, что и на нем лежит проклятие…
Письму Ланге в Ораниенбург предшествовали несколько телефонных звонков, которые имели цель создать определенное представление: герр Шиндлер, производя котелки и полевые кухни, а также 45-миллиметровые противотанковые снаряды, пользуется в Инспекторате репутацией «неутомимого борца за наше национальное выживание». Герр директор «Эмалии» сплотил вокруг себя коллектив высококвалифицированных специалистов, который ни в коем случае не позволит нанести урон той работе, которая ведется под руководством герра Шиндлера!
На чиновника письмо произвело впечатление, и он сказал, что хотел бы откровенно поговорить с герром Шиндлером. Пока не планируется менять статус или состав населения лагеря в Заблоче, сказал он. Тем не менее, герр директор должен понимать, что ситуация с евреями, даже опытными производителями вооружения, всегда чревата риском. Взять, например, наши собственные предприятия: «Остиндустри», компания СС, использует заключенных на торфоразработках, на щеточной фабрике, на плавильном производстве в Люблине, на заводе по производству оборудования в Радоме, на скорняжном в Травниках. Но остальные подразделения СС постоянно ведут истребление рабочей силы, да так эффективно, что «Ости» не в состоянии поддерживать производство! Точно так же в центрах уничтожения – лагерях смерти – администрация никак не может добиться выделения соответствующего процента от числа заключенных для работ непосредственно по обслуживанию предприятия, всех расстреливают или травят газом подчистую. Ситуация влечет за собой оживленную переписку, но с этой публикой, эсэсовцами, ничего нельзя поделать!
– Конечно, – сказал чиновник, барабаня по письму, – постараюсь сделать для вас все, что в моих силах.
– Я понимаю ваши проблемы, – с сияющей улыбкой Шиндлер посмотрел на эсэсовца. – И если я могу каким-то образом выразить свою благодарность…
В итоге Оскар покинул Ораниенбург, заручившись хоть какой-то гарантией, что его лагерь на заводском дворе продолжит свое существование.
Новый статус Плачува ударил по любящим парам: теперь и здесь, как в тюрьме, мужчины были отделены от женщин – как и предписывалось рядом памятных записок Главного административно-хозяйственного управления СС. По заграждениям между мужской и женской секциями, круговой ограде, заграждениям вокруг промышленного сектора был пущен электрический ток. И уровень напряжения, и промежутки между проводами, и количество изоляторов – все было предписано директивами Главного управления.
Амон и его офицеры не замедлили отметить преимущества нового порядка для поддержания дисциплины. Теперь в любое время суток человека можно было ставить навытяжку в пространство между внешней оградой, через которую было пущено высокое напряжение, и внутренней, не находящейся под током. Даже если наказанных начинало качать от усталости, они старались стоять по стойке «смирно», ни на миг не забывая, что в паре дюймов от их спин течет ток в несколько сотен вольт. Например, Мундеку Корну, который вернулся в лагерь вместе с рабочей партией, из которой исчез один заключенный, пришлось стоять в этом узком пространстве целые сутки…
Но, кажется, невозможность от конца вечерней переклички до утреннего пробуждения преодолеть препятствие, разделяющее мужчин и женщин, была для заключенных еще мучительней, чем риск коснуться проволоки с высоким напряжением. Время общения было сведено до короткого промежутка общей толкотни на аппельплаце – пока не прозвучит резкая команда строиться. Распоряжение Главного управления СС генерала Пола заставило заключенных прибегнуть к птичьей стратегии общения. Каждая пара изобретала свой собственный сигнал и высвистывала его среди толпы, стараясь уловить ответ в мешанине сходных звуков.
Такую тайную мелодию придумала и Ребекка Танненбаум. И роман ее с Иосифом стал набирать обороты.
Каким-то образом Иосиф раздобыл на складе одежду скончавшейся женщины. И часто после окончания переклички среди мужского состава он забирался в туалет, торопливо натягивал длинное платье и водружал на голову парик, предписываемый замужним женщинам для обязательного ношения иудейскими ортодоксами. В таком виде он, выйдя на улицу, пристраивался к женской колонне. Вкупе с другими 13 тысячами женщин он проходил за ограду женского лагеря, где просиживал ночи в тридцать седьмом бараке в обществе Ребекки.
Пожилые кумушки этого барака обожали обсуждать Иосифа. Коль скоро Иосиф предпочитал традиционную процедуру ухаживания, они взяли на себя столь же традиционную роль дуэний. Иосиф произвел на них самое хорошее впечатление, и они одобряли его церемонное поведение, которое было в ходу до войны. Со своих высоких четырехэтажных нар они любовались на этих двоих влюбленных детей, пока не засыпали. И если кто-то из них думал, что молодежи не стоило бы так уж церемониться друг с другом, ведь не так часто в лагере выпадают ночи, когда они могут быть вместе, – вслух это не произносилось. Когда влюбленные, наворковавшись, решали немного отдохнуть, две пожилые женщины ложились вместе, рядом, на одни нары, чтобы освободить Иосифу место для сна. И неудобства, и запахи других тел, и опасения, что на тебя переползет вошь, – все это было не важно по сравнению с самоуважением, вытекавшим из чувства, что отношения молодых людей развиваются по старинным добродетельным правилам…
В конце зимы Иосиф, на рукаве которого красовалась повязка работника строительного отдела, вооружившись металлическим метром, вышел на полоску до странности девственного снега между внутренней оградой и барьером под током и, ежась под взглядами охранников на вышках, сделал вид, что его привела на ничейную полосу профессиональная необходимость.
На самом деле его привела сюда любовь – у основания бетонного столба, поддерживавшего вязку фаянсовых изоляторов, появилось несколько первых в этом году цветочков. Используя металлический штырь, он подтянул их к себе, сорвал и засунул под куртку. Цветы он пронес через весь лагерь до Иерусалимской.
Он проходил мимо виллы Амона, согревая их на груди, когда в дверях появилась башнеобразная фигура хозяина, спускавшегося по ступенькам.
Иосиф Бау остановился.
Это было самым опасным – столкнуться с Амоном Гетом, когда он вышел на охоту. Иосиф оцепенел. Его охватил ужас при мысли, что сердце, которое он с такой искренностью и страстью отдал осиротевшей Ребекке, сейчас станет очередной мишенью для револьвера коменданта…
Но Амон Гет прошел мимо, не обратив внимания ни на него, ни на бесполезный метр, который он держал в руках.
Иосиф Бау понял, что ему повезло. Очень повезло!
Никто не мог избежать внимания Амона Гета, когда он выходил на охоту за людьми. Однажды комендант в форме для стрелковых упражнений неожиданно вошел в лагерь через задние ворота и обнаружил в гараже девочку по фамилии Варенхаупт, которая, забравшись в лимузин, смотрелась в зеркало заднего вида. Стекла машины, которые ей предстояло почистить, все еще были грязными…
За это он ее и убил.
Такая же судьба постигла и мать с дочерью, которых Амон Гет заметил через окно кухни. Они слишком медленно чистили картошку. Облокотившись на подоконник, он пристрелил обеих.
