За это он ее и убил.
Такая же судьба постигла и мать с дочерью, которых Амон Гет заметил через окно кухни. Они слишком медленно чистили картошку. Облокотившись на подоконник, он пристрелил обеих.
Почему же сейчас, когда на глаза ему попался ненавистный еврей-чертежник, застывший столбом с железным метром в руках, Амон прошел мимо?!
Иначе, как чудом, это нельзя было объяснить.
Бау ощутил прилив необыкновенного счастья и желания отметить свою удачу каким-то необыкновенным, возвышенным поступком. Женитьба – это, без сомнения, будет самым возвышенным из всех!
Вернувшись в административный корпус, он взлетел по ступенькам и ворвался в кабинет Штерна. Там он нашел Ребекку и попросил ее выйти за него замуж.
– И как можно скорее! – услышала счастливая Ребекка.
Этим же вечером, все в том же наряде покойницы, он «нанес визит» своей матери и совету дуэний в тридцать седьмом бараке.
Для создания молодой семьи не хватало только рабби. Но если раввины и оказывались здесь, то уже через несколько дней отправлялись в Аушвиц, чтобы завершить свой путь в пылающих топках. За такой короткий срок соблюсти по всем правилам киддушин и ниссуин[8] было невозможно.
И все-таки Иосиф женился на Ребекке одним воскресным вечером, когда стояли жуткие февральские холода. Вела церемонию госпожа Бау, мать Иосифа. Они были родом из евреев-реформаторов, так что обошлись без традиционного брачного контракта, который следовало произносить на арамейском языке. В мастерской Вулкана друг-ювелир ухитрился изготовить для них два кольца из серебряной ложки, которую миссис Бау прятала до этого под стропилами крыши. В бараке Ребекка семь раз обошла вокруг Иосифа, а тот раздавил пяткой стекло – перегоревшую лампочку, позаимствованную в строительном отряде.
Паре отвели место на самом верху яруса коек. Чтобы обеспечить им хотя бы условное уединение, завесили их «спальню» одеялами. В темноте, сопровождаемые грубоватыми шуточками, Иосиф и Ребекка вскарабкались к себе.
На всех свадьбах в Польше принято позубоскалить по поводу неопытных влюбленных. Если приглашенные на свадьбу гости были застенчивыми и воспитанными людьми, то по традиции для этой роли приглашали профессионального шута и весельчака.
Этим вечером в бараке женщины, которые в 20-х и 30-х годах смущались, слушая на свадебных застольях рискованные шуточки затейника и глядя на покатывающихся от хохота мужчин, позволили себе от души повеселиться, взяв на себя обязанности отсутствующих и убитых свадебных шутов…
Иосиф и Ребекка пробыли на верхнем ярусе не больше десяти минут, когда в бараке зажегся свет.
Глянув в щель между одеялами, Иосиф увидел в проходе унтерштурмфюрера Шейдта. Острое и страшное чувство надвигающегося рока охватило Иосифа. Эсэсовцы обнаружили, что он исчез из своего барака, и вот теперь худший из всех надзирателей явился разыскивать его в бараке матери! Амон Гет сегодня чудом не заметил его в упор лишь для того, чтобы Шейдт убил его в свадебную ночь!
Иосиф знал, что подвергает смертельной опасности всех женщин в бараке: свою мать, свою невесту, свидетельниц, которые только что шутили и смеялись. Он начал тихо бормотать извинения, моля о прощении. Но Ребекка цыкнула на него, чтобы он замолчал. Она успела сдернуть закрывающий их нары полог из одеял, и теперь они ничем не отличались от других. В это ночное время, понадеялась юная супруга Иосифа, Шейдт не будет влезать на верхний ярус, если его к тому не спровоцируют. Да, Иосиф ухаживал за ней, как настоящий мужчина, но сейчас он повел себя как ребенок… Нужно его спрятать! Обитательницы нижних коек передали ей наверх свои тощие соломенные матрацы, чтобы сделать их брачное ложе более мягким. Ребекка решительно затолкала мужа в самый угол и завалила матрацами.
Шейдт прошел по бараку и исчез в задних дверях.
Свет погас.
В наступившей темноте до них донеслось несколько ободряющих соленых шуточек, и супруги Бау опять оказались наедине друг с другом.
Однако через несколько минут взвыли сирены. Все повскакивали с мест в темноте. Рев сирен однозначно дал понять Бау – эсэсовцы окончательно решили не дать свершиться его брачной ночи!
Получается, они и впрямь нашли его пустые нары в мужском блоке и теперь серьезно взялись искать его.
Внизу, в темном проходе, взволнованно метались женщины. Они тоже понимали, в чем дело: на верхнем ярусе хорошо были слышны их разговоры.
Его старомодная любовь убьет их всех. Старосту барака, которая так благородно пошла им навстречу, расстреляют первой, когда загорится свет и найдут новобрачного, обряженного в женские лохмотья…
Иосиф Бау собрал свой «маскировочный наряд», торопливо поцеловал жену, спустился на пол и выскользнул из барака.
Снаружи стояла тьма, пронизанная воем сирен. Меся грязный снег, он побежал, держа под мышкой свою куртку.
Если вспыхнет свет – его сразу увидят с вышек!
Но ему почему-то казалось, что он успеет проникнуть за ограждение, что как-то пролезет сквозь него. А уж очутившись в мужском бараке, он что-то сочинит: мол, понос прихватил, приходится то и дело бегать в туалет, вот он и побежал, а там он поскользнулся на полу, ударился головой и пришел в себя только от воя сирен…
Задыхаясь от бега, он понял: если его поразит током, никто не узнает, кого из женщин он посещал.
У него совсем выскочило из головы, что, если даже он, обуглившись, повиснет на проводах, на аппельплаце будут проведены показательные казни – и Ребекке придется выйти из строя.
На всем протяжении ограды между мужским и женским секторами лагеря в Плачуве было протянуто девять проводов под током. Иосиф Бау прикинул, что должен найти опору для ног где-то в районе третьего снизу и со стремительностью крысы проскользнуть между ними.
Но он замешкался.
На миг ему показалось, что холод металла, обжегший пальцы, – это первый импульс поразившего его напряжения. Но тока в ограде не было. Освещение вырубилось.
Иосиф Бау, распростертый по ограде, не пытался понять причин, по которым отсутствовало напряжение. Перевалившись наконец через верх, он свалился на территорию мужского лагеря.
«Ты женатый человек», – сказал он себе.
Рысью, пригнувшись к земле, Иосиф добрался до туалета у душевой. «Ужасный понос, герр обершарфюрер». Он стоял среди зловония и с трудом переводил дыхание.
Невнимание Амона в день, когда он нес цветы… брачная церемония, окончания которой он едва дождался и после которой им дважды помешали… Шейдт и сирены…
Постепенно приходя в себя, откашливаясь, он задавал себе вопрос: сможет ли он и дальше выносить мучительную неопределенность этого существования?
Как и многие другие здесь, в лагере, он жаждал, чтобы наконец к нему пришло избавление.
Он успел одним из последних примкнуть к шеренге, выстроившейся перед бараком. Его колотило, но он не сомневался, что староста успеет прикрыть его. «Да, герр унтерштурмфюрер, я дал заключенному Бау разрешение отлучиться в туалет».
Но они искали вовсе не его, а троих молодых сионистов, которые совершили побег на грузовике с продукцией обойной фабрики, где они набивали морской травой чехлы матрацев для вермахта.
Глава 27
28 апреля 1944 года Оскар, бросив взгляд на себя в зеркало, был вынужден признать, что к тридцать шестому дню рождения он несколько раздался в талии. Но по крайней мере сегодня, когда он обнимал девушек, никто не осмелился бы поставить ему это в укор.
Должно быть, информатор из числа немецких техников был обескуражен, увидев, что СС отпустило Шиндлера и с Поморской, и из тюрьмы Монтелюпич, хотя считалось, что и то, и другое заведение не поддаются ничьему влиянию.
Эмили прислала ему обычное поздравление из Чехословакии, а Ингрид и Клоновска преподнесли ему подарки.
Жизнь Оскара почти не претерпела изменений за те четыре с половиной года, что он провел в Кракове. Ингрид по-прежнему исполняла роль наперсницы, Клоновска была подружкой, а Эмили – отсутствующей женой. Страдания, которые испытывала каждая из них, так и остались неизвестными ему, но не подлежало сомнению, что, вступая в свой тридцать седьмой год, Оскар столкнулся с некоторым охлаждением отношений с Ингрид; что Клоновска, продолжавшая оставаться преданным другом, соглашалась лишь на отдельные случайные встречи, и только Эмили продолжала считать, что их брак носит нерушимый характер.
Пока же все они продолжали получать от него подарки, а он – прислушиваться к их советам.
В праздновании дня рождения Оскара Шиндлера приняли участие многие люди. Комендат лагеря Плачув Амон Гет разрешил Генри Рознеру вместе с его скрипкой отправиться вечером на Липовую в сопровождении охранника из украинцев, который обладал лучшим во всем гарнизоне баритоном. Амону нравилось то, как развиваются их отношения с Шиндлером. В обмен на свою неизменную поддержку лагеря на «Эмалии» Амон недавно попросил разрешение пользоваться «Мерседесом» Оскара – и тут же получил постоянно. Это была не та развалина, которую Оскар приобрел у Йона и которая находилась в его распоряжении всего лишь день, это была самая шикарная машина из гаража «Эмалии».
