Пемперу довелось увидеть несколько поистине удивительных закрытых документов. Например, однажды он прочел памятную записку, касающуюся наказаний женщин плетьми. Руководству лагерей напоминалось, что наказание должно производить максимальный эффект. Привлечение к нему персонала СС «унижало достоинство» эсэсовцев, посему чешские женщины должны были наказывать словацких, а те, в свою очередь, чешек. Русских и полячек предлагалось использовать в том же порядке. Комендантам предписывалось пускать в ход воображение, дабы использовать на пользу делу все культурные и национальные различия.
Другой бюллетень напоминал, что комендант лагеря не имеет права возлагать на себя решение вопроса о смертном приговоре. Комендант должен получить подтверждение принятого решения телеграммой или письмом из Главного управления безопасности рейха. Амон так и поступил этой весной по отношению к двум евреям, которые сбежали из лагеря в Величке и которых он решил повесить. Из Берлина пришла телеграмма с разрешением, подписанная, как отметил Пемпер, доктором Эрнстом Кальтенбруннером, главой службы безопасности рейха.
А в апреле Пемперу попался на глаза меморандум, пришедший от генерала Маурера, шефа отдела по распределению рабочей силы секции «D» генерала Глюка. Маурер хотел получить от Амона Гета сведения, сколько венгров в данный момент содержится в Плачуве. Их предписывалось незамедлительно направить на завод вооружений – дочернее предприятие Круппа, производящее взрывчатку для артиллерийских снарядов в огромном производственном комплексе Аушвица. Учитывая то, что Венгрия только недавно стала германским протекторатом, эти венгерские евреи и противники режима были в лучшем состоянии, чем те, что провели уже несколько лет в гетто и тюремных застенках. Однако им тоже предстояло исчезнуть в мясорубке Аушвица. Предприятие не было готово принять их. А пока комендант Плачува получил письмо: если он сможет создать соответствующие условия для временного содержания семи тысяч заключенных, секция «D» будет ему искренне благодарна.
Ответ Гета, который Пемперу довелось увидеть и перепечатывать, гласил, что Плачув переполнен до предела и в его границах нет места для возведения новых строений. Тем не менее Амон готов был принять до десяти тысяч транзитных заключенных, если:
а) ему будет разрешено ликвидировать непродуктивные элементы в пределах лагеря;
б) он сможет вдвое уплотнить узниками уже имеющиеся площади.
Маурер ответил, что двойное уплотнение в преддверии лета чревато эпидемией тифа и что в идеале, в соответствии с правилами, на каждого заключенного должно быть не менее трех кубических метров воздуха. Но он, Маурер, склонен одобрить предложение Гета. Секция «D» посоветует Аушвицу-Биркенау – точнее, его отделу, занимающемуся уничтожением, – подготовиться к приему большой партии отбракованных заключенных из Плачува. В то же время Восточная железная дорога, разумеется, обеспечит своевременную подачу вагонов из-под скота прямо к воротам Плачува.
Амон же обязуется провести селекцию в пределах лагеря.
С благословения Маурера и секции «D» он сможет за день уничтожить больше жизней, чем Оскар Шиндлер, напрягая все свои усилия и прибегая к изощренным хитростям, продолжал сохранять на «Эмалии». Амон Гет дал селекции название Die Gesundheitaktion — акция здоровья.
Он организовал ее в виде веселой сельской ярмарки. Все началось утром 7 мая, в воскресенье. Над аппельплацем повесили плакат: «Каждому заключенному – соответствующую работу!»
Из динамиков лились звуки баллад, песен Штрауса и любовных мелодий. Под громкоговорителями стоял стол, за которым сидел доктор Бланке, эсэсовский врач, вместе с доктором Леоном Гроссом и рядом чиновников. Представление Бланке о «здоровье» было столь же изуверским, как и у любого врача СС. Он освободил тюремную больницу от хронических больных, впрыскивая им бензин в вены – ни под каким видом эту процедуру нельзя было назвать убийством из милосердия! Пациенты умирали в конвульсиях, заходясь в судорожном кашле, который длился четверть часа. Марк Биберштейн, который когда-то возглавлял юденрат, но после двухлетнего заключения в тюрьме Монтелюпич стал гражданином Плачува, с приступами сердечной слабости был доставлен в лагерный лазарет – Krankenstube. Прежде чем доктор Бланке приблизился к Биберштейну со шприцем, полным бензина, доктор Идек Шиндель – дядя той самой девочки Гени, чья фигурка два года назад на улице во время расстрелов в гетто привлекла внимание Шиндлера, – вместе с коллегами оказался у постели Марка. Из милосердия Идек успел впрыснуть несчастному дозу цианида…
А 7 мая, положив перед собой груду личных дел узников, Бланке одним махом решал судьбы обитателей целого барака и, покончив с одной кипой карточек, откладывал ее, тут же принимаясь за другую.
Заключенным, выгнанным на аппельплац, было велено раздеться. Построившись в голом виде, они подчинились приказу пройти взад и вперед перед врачами. Бланке и Леон Гросс, еврейский врач, сотрудничавший с немцами, делая отметки в карточках, окликали то одного, то другого узника, чтобы они подтвердили свое имя. Наконец, заключенных заставили бегать, а врачи подмечали у них признаки усталости или мышечной слабости. Это была гнусная и унизительная процедура. Мужчины со смещенными спинными позвонками (как, например, Пфефферберг, которого Хайар ударил по спине хлыстом), женщины с хроническим истощением, натиравшие огрызками морковки щеки, чтобы придать им румянец, – все старались бежать бодрее, ибо понимали, что от этого зависит их жизнь.
Молодая фрау Кинстлингер, которая стартовала в спринте за команду Польши на Олимпийских играх в Берлине, понимала, что все это всего лишь игра. Пусть у тебя выворачивается желудок и не хватает дыхания, ты бежишь под звуки лживой музыки, словно тебя ждет блеск золота.
Никто из заключенных не знал результатов проведенной селекции, поэтому они провели тревожную неделю.
В следующее воскресенье их опять собрали на аппельплаце – под тем же лозунгом и под те же звуки музыки. Начали выкликивать имена тех, кому было отказано в прохождении Gesundheitaktion, – они отправлялись в восточную часть площадки, откуда доносились вопли ярости и возмущения. Амон вызвал на помощь гарнизон вермахта из Кракова, который был приведен в полную боевую готовность на случай восстания заключенных. В предыдущее воскресенье было отобрано более трех тысяч детей, которых сейчас должны были увезти, – и протесты их близких, смешанные с рыданиями, обрели такую силу, что большая часть гарнизона совместно с полицией безопасности, вызванные из Кракова, вынуждена была силой отеснить две группы заключенных друг от друга. Противостояние длилось несколько часов, охране приходилось силой отбрасывать рвущихся к детям родителей и привычной ложью останавливать тех, у кого были родственники среди отбракованных. Узникам ничего не сообщалось, но все понимали, у тех, кто не прошел испытания у «врачей», будущего нет.
Перекрывая звуки вальсов и веселых песенок, несшихся из громкоговорителей, люди кричали друг другу слова, полные страданий и слез.
Генри Рознеру, у которого сердце разрывалось от муки, и его сыну Олеку, к их огромному удивлению, довелось увидеть молодого эсэсовца – у него в глазах стояли слезы, и он, не в силах вынести подобного зрелища, молил старшего офицера отправить его на Восточный фронт. Офицер в ответ гаркнул, что, если заключенные и дальше не будут подчиняться, он прикажет своим людям открыть по ним огонь – «настреляешься, никакого фронта не захочешь!».
А может, Гет, устроив эту ужасную «ярмарку», как раз и надеялся, что, если люди взбунтуются, у него появится повод для массового расстрела, что поможет избавиться от перенаселенности лагеря?
В завершение акции к восточному краю аппельплаца под угрозой оружия были оттеснены тысяча четыреста взрослых и двести шестьдесят восемь детей: тут им предстояло дожидаться транспорта на Аушвиц.
Пемперу довелось увидеть и запомнить данные о результатах проведенной акции, которые Амон счел разочаровывающими. Хотя они и не отвечали его ожиданиям, селекция все же помогла освободить места для временного размещения венгров.
В наборе карточек доктора Бланке дети Плачува не были зарегистрированы с той же скрупулезностью, как взрослые. Многим из них удалось оба «кровавых воскресенья» пересидеть в укрытиях, ибо и они, и их родители понимали, что и возраст, и отсутствие их имен в лагерной документации неизбежно обрекают детей на роль жертв.
Во второе воскресенье Олек Рознер прятался за потолочными балками барака. Весь день на стропилах вместе с ним лежали еще двое ребят, и весь день они послушно хранили молчание, подавляя мучительное желание опорожнить переполненные мочевые пузыри, в окружении крыс и блох, ползавших по их узелкам с небогатым тюремным скарбом. Как и взрослые, дети отлично знали, что эсэсовцы и украинская охрана осведомлены о наличии пустого пространства под потолком. И эсэсовцев дети боялись еще больше, чем заразиться тифом, хотя доктор Бланке предупредил: достаточно одного укуса тифозной блохи – и заражение неминуемо. Некоторые из детей Плачува месяцами прятались в тюремном бараке, на котором было крупно выведено: «Внимание – тиф!»
