Из-за затянувшегося обеда инспекция, отправившаяся в «Мерседесах» обозревать Плачув, была явно не в состоянии делать профессиональные выводы. Хотя не стоит забывать, что Шиндлер и его сопровождение имели за плечами почти четыре года оценки качества продукций и производственных площадей. Проверка началась с пошивочной фабрики Мадритча, которая являлась образцовой витриной Плачува. В течение всего 1943 года она производила ежемесячно больше двадцати тысяч комплектов униформы. Но вопрос стоял следующим образом: может, герру Мадритчу было бы лучше расстаться с Плачувом, переведя свой капитал в более эффективные и лучше снабжающиеся польские предприятия в Подгоже и Тарнуве? Ветхое состояние фабрики в Плачуве не позволяет ни Мадритчу, ни другим инвесторам поставить здесь то оснащение, которого требует современное производство.
Осмотр мастерских компания официальных лиц начала при полном свете, и вдруг он погас – это один из друзей Штерна в шитовой Плачува устроил короткое замыкание. Благодушие как результат обилия блюд и напитков, выставленных Оскаром Шиндлером, вступило в противоречие с желанием осматривать фабрику при тусклом свете. Инспекция двинулась дальше при слабом мерцании карманных фонариков среди рядов замолчавших станков, лишивших строгих судей возможности блестнуть профессиональными знаниями. Пока генерал Шиндлер, прищурившись, пытался в луче фонарика оценить состояние прессов и станков в механических мастерских, тридцать тысяч обитателей Плачува, съежившись на своих нарах, ожидали его приговора. Реши он закрыть лагерь – и даже при перегруженности линий восточной железной дороги через несколько часов они все будут отданы во власть мощных газовых камер Аушвица. Но все они понимали, что данный факт не сможет вызвать ни капли сочувствия у генерала Шиндлера. Его божеством была продукция, она для него обладала первейшей и неоспоримой ценностью.
Но обитатели Плачува, гласит легенда, были спасены – генералу и его компании быстро надоело бродить в полутемном помещении с отягощенными обильным обедом желудками, и они решили: ладно, пусть фабрика работает…
А что же случилось на самом деле?
В реальности все закончилось гораздо более плачевно: в действительности до освобождения дожила лишь десятая часть заключенных Плачува.
Однако эта история позже была рассказана Штерном и другими, и какие-то вещи, безусловно, соответствуют истине: Оскар всегда выставлял на стол обилие еды и выпивки, когда приходилось принимать официальных лиц, и ему мог бы понравиться такой номер, как оставить генерала Шиндлера со свитой в темноте.
– Вы должны помнить, – сказал однажды юноша, которого спас Оскар Шиндлер, – что в нем, кроме немецкой крови, была и чешская. Он был на свой лад этакий бравый солдат Швейк. Он любил подурачить систему, подложить ей свинью.
Выжил ли Плачув лишь потому, что на настроении генерала Шиндлера сказалось тусклое освещение и обилие выпитого? Или он продолжил свое существование в первую очередь из-за того, что был удобным перевалочным центром-отстойником в те недели, когда даже могучие мощности Аушвица-Биркенау работали с перегрузкой?
Но в том, какую роль сыграл Оскар Шиндлер в деле спасения многих обитателей Плачува и от печального конца, сомневаться не приходится.
Пока СС и инспекция обсуждали будущее Плачува, Иосифа Бау – молодого художника из Кракова, которому ближе к концу войны довелось хорошо узнать Оскара Шиндлера, – угораздило влюбиться в некую Ребекку Танненбаум, хотя для любви лагерь был самым неподходящим местом.
Бау работал в строительном отделе чертежником. Он был серьезным юношей с чисто художественным стремлением к совершенству. Он, можно сказать, сам прибежал в Плачув, потому что у него никогда не было соответствующих для жизни в гетто документов. Не было у него и профессии, которая могла бы пригодиться на каком-нибудь предприятии в гетто, и поэтому ему приходилось прятаться при содействии матери и друзей. Во время ликвидации гетто в марте 1943 года он выскользнул из своего укрытия и ухитрился пристроиться в хвост рабочей колонне, направлявшейся в Плачув. Ибо в Плачуве ему светили возможности, которых не было в гетто. Например, работа на строительстве. В том же мрачном здании, раскинувшем оба крыла, где находился кабинет Амона, Иосиф Бау занимался «синьками» – копиями чертежей. Ему покровительствовал Ицхак Штерн: он отрекомендовал парня Оскару как хорошего чертежника, который в будущем, если понадобится, сможет искусно подделывать документы.
Иосифу повезло, что ему не часто довелось сталкиваться с комендантом лагеря, ибо он производил впечатление такой трогательной открытости, что встреть его Амон – его рука сразу же потянулась бы за револьвером…
Мастерская Бау размещалась в самом дальнем от Амона конце здания. Другая часть заключенных работала на первом этаже, неподалеку от кабинета коменданта. Среди них были снабженцы, клерки, стенограф Метек Пемпер. Их ежедневно подстерегал риск неожиданно получить пулю, нарвавшись на взрыв начальственной ярости. Например, Мундек Корн, который до войны был поставщиком одного из дочерних предприятий Ротшильда, а теперь закупал для тюремных мастерских ткань, морские водоросли, пиломатериалы и металл, был вынужден работать не только в том же административном корпусе, но и в том же крыле, где размещался кабинет Амона.
Как-то утром Корн поднял глаза от стола и увидел на той стороне Иерусалимской, рядом с казармой СС, мальчика лет двенадцати, которого он знал по Кракову; тот мочился под прикрытием одного из штабелей досок. В ту же секунду в окне ванной в этом же крыле мелькнул белый рукав рубашки и две мясистые кисти. Правая рука держала револьвер. Раздались два выстрела, один за другим, поразив мальчишку в голову и отбросив его на штабель досок. Когда Корн снова поднял глаза к окну ванной, то заметил лишь руку в белом рукаве, закрывавшую створку окна.
Еще утром на стол Корна легла заявка, коряво и неразборчиво подписанная Гетом. Взгляд его скользнул от подписи к трупу, который с расстегнутой ширинкой валялся у груды досок. Он не удивлялся тому, что ему пришлось увидеть за последние несколько лет. Он уже знал и о дьявольской легкости, с которой герр комендант убивал людей. Убийство как небрежный росчерк на листе бумаги…
Опыт научил Корна воспринимать любую смерть как рутинный факт бытия.
Но Иосифу Бау не хотелось стать таким же, как Корн. Ему удалось избежать чистки административного штата, которая произошла в центре здания и его правом крыле. Она началась, когда Иозеф Нейшел, любимчик Гета, пожаловался коменданту, что девушка из конторы съела кожуру от копченой грудинки. Амон в ярости вылетел из кабинета и помчался по коридору.
– Вы все жрете и толстеете! – орал он.
Он разделил всех работников на две шеренги. Корну показалось, что перед ним развертывается сцена из быта старших классов школы в Подгоже: он знал всех девушек в другом ряду – это были дочери тех семей, рядом с которыми он рос, семей из Подгоже. Происходившее напоминало учительское деление, когда определялось: вот эти пойдут к монументу Костюшко, а эти – в музей Вавеля. На деле же девушки из второго ряда из-за своих столов были отправлены на Чуйову Гурку, где за шкурку от копченой грудинки с ними рассчитался карательный взвод Пиларцика.
Иосиф Бау не имел отношения к суматохе, воцарившейся в конторе, но никто из обитателей Плачува не мог бы сказать, что у него спокойная жизнь. И все же она несла бы в себе меньше опасностей, если бы он не увлекся девушкой. Однако Иосиф не мог противостоять своей любви.
Ребекка Таннебаум была сиротой, но, поскольку в еврейской общине Кракова действовали клановые законы, у нее не было недостатка в добрых тетях и дядях, опекавших ее. Ей было девятнадцать лет, у нее было милое личико и изящная фигурка. Она хорошо говорила по-немецки и могла поддерживать интересный и доброжелательный разговор. Недавно она стала работать в конторе Штерна, расположенной за административным корпусом, таким образом ей не грозила опасность внезапно столкнуться с комендантом, охваченным припадком ярости.
Но ее обязанности в отделе занимали лишь половину рабочего дня, и она подрабатывала маникюршей. Еженедельно она обслуживала Амона Гета, ухаживала за руками унтерштурмфюрера Лео Йона, а также доктора Бланке и его любовницы, грубой и жестокой Алис Орловски.
Впервые увидев перед собой руку Амона, она удивилась: длинные пальцы хорошей формы – рука интеллигента, музыканта, а не убийцы и садиста.
Когда к ней впервые пришел какой-то заключенный и сказал, что ее хочет видеть герр комендант, она кинулась бежать, петляя мимо столов – вниз по лестнице!
Заключенный бежал за ней, крича ей вслед:
– Ради бога, не надо! Он меня накажет, если я не приведу тебя.
