– Караул к Овчьим воротам! – крикнул он со стены. Тотчас же воины городской стражи, находившиеся поблизости, поспешили к воротам. С утра до вечера здесь стояли часовые, следившие за порядком и предотвращавшие споры. Но в утренние часы толпа пришлых была слишком густой. Опять же, одно дело – навести порядок среди торговцев, другое – остановить вооруженного всадника. Втягивались в город повозки, груженные товаром, входили пешие люди. Кричали ослы и верблюды, мычали волы. Над улицей висел шум людских голосов. Тут можно было услышать и арамейскую, и египетскую, и греческую речь. То здесь, то там раздавались повелительные крики стражников, наблюдавших за тем, чтобы на узких улицах не возникало заторов и давки. Нравился Иевус-Селим или нет, но люди все равно ехали сюда, потому что именно здесь шла самая оживленная торговля и рассказывались самые свежие новости. Именно тут можно было продать и купить с наибольшей выгодой. Именно тут можно было найти любой товар на любой вкус. Именно тут обменивались по самому лучшему курсу и брались в долг под самые низкие проценты деньги. Именно тут можно было нанять любого работника и купить раба. В Иевус-Селиме бурлила жизнь. В Иевус-Селиме стояла Скинья завета. В Иевус-Селиме жил Царь Иегудейский Дэефет. Всадник, лавируя в толпе приезжих, приблизился к воротам. Один из стражей поднял руку, останавливая его:
– С какой целью ты прибыл в Иевус, пришлец? – громко спросил он, внимательно наблюдая за реакцией всадника. Тот стянул с головы медный шлем, перебросил вперед полу бурого от пыли плаща и сильно ударил по нему рукой. Бурое облачко взметнулось в воздух и тут же осело. Страж увидел полосу алой материи. Он прищурился, вглядываясь в лицо всадника.
– Я знаю тебя?
– Я – Урия. Оруженосец Иоава, – хрипло ответил он, вытирая с лица пыль. – Царь Дэефет послал за мной.
– Мир тебе, Урия Хеттей, один из тридцати, – страж улыбнулся и отступил в сторону, знаком приказав остальным стражам сделать то же самое.
– Благодарю тебя, воин, – кивнул всадник. – Мир тебе. Он слегка пришпорил коня и въехал в город вместе с остальными путниками. Приказ Иоава и почтение к Царю требовали от него незамедлительно явиться во дворец Дэефета, но Урия подумал о том, что с дороги ему следовало омыть хотя бы лицо. Он мог сделать это и у Кедрона, но… существовало еще одно обстоятельство, которое не шло у него из головы. Тем более что оно не могло задержать Урию надолго. Всадник поскакал ко дворцу не прямо, мимо Скиньи и главной площади Иевус-Селима, что против ворот крепости Дэефета, а свернул налево, к своему дому. У него ни на мгновение не возникло сомнений в том, что городская стража не станет докладывать о прибытии всадника Дэефету. Тому было несколько причин. Во-первых, стражи, не меньше простых граждан, боялись гнева Царя, а потому старались без особой нужды не появляться у дворца. Во-вторых, они, конечно, не сомневались в благочестности самого Урии. Он ехал вдоль улицы, поглядывая на окна соседских домов и ловя время от времени встревоженные взгляды, бросаемые на него из-за занавесей. То, что никто не вышел поздороваться с ним, было очень дурным знаком. Крайне дурным. В обычное время соседи, да и просто знакомые уже стояли бы у дверей, улыбаясь и кланяясь ему. Он бы кивал снисходительно, как и положено офицеру легиона, царскому приближенцу, при разговоре со всяким отребьем. Но сегодня не вышел никто. Он битым солдатским загривком и широкой спиной легионера чувствовал их шепот. Одни со злобной радостью бормотали что-то женам. Другие молчали, и молчание это казалось страшнее любого, даже самого злого, перешептывания. Они не вышли, вот что было главным. Значит, он – первый гость Га-Шема. С чего бы? Урия оглянулся и успел заметить, как дернулись занавески. Они испуганно отходили от окон. Так что же, Царь Аммонитянский Аннон оказался прозорливцем? Урия остановил коня у ворот своего дома. Он смотрел на окна, на открытый двор, на пиаццо, на кровлю. Ему хотелось увидеть жену. Может быть, в последний раз. Все-таки он очень любил ее. Больше, чем очень. Всего час назад Урия добавил бы: «Сильнее, чем жену, я люблю только Царя своего, Дэефета, и Господа». Однако теперь он только криво усмехнулся при одной мысли о Дэефете и о Га-Шеме. Прозорливец Аннон из Раббат-Аммона предсказал ему будущее. Царские милости и скорая смерть. Ладно. Сперва дождемся милостей, а после посмотрим. Он уже собрался было тронуть коня, но заметил в небольшом оконце олеи чью-то фигуру. Затем еще одну. Урия прищурился. Женщины. Судя по одежде, служанки. Усмешка легионера стала холодной. Вирсавия была бережлива. Зачем ей три служанки, особенно когда она одна в доме? И потом, его жена никогда не рассталась бы с Ноэмой. Итак, сменились служанки. Сменилась и его жизнь. Урии не нужны были иные подтверждения. Он пришпорил коня и поскакал вверх по улице».
***
Саша очнулся от гневного вопля профессора:
– Но история утверждает обратное!
– Ваш хваленый Плутарх перековеркал историю! После смерти Цезаря он впервые вздохнул с облегчением! И ему было больно, когда он вспоминал о том, что Каска пошел на убийство ради любви женщины, Туллий Кимвр – ради дружбы, а он, Плутарх, не рискнул сделать этого даже ради собственной свободы! Истинных же мотивов заговора Плутарх не знал вовсе. Но фраза была сказана! Та самая сакраментальная фраза тирана, обессмертившая труса! «И ты, Брут…» И Плутарх оправдался перед самим собой! Он придумал храброго, справедливого, сильного Марка Юния! Единственного человека, обладавшего возможностью объединить сенаторов для убийства Цезаря. По версии Плутарха, никому другому, кроме претора, не удалось бы этого сделать! Ни магистраторам Каске и Туллию, ни, уж тем более, ему, Плутарху! Так на арену истории вышел Марк Юний, сразу вытеснивший с этой арены и Каску, и Туллия, и других.
– Как вам не стыдно? – вскричал профессор, багровея от гнева. – Вы говорите откровенную чушь, подтасовываете факты, трактуете их, как вам заблагорассудится, пользуясь тем, что ваши голословные утверждения невозможно доказательно опровергнуть, и даже не стесняетесь!
– Если бы вы, люди, не лгали и хоть немного помнили свою историю, то, возможно, Ему не понадобился бы Гилгул! Откройте глаза, профессор! Вам нужны доказательства? Пожалуйста – история жизни Гая Юлия Цезаря практически полностью повторяет историю Дэефета! Царь Саул пытался убить молодого Дэефета, Царь Сулла – молодого Цезаря. И тот, и другой бежали и скрывались до смерти своих противников. И тот, и другой провели жизнь в войнах, причем самые известные битвы состоялись и у того, и у другого в одном возрасте! И тот, и другой без всякой жалости убивали как противников, так и соратников. Другое дело, что Дэефет умер своей смертью, а Гая Юлия убили, но это уж от них не зависело.
– Не передергивайте! – вскричал старик. – Это не доказательство!
– Люди склонны предавать забвению лучших и возвеличивать до космических масштабов никчемный плебс, – продолжал ровно Потрошитель. – А потом с упоением и удовольствием держат равнение на ублюдков, за душой у которых – ничего, даже ржавого ломаного гроша.
– Вы это о ком? – озадачился профессор. Потрошитель прошелся вдоль стены. Два шага в одну сторону, два – в другую.
– О преторе Марке Юнии Бруте, – сказал он. – Спросите любого, кто такой Марк Юний? Что он сделал хорошего в жизни? Чем он славен? Никто не ответит. Дай Бог, чтобы четверть вообще вспомнила, кто это. А спросите, кто такой Брут? Убийца Кесаря Гая Юлия!
– Вот! – Профессор вскочил и вытянул руку. – Вы сами же себя опровергаете! Убийца Кесаря! Таким и помнят Марка Юния Брута! Это факт, а не вы ли только что призывали отталкиваться именно от фактов? Не от пустых фантазий, а от фактов!
– Да, это факт, – продолжал Потрошитель. – Но я вам приведу и другой факт: Брутов было двое. Претор Марк Юний и его двоюродный брат, легат Децим Юний. В этот момент Саша понял, что Потрошитель не лжет. Он снова говорил правду. Ломающую привычные взгляды на мир, на историю человечества и его, Сашину, жизнь.
***
«Ужин, устроенный Дэефетом в его честь, был ужасен. Не потому, что плох, совсем наоборот. Но обилие еды и вина не соответствовало чину гостя, равно как и новостям. Никаким, абсолютно никаким новостям. Глядя на сидящих рядом старейшин, судей, священников, казначеев, левитов, слушая их льстивые восхваляющие речи, адресованные в первую очередь Дэефету и, конечно, ему, Урии, глядя на то, как они едят, заливая подбородки и пальцы жиром, он не мог отделаться от желания вскочить, перевернуть стол, отнять меч у кого-нибудь из стражей и рубить. Рубить направо и налево, до тех пор, пока в зале не останется никого живого. Если бы люди, собравшиеся здесь, могли почувствовать силу его ненависти, они бы в страхе разбежались. Урия жалел о том, что пришлось отдать меч кентуриону дворцовой стражи. А еще он жалел, что не убил Дэефета раньше. Урия не пил вина и почти не ел, несмотря на то, что почти двое суток во рту у него не было маковой росинки. Даже Дэефет заметил это.
