вахмистру было негде. Оставались юнкерские комнаты, гостевые и кабинет начальника училища. С револьвером на изготовку Корсаков начал подниматься по лестнице. Двери в помещение казачьей сотни были закрыты, а вот часовня и юнкерская спальня распахнуты настежь. Корсаков остановился и прислушался. Из курилки-прихожей слева раздавался скрип мела по полу. Владимир подкрался к углу и уже собирался обогнуть его, как грохнул выстрел и пуля высекла осколки из мраморных перил лестницы.
– Владимир Николаевич, это вы там крадетесь, что ли? – крикнул вахмистр. – Не приближайтесь, пожалуйста, я не хочу вас застрелить!
– Лучше нашлете на меня злобный дух своего отца? – поинтересовался Корсаков.
Из прихожей раздался сдавленный смешок:
– Да, согласен, неловко получается. Простите великодушно! Я не хотел, чтоб так вышло.
– Послушайте, Белов, у вас еще есть время остановиться!
– Раз уж вы обо всем догадались, то используйте уж мою настоящую фамилию, – попросил вахмистр. – Я Шеляпин. Белов – это символ всего, что у меня отняли.
– Хорошо, – согласился Владимир. – Ваша месть закончена. Убийцы вашего отца мертвы. Вы должны остановиться сейчас же.
– Боюсь, что это уже не выход. Раз вы знаете, какие силы я призываю, то представляете, насколько сложно держать их в узде. К тому же… Они сами виноваты! Я ведь не хотел их убивать сначала, никого. Когда я только-только научился… – он замялся, – научился управлять этим, я хотел лишь напугать. Заставил отца приходить к своим убийцам во снах. Только во снах. Я надеялся, что этого будет достаточно, чтобы они раскаялись. Признались в своих злодеяниях. Думаете, они сделали это? Нет! Они тряслись от страха! Срывались друг на друга! Напивались вусмерть! Но ни один из них не решился взять на себя ответственность за гибель моего отца! Я думал, что Сердецкий близок, подслушал их разговор с Паниным. Генерал чуть было повинную записку не написал, представляете? Понятное дело, Панин был не в восторге. Я вас, кстати, видел сегодня утром, у флигеля. Вы еще в окно подсматривали, пока Панин внутри был. Уверен, он записочку искал. Да только у генерала оказалась кишка тонка, не стал он ее писать. Что ж… Теперь они на своей шкуре ощутили, каково пришлось моему отцу…
– Они узнали! Они мертвы! Хватит!
– Э, нет! Я наказал только часть виновных. Вы ж мне все испортили, Владимир Николаевич, знаете? С Сердецким я поторопился, признаю, но затем я хотел дождаться возвращения остальных барчуков и господ офицеров. Когда я понял, что вы разнюхиваете здесь, – пришлось поторопиться. Жаль, Панин с утра заявился во флигель, так бы начал раньше. Ну да ничего, еще придумаю, как наверстать.
Корсаков выставил руку с револьвером за угол и дважды нажал на курок. Отдача чуть не вывернула ему запястье. Взвизгнули рикошеты. Из прихожей раздался издевательский смех вахмистра – излишне веселый, на грани истерики.
– Вашбродь, кто ж так стреляет? К тому же вы уже опоздали. О, спутник беспросветной тьмы, вкушающий кровь людскую, даруй слуге твоему власть твою!
Корсаков выскочил из-за угла, вскидывая пистолет. Белов-Шеляпин стоял перед очередной пентаграммой, начерченной на полу. Ненужные уже револьверы лежали рядом. В одной руке он держал кинжал, со второй на магический рисунок падали капли крови. В центре пентаграммы на охапке металлических шомполов покоилось кольцо его отца, меж двух нижних лучей – лист бумаги, на котором каптенармус собирал подписи юнкеров и ротмистра.
Корсаков выстрелил еще два раза, и пули устремились к застывшему вахмистру. Когда они уже должны были войти в его тело, Белова закрыла возникшая перед ним фигура. Окровавленные останки человека, прошедшего сквозь солдатский строй. Шеляпин-старший вернулся, чтобы завершить месть своего сына. Но затем рядом с ним возник еще один силуэт. И еще один.
– А что, вы думали, что дух моего отца – единственный, кто жаждет поквитаться с офицерами? Нет, Владимир Николаевич, я выучил новые фокусы, – хохотнул из-за их спин вахмистр, наслаждаясь удивлением, написанным на лице Корсакова. Затем его глаза закатились, и вахмистр провалился в транс.
* * *
В учебном корпусе за дверями комнаты, где прятались юнкера и Чагин, раздались тяжелые шаги. Призраки казненных солдат шли за будущими офицерами. Дверь содрогнулась от их могучего стука.
– Господа, за меня! – скомандовал Чагин, становясь между входом и воспитанниками. Испуганные юнкера сгрудились у него за спиной. Стук повторился.
– Стой, кто идет! – скомандовал ротмистр. В его позе, в его голосе не было ни тени страха и сомнений. Стук повторился в третий раз. Чагин не стал повторять – он просто открыл огонь. Пули проделали дыры в двери и, судя по звону, выбили окно за ней. Кто бы ни стоял снаружи, он был сделан не из плоти и крови.
А затем дверь взорвалась, разбросав обломки во все стороны. Чагин отшатнулся и прикрыл лицо ладонью. Разлетевшаяся импровизированная шрапнель оставила на нем множество порезов и разодрала форму, но ротмистр остался жив и практически не ранен. Дико закричал стоявший позади Зернов, укрыв ладонями лицо. Судя по сочащейся между пальцев крови, в него прилетела острая щепка.
За дверью стояли окровавленные призраки. Чагин вновь вскинул револьвер и нажал на спусковой крючок, но оружие издало сухой щелк – кончились пули. Запасных у ротмистра не было. Он с сожалением отбросил ставший бесполезным револьвер и сделал шаг навстречу фантомам, все еще закрывая собой юнкеров. Но призраки казненных солдат не торопились входить в комнату. Что-то останавливало их. Как и рассчитывал Корсаков, оставляя защитные барьеры, его фигуры, очерченные по периметру комнаты, давали драгоценное время.
* * *
Владимир смотрел, как вахмистр раздраженно повел головой и что-то прошипел вполголоса. Часы тикали. Песок сыпался. Настало время для полезного сюрприза. Под основным стволом тяжеленного револьвера «Ле Ма» находился еще один – заряженный одним дробовым патроном. На этот заряд у Корсакова ушло несколько дней работы. В домашней лаборатории на Манежном он выплавил серебряную дробь, а затем под лупой кропотливо наносил тонкой кисточкой на каждый металлический шарик сложные символы. Опробовать его на практике по понятным причинам Корсакову не доводилось, поэтому, взводя курок второго ствола, он просто надеялся, что затея сработает. Револьвер громыхнул. Серебряная дробь влетела в сомкнутые перед вахмистром ряды призраков и развеяла их как дым. Владимир не питал особых надежд на то, что ему удалось изгнать их насовсем, поэтому сразу же рванулся вперед. Выстрел вывел Белова из транса, он успел увидеть бросок Корсакова и потянулся за своим револьвером. Но слишком поздно. Владимир больно упал на пол, но дотянулся правой рукой до внешнего кольца пентаграммы. Пальцы скользнули по полу, стирая границу рисунка.
– Не-е-ет! – крикнул
