Все навещавшие хозяйку, старались по мере сил навести порядок в этом хаосе. Но следы побоища были слишком заметны. Стулья стояли покосившись, стол вообще не валялся только потому что был прислонен к стене. Дверь в ванную висела на одной петле. Телефон треснул не хуже зеркала, но работал.
Да, все необходимые шаги по жестокому и законному отмщению ревнивому кретину сделаны, в местах не столь отдаленных уже готовят для него нары.
Первые шаги с целью загладить ситуацию безумный Бабич сделал уже через несколько часов после побоища. Твердил то, что в такой ситуации и полагается твердить: любовь, ревность, ослепление, какие хочешь извинения, сатисфакции, валяние в ногах. «Можешь пропустить меня через мясорубку, если хочешь». Явная невыполнимость рецепта выглядела издевательством, а от навязчивого мясного акцента просто тошнило. И это побуждало Ларису к активным юридическим действиям.
Бабич позвонил утром следующего дня и сообщил, что если она хочет, он сегодня же начинает процедуру развода и жениться на ней. Швырнув трубку на треснувший корпус, Лариса хрипло рассмеялась. В предложении мясника был какой–то самоудваивающийся бред. Во–первых, выяснялось, что он был все это время убежден: она мечтает выйти за него замуж, и, во–вторых, надо понимать, он считал, что с помощью оказанных намедни физических «ласк» он это ее желание сильно увеличил.
Не–ет, таких надо сажать!
Благодаря вмешательству Энгельса, дело раскручивалось стремительно.
Получив грозную повестку, Бабич, позвонил с предложением денег. Больших денег. И все время повышал ставки. Готов был опустошить свои счета, и посадить семейство на голодный паек. Откопать кубышки, зарытые в дачном погребе.
Лариса развлекалась этими телефонными торгами.
И вот опять зазвонил треснувший прибор.
Это была Агапеева.
— Ну, что одну девушку можно сильно поздравить.
Лариса даже вскрикнула.
— Неужели?!
— Приказ подписан, и у нас есть все основания для чего?
— Отметим, отметим, да еще как.
— Я вызов отправлю прямо сегодня. Твой отец сможет приехать уже на это неделе? Еще три дня осталось?
Лариса открыла было рот, но вдруг как–то вся осеклась, ударенная изнутри неожиданной мыслью.
— Послушай, а нельзя погодить?
— Ты что, рехнулась?!
Благодаря невероятным и разнообразнейшим связям Агапеевой стало все–таки возможно великое переселение семейства Коневых из Белоруссии поближе к Москве. Сколько было выпито водки и съедено шашлыков на разных дачах, сколько… и вот теперь какой–то выверт!
— Не обижайся, сама все поймешь, приезжай!
Каприз Ларисы объяснялся просто — она не могла допустить, чтобы отец увидел ее в этом пятнистом обличье. Знала, что такого стыда не перенесет. Всем своим свитским она демонстрировала синяки и ссадины с некоторой даже гордостью страдалицы, это было как бы материальное воплощение ее морального превосходства мученицы над ними всеми такими обыкновенными, обоснование ее возвышенного над ними положения.
Отец, совсем другое дело. Остатки провинциального воспитания? Да!
Нет, нет, минимум на две недели необходимо отложить его визит. Вызов из ГУКа пойдет к нему, когда синяки совершенно побледнеют.
Телефон зазвонил опять.
Интересно, что на этот раз предложит перепуганный колбасник? Кстати, шевельнулось в голове: Рыбаконь, сухая колбаса, директор мясокомбината Бабич… Она не успела больше ничего подумать, сбил с мысли голос в трубке.
Младший Бабич.
— Ну, говори.
— Нам надо поговорить.
— Я и говорю — говори!
Мучительное, сбивчивое дыхание.
— Не так.
— А, хочешь приехать? На экскурсию, взглянуть на дело рук и ног папаши своего? Картина живописная. Может, ты и сам мечтал о чем–нибудь в том же духе, а?
Бабич несколько раз тяжело и вдруг шумно вздохнул.
— Какая же ты все–таки дрянь!
И положил трубку. Лариса даже не успела вкрикнуть в нее уже вырвавшееся разъяренное: «что?!»
Ах ты, мозгляк, тля, мразь мелкая… Честно говоря, она была почему–то очень уязвлена этим жалким выкриком. Она считала младшего Бабича все же, как бы там ни было, состоящим при себе, в состоянии некой военизированной приданности, и человеческой преданности, чувствовала человеком, который должен был бы непрерывно ощущать облагодетельствованность ею. Радоваться праву находиться в ее жизненном поле. А тут! Более уместной была бы с его стороны истерика другого знака, например — я убью его! Желалось немного надрывной мелодрамы. А тут тупой сбой. Какие они все–таки… Бабичи!
Но быстро успокоилась мыслью — приползет! Лариса прищурила окруженный черным кругом глаз, отчего получилось очень грозный вид, дохнула дымком. Приползет, возможность для самой изощренной сатисфакции представится не более чем через пару недель.
Опять звонок, и теперь уже в дверь.
Гапа.
Только распахнув уже дверь, Лариса поняла, что та явилась не одна. В следующую секунду она поняла, с кем именно явилась гостья.
Реакция была мгновенной — спустя две секунды Лариса сидела на краю ванны в своей ванной комнате и беззвучно материлась. Агапеева бродила по квартире, присвистывая.
— Да, иногда женщины не кокетничают, предупреждая, что у них неубрано!
Когда она заглянула в ванну, Лариса набросилась на нее — ты, мол, что с ума сошла, как же было можно, с незнакомым генералом, когда у меня под каждым глазом по такой блямбе!
Агапеева искренне разводила руками, ну не знала, подруга, ты бы хоть намекнула.
— Кто это?
— А он сказал, что вы знакомы?
— Белугин?
— Ну, да, как узнал, что я к тебе еду, напросился. Шампанского купил, коньяка.
— Как его?
— Как Пушкина.
Лариса бросила сигарету в унитаз, и перешла с шепота на повышенный тон.
— Здравствуйте Александр Сергеевич, я так рада, что Гапе удалось уговорить вас заглянуть ко мне в гости.
Генерал подошел к ванной двери деликатно хрустнув паркетом.
— Что вы, я сам напросился, жаль только, что так не вовремя, прошу, так сказать, извинения.
— Бросьте, бросьте, совершенно непредвиденные обстоятельства, залетела в форточку шаровая молния и взорвалась минут за сорок до вашего появления, можете себе представить, что я пострадала еще сильнее, чем моя квартира.
— Может быть — в госпиталь?
— Врач был, был, осмотр, то се, велел пока сидеть в темноте.
— А-а. — Сочувственно произнес Белугин. — То есть, своим визитом, мы заставили вас…
— Ничего, ничего.
Агапеева наклонилась к уху Ларисы.
— Че ты все слова по два раза повторяешь?
— Волнуюсь.
— Ну, тогда, мы, значит, не будем мешать лечению. Пойдем. Я кой какие сувениры оставлю на столе, в кухне.
— А зачем пойдем? Наоборот. Мне тут скучно одной, представьте, сидеть в темноте в ванной.
Белугин молчал, не зная, что сказать в этой ситуации, и не понимая, каких действий от него сейчас ждут.
— Может, мы и правда поедем? — Шепнула Агапеева?
— Ни за что!
— Тогда что?
— Александр Сергеевич?
— Слушаю.
— Вот сейчас Гапа вам поможет, вы перетащите маленький стол с кухни, сюда к дверям ванной. Накроете его. Колбаска сырок, все наискосок. Соберете целые бокалы, откроете шампанское, и мы выпьем.
— За что?
— Ну, за здоровье, конечно. За мое здоровье, и за мою удачу.
— Удачу? — Спросил генерал, и по голосу его можно было понять, что хозяйка считает удачей его к ней внезапный визит. Лариса оскалилась в темноте.
— Конечно, не каждый день к вам залетает в дом шаровая молния, и вы остаетесь живы после встречи с ней.
Белугин снял фуражку, довольно долго оглядывался, выбирая место, которое было бы достойно ее. Полочка для телефона. Устроил. В профиль фуражка была похожа на черепаху, попытавшуюся встать на дыбы.
— Стреляйте.
— Давайте, Александр Сергеевич. — Сказала Агапеева, нарезавшая хлеб, и Ларисе понравилось, что она отнеслась к генералу официально.
Шампанское грохнуло громко как салют, Лариса выставила за дверь изящную руку, таким образом, чтобы не было видно ни одного синяка. Вообще, руками своими она была довольна, вот талия почти погибла, но пока не об этом.
Шампанское в хрустальном фужере искрилось и светилось в неполном мраке ванной комнаты, холодновато теплилось как некая надежда. Лариса приложила хрусталь ко лбу, а потом поцеловала.
После шампанского пили коньяк.
Белугин снял китель и ослабил узел галстука, Агапеева подрезала колбаски, открывала банки с домашними огурцами, подарками от Нины Семеновны.
Лариса из–за двери собщила свое коронное, что она дочь офицера и любит военные марши. И они втроем постарались изобразить «Прощание славянки», на что Агапеева, вообще–то не блиставшая остроумием, заявила, что у них скорее получилось «Лечение славянки». Еще не закончили смеяться, как раздался звонок в дверь.
