что бы ни происходило.
И тут до него доносится:
— Нет, поезжай домой. Увидимся завтра в аэропорту. Я устала сегодня.
Ландау замирает с носком в руке на мгновение, а потом продолжает одеваться, но все движения становятся резче и нервнее:
— Не хотел вас утомить собой, Виктория Робертовна.
Подхватывает сумку, в которой сложены его вещи, в том числе и те, что он забрал сегодня из ее дома. Хлопает входной дверью. Виктория медленно поднимается с постели, доходит до прихожей, кутаясь в покрывало, чтоб закрыть дверь на замок. Ей страшно холодно в этой пустой квартире. И в сердце отвратительный сквозняк.
Когда без слез ты слушаешь о том, что этим стоном сердцу возвещалось, — ты плакал ли когда-нибудь о чем?
Вике снился лед. Она вмерзала в него. Замерзала в нем. Как Люцифер в дантовом аду. Не оставалось ничего, кроме холода. Холода и льда, будь он проклят в конце концов. И этот лед становится ее миром, домом, ею самой. Безжалостный и вечный. Он приказывал остаться внутри, не сметь бороться. Не хотеть жить. Не быть.
Будильник вломился, разбивая сон, лед, но не прекращая холода. Трясло и морозило. Женщина буквально по стенке доползла до ванной комнаты, вынула из аптечки термометр и через минуту смотрела на ужасные 38 и 8, при этом явно это была не предельная точка.
Две таблетки жаропонижающего. И одно сообщение: “Миша, вылетаешь с детьми. Грипп, 38,8”. И как только лихорадка спала, Домбровская снова уснула, теперь уже без страшных снов. Все, что она успела подумать за 30 минут между результатами на градуснике и тяжелым болезненным сном: “Встреча с прошлым отложена”.
****
Что делать, если все идет наперекосяк? Работать. Еще быстрее, еще качественнее и еще больше.
Менять расписания. Перераспределять обязанности. Искать помощников. И ровно в нужный час вывезти команду на очередной старт. И главное, никому не говорить, что у вас за последние три дня двое с жестокой температурой. Иначе никакого старта не будет. Тем более молчать, насколько плотным было общение между теми, кто выезжает и теми, кто лежит в полубессознательном состоянии дома. И надеяться, что повезет.
Илья смотрит на табло Шереметьево в ожидании посадки. Четверо подопечных птенцов сидят под присмотром Григорьева. Ничего особенного не происходит. Обычный выезд тренерского штаба, обычный день. И совсем необязательно каждые 5 минут заглядывать в мессенджеры и надеяться, что женщина, которая вчера тебя вышвырнула вон из своей постели хотя бы промелькнет онлайн. Внутренний голос-утешитель нашептывает: “Ей просто было плохо. Она не гнала тебя. Она заболевала.” И так хочется ему поверить в очередной раз. Все бросить и кинуться извиняться за поспешные слова, которые сказал. За те, что только успел подумать. Но, решись он сделать такое, его и вправду вышвырнут, но уже не из постели, а из жизни “Сапфирового”. Долг и ответственность превыше всего. И долг сейчас довезти детей. Ответственность — правильно их настроить. Отработать этап. Вернуться со щитом. И все разборки — потом.
После стартов, после выяснения, зачем был испорчен костюм Ревковича, брюки от которого волшебные швеи умудрились отреставрировать за день, а скорее всего, даже за ночь. После всех разборов и построения новых планов. Все потом. Сначала работа. Сначала эта великолепная четверка, сидящая под присмотром Михаила Александровича в ожидании приглашения на рейс.
****
за двадцать восемь лет до олимпиады
— Девочка, о чем ты говоришь! Какие старты? Какое фигурное катание? У тебя трещина в бедре, вывих тазобедренного сустава. Ты это понимаешь?
Врач-травматолог смотрит на зеленоглазую взъерошенную блондинку с аристократически тонкими чертами лица. С такой внешностью в кино сказочных принцесс играть и злобных мачех, когда возраст придет, а не прыгать по льду, выворачивая кости. По тяжелому насупленном взгляду из-под густых темных в контраст с волосами бровей понятно, что его словам никто не собирается внимать. Глупая девчонка попытается соскочить с больничной кровати и начать прыгать при первой же возможности.
— Минимум полгода восстановления. Никакой самодеятельности! Слышишь меня, Вика? Ты станешь инвалидом. Никогда не сможешь родить, а может, даже нормально ходить, если не будешь следовать всем моим рекомендациям. Понятно?
— У меня сестры и брат. Мне рожать необязательно! — фыркает глупая девчонка, — Вы не понимаете! Фигурное катание — это жизнь! У меня нет другой, и другой я не хочу!
— Все я понимаю, девочка, — а еще я знаю, что через 10 лет твое мнение поменяется. И если сейчас я не добьюсь от тебя следования моим рекомендациям, то ты будешь винить меня в том, что никогда не можешь стать мамой! И греха на душу я не возьму.
Сон пересмыкаетя с новым видением из прошлого.
за пятнадцать лет до олимпиады
— Тории, она такая сладкая, что даже конфеты, от которых разносит мой зад, не сравнятся с ней по вкусу!
Мэнди воркует над спящей в колыбели новорожденной Никой. Мамина принцесса, леди совершенство.
— Тори, как ты ее назвала? — не отрываясь от младеницы мурлычет Аманда
— Ника, — улыбается Виктория.
На прикроватной тумбочке лежит зачитанная до полной растрепанности книжка с тоненькой девушкой на обложке. Девушка ждет чуда и счастья. И дождется. “Алые паруса” — единственное, что помимо одежды и средств гигиены Вика увезла с собой из промозглой Москвы в сухой и жаркий Техас. Остатки своей незамутненной детской наивности под старенькой обложкой, ан начинающих желтеть страницах.
— Ника Грин, — дополняет имя дочки фамилией молодая мать.
— Почему Грин? — удивляется подруга
— Потому что ты, Мэнди, никогда в жизни не научишься произносить фамилию Домбровская, — хохочет Вика.
— Эй! — так же заливается смехом ее темнокожая подружка, — Я тебе клянусь, что буду первой в этой стране, кто произнесет твою фамилию, когда твои спортсмены выиграют олимпиаду! Клянусь!
В тот день, когда Аля отдала свою золотую медаль маме и ушла в номер, Вика вернулась к себе и набрала на Фэйстайм номер далекой подруги.
— Давай! Время выполнять обещания пришло! — сообщила она Аманде, когда та появилась на кране. И бедная Мэнди тщательно, по слогам, произнесла фамилию обожаемой Тори, а после долго, со слезами на глазах твердила ей, что она всегда знала, всегда верила и как же здорово, что все наконец так, как должно было быть непременно.
****
Пережить короткую, не пугая и не мучая девчонок постоянным контролем и проверками, но и не упуская из внимания. Пережили. Дожили до произвольной. Вот они. Стоят две красотки, готовые выскочить на лед разминаться. Катя в черно-красном, сверкающем под ярким светом софитов соревновательного катка. Аня в нежном розово-лиловом.
Прыжок, прыжок, прыжок. Чисто, чисто,
