вздохнула в конце концов Домбровская.
На том и расстались.
****
Возле катка царила необычная суета. Пока основной состав разминался, у тренерского стола стояли и сидели: Миша, Илья, Милка на ее месте в теплой куртке и Рада в тренировочном костюме по другую сторону бортика.
Трое внимательно смотрели в бумаги. Григорьев контролировал ситуацию на льду, но тоже то и дело отвлекался.
В тот момент, когда Виктория подошла к своему месту, Рада уже собиралась погрузиться в процесс тренировки и, отъезжая, сказала только одно:
— С соцсетями понятно. Сделаем временные страницы и будем ждать, если иначе нельзя. Ну а все остальное, — она беспомощно перевела взгляд с Михаила Александровича, на Илью, — я не знаю. Это, наверное, в полицию надо.
— Жалко в полицию, — вздохнул хореограф, — Она ведь тоже наша девочка.
— Что случилось? — кладя руку на плечо, попытавшийся встать Милы, задала вопрос Домбровская.
И чуть сильнее надавила, когда спортсменка хотела снова подняться с ее места. Илья не преувеличивал: выглядела Милка бледно в прямом смысле.
— Сиди! — дополнила свой жест словами Виктория, — Я надеюсь, ты не планируешь сегодня еще и на лед выходить?
Мила только отрицательно мотнула головой.
— Ну, вот и сиди тогда! — ответила на ее жест тренер.
Глядя через плечо девушки в бумаги, которые без нее просматривали те, кто продолжил сидеть на тренерском месте и ушедшая в центр льда Рада, Домбровская бежала по строчкам чьей-то переписки в одной из соцсетей.
— Откуда это? — спросила она, поднимая и откладывая в сторону верхний лист, чтобы прочесть дальше.
Илья сдвинулся к самому краю скамьи, Мила плотнее прижалась к Григорьеву, освобождая место для Виктории.
Так вчетвером, плечом к плечу они и сидели, пока главная движущая сила команды Домбровская листала файлы переписок, финансовые вкладки с комментариями.
Михаил Александрович покрикивал со своего места на фигуристов на льду. Илья следил по большей части молча. Милка, кажется, получала удовольствие от нового ракурса, с которого смотрела на тренировку. Дочитав, Вика отложила последний листок, сцепила руки под подбородком и произнесла:
— Ну что же, все прояснилось, только кому от этого легче?!
Ожидает нас немалый путь, и нелегка дорога, а солнце входит во второй свой час
“Дети — это всегда сложно!”— Домбровская всю жизнь, с двадцати лет, когда начала свою тренерскую деятельность, повторяла эту фразу как мантру. Сейчас она делает то же самое, сливаясь оттенком кожи с серым креслом и глядя на очередное “трудно” в ее жизни.
— Досмотрел? — задает вопрос Виктория Робертовна.
Мальчик молча кивает головой, не глядя на тренеров.
В кабинете сидит трое взрослых, занятых своими делами: Виктория все время просмотра занималась планами тренировок старшей группы, Илья активно о чем-то переписывался в соцсетях, а Григорьев изучал видео четверного лутца на “удочке” недавно выложенного в интернет, одной из опасных соперниц их девчонок.
Ноутбук Домбровской стоял развернутым от нее и демонстрировал Никите Ревковичу видео с камеры наблюдения перед входом в раздевалку мальчиков. Если быть точным, видео уже завершилось и близился непростой разговор, начавшийся только что вопросом, который был произнесен его тренером и получил безмолвный ответ.
Виктория отодвинула в сторону бумаги, которыми якобы занималась все те 20 минут, что фигурист смотрел на экран и уперлась взглядом в молодого спортсмена:
— И что ты можешь нам сказать по поводу увиденного?
Никита лишь пожал плечами, продолжая отмалчиваться.
— Хорошо, — кивнула женщина, — тогда говорить, видимо, придется мне. Это кусок записи примерно с того момента, как ты ушел со льда в раздевалку и до того момента, когда ты вышел из нее и направился домой. Со льда ты ушел в совершенно целом костюме. Домой привез драную тряпку.
Мальчик продолжал упорно молчать, разглядывая что-то, вероятно, очень интересное или чрезвычайно важное на столешнице возле развернутого ноутбука.
— Из этого твои родители и мы могли сделать только один вывод, — продолжала тренер, — кто-то успел испортить тебе костюм, пока ты был в раздевалке. Скажи мне, кого ты видишь входящим в нее, пока ты оставался там и, возможно, отлучался, например, в туалет? — еще одна затяжная пауза.
Больше всего эта сцена похожа на какую-то мучительную пытку, где взрослые тянут жилы из ребенка, а он героически сопротивляется. Ситуация настолько тягостная, муторная и похожа на бесконечное движение сквозь поток встречного ветра, что силы, которых у Вики и так немного после болезни, утекают из женщины практически полностью. Она тяжело вздыхает и продолжает говорить в молчание, воздвигнутое против нее, подобно китайской стене.
— Никит, дело не в том, что мы хотим кого-то наказать за произошедшее. Но твои родители, весьма резонно, ждут, что им заплатят за испорченный костюм, точнее, что за его восстановление Илья Сергеевич сможет заплатить тем, кто этим занимался. И я лично обещала твоей маме, что найду виновника произошедшего.
Мальчик наконец отводит взгляд от невидимой точки на столе, где до сих пор для него находился источник всего самого важного в этом помещении, судя по неотрывному вниманию, и утыкается в жесткий взгляд зеленых глаз тренера.
— Что мне сказать твоей маме, Никита? За все время, что ты провел на тренировке, от момента приезда на каток до момента выхода из раздевалки, никто, ни одна душа, не заходили больше в нее. Получается, твою одежду испортили либо мы: я, Илья Сергеевич или Михаил Александрович — либо человек-невидимка или НЛО, либо… ты сам. Какую версию мне предложить твоим родителям?
Виктория продолжает в упор смотреть на мальчика. Двое других взрослых вроде бы занимаются своими делами, но изредка посматривают то на одного из собеседников, то на другого.
— Я не знаю, — наконец бурчит Ревкович.
Еще один тихий вздох женщины:
— Зачем ты испортил костюм, Никитушка?
Мальчик сжимает губы, еще упорнее опускает взгляд в пол, под кожей щек нервно двигаются желваки.
И тут ребенка прорывает:
— Я не знаю! Я ничего не делал! Я ничего не портил! Отстаньте от меня!
Парень срывается с места, и хочет выбежать из кабинета, но Ландау действует проворнее и, так же вскочив со своего стула, заступает ему выход.
— Виктория Робертовна тебя не отпускала, Никита! — жестко произносит хореограф, — Сядь на место!
Сейчас их троица больше всего похожа на стаю волков, которая травит олененка. Взгляд Ревковича злой от безнадежности ситуации. Видно, как через зрачки рвется наружу все то, о чем мальчик пытается промолчать. И, наконец, не выдерживает. Он разворачивается к Виктории и кричит:
— Отпустите меня! Отпустите! Я не знаю ничего! Я ничего не хочу! Все эти ваши дорожки, перетяжки, подсечки, тройные, четверные! Я хочу нормально жить!
