в надежности плана. Но сегодня похитители знают, что я собираюсь провести ночь в больнице, больше такого шанса не будет. А судя по виду пациента, без операции он не проживет и недели.
А еще я не могу больше без Зака.
Так что сейчас или никогда.
Дверь в предбанник открывается с пронзительным скрипом. Мы все поворачиваем головы на звук. Один из людей Фахима, видимо, инстинктивно тянется за пистолетом, потому что я вижу, что рука его поднялась к поясу, туда, где спрятано оружие.
В операционную заходит Марго. Только вздохнув с облегчением, я понимаю, что все это время не дышала.
– У доктора Бёрке закончилась операция, – говорит она.
Я смотрю на мужчин. Тот, чей голос я узнала, кивает.
Сейчас или никогда.
– Пиши ему, – говорю я.
Марго снимает с пояса пейджер и отправляет сообщение, а я встаю на колени и поднимаю руки над головой. Затем Марго делает то же самое. Мужчины встают у нас за спиной и направляют пистолеты нам в затылки.
Никто в здравом уме не станет нам помогать, даже под дулом гребаного пистолета.
Марго произнесла это, когда я сказала ей про операцию, и это навело нас на мысль, как добиться от кого-то помощи. Потому что она ошиблась, конечно, кто угодно станет помогать, если его жизнь или жизнь близкого человека будет от этого зависеть. Это ровно та причина, по которой я оказалась в такой ситуации.
Сердце у меня колотится, и я чувствую кровяной поток, проносящийся по телу, покалывающий в районе коленей, на которых я стою на полу.
Это все ради Зака.
Из-за пистолета, направленного мне в голову, у меня в легких почти не остается воздуха. Я говорю себе, что это все часть плана, что он не причинит мне вреда, но мысль о том, что в меня целятся из пистолета, заставляет мои легкие скукожиться, а сердце биться быстрее, и быстрее, и быстрее, пока вдохи и выдохи не становятся совсем крошечными, не начинает кружиться голова и…
Доктор Бёрке открывает дверь.
Сердце у меня замирает.
Я смотрю, как он застыл на месте, глядя на меня и на Марго на полу, потом на мужчин. Взгляд его останавливается на пистолете, направленном мне в голову.
– Что… что здесь происходит? – заикаясь, спрашивает он.
– На колени, – произносит тот, что наставил пистолет на Марго. Он выступает вперед, направив пистолет в голову доктору Бёрке. – Я сказал: на колени.
Бёрке опускается на пол напротив меня и смотрит мне прямо в глаза. Он так сильно дрожит, что на нем колышется рубашка.
– Что вам нужно? – запинается он.
– Доктор Джонс будет проводить операцию, – говорит человек Фахима, – а вы будете ей помогать.
Бёрке смотрит на него, не в силах говорить.
– Все, что вам нужно будет сделать, – это помочь доктору Джонс во время операции, а потом не говорить никому ни слова об этом, и тогда никто не пострадает. Понятно?
Доктор Бёрке смотрит на него с выражением ужаса на лице. Кажется, что он сейчас закричит, или заплачет, или и то и другое.
Человек с пистолетом за моей спиной передергивает затвор, и я вздрагиваю от лязга металла.
– Хорошо, хорошо! – в отчаянии восклицает доктор Бёрке. – Только… не трогайте нас.
– Доктор Бёрке, – говорю я, чувствуя, как к глазам подступают настоящие слезы. – Я знаю, что вы напуганы. Я тоже. Но если мы хотим из этого выбраться, мы должны сохранять спокойствие и должны друг другу доверять. Мы это сделаем.
Бёрке смотрит на меня, взвинченный приливом адреналина. Глаза у него едва не дрожат в глазницах.
– Вы мне доверяете?
Он пытается что-то сказать, но слова застревают у него во рту. Его взгляд снова падает на пистолет, направленный мне в голову.
– Бёрке, – говорю я твердо. – Эти люди знают, где мы живем. Понимаете, что я хочу сказать? Они знают, где живут наши дети.
Его лицо становится совершенно белым.
– Спальня вашей дочери, – говорит один из мужчин, – выходит окнами на лужайку. Там розовые занавески, верно?
Меня захлестывает чувство вины оттого, что я им это рассказала. Мне это известно только потому, что Бёрке в прошлом году пригласили нас с Адамом на рождественскую вечеринку и я зашла не в ту комнату в поисках туалета. Они так тепло нас приняли. Теперь я предаю его самым чудовищным способом. Но я бы сделала это еще раз, если бы потребовалось. Это единственный способ спасти жизнь моему сыну – угрожать смертью его дочери.
– Мы должны провести эту операцию, доктор Бёрке, – говорю я, почти перейдя на шепот. – И мы не должны рассказывать о ней ни одной живой душе.
– Никогда, – произносит он. – Я обещаю.
Звонит телефон, и человек у меня за спиной отвечает на своем родном языке. Как только он вешает трубку, в операционной повисает напряженное молчание, все ждут его следующих слов.
– Они здесь, – говорит он.
45
Анна
Среда, 10 апреля 2019 года, 00:48
Меня сопровождает один из людей Шаббара. Мы едем в лифте молча, слышны только вдохи за масками. Я думаю о том, кем Ахмед приходился этому человеку и как сильно он меня ненавидит.
Двери лифта открываются на первом этаже, и мы идем по длинному холодному коридору к задней двери западного крыла. У меня в руках несколько комплектов формы и маски, а мужчина идет на шаг позади, наблюдая за каждым моим движением.
Часть больницы вокруг главного входа была отремонтирована незадолго до того, как я начала здесь работать. Фасад приобрел свежий вид, каждый этаж корпуса, открытого для посетителей, был обновлен, каждая стена покрашена. Но задняя часть больницы не видела руки декоратора уже несколько десятков лет, западный вход отвели под доставку грузов и незаметные перекуры. Новейшая система охраны тоже сюда не добралась, то есть мы можем войти и выйти, не попав на камеры.
Мы добираемся до дверей, которые автоматически разъезжаются в стороны, запуская внутрь холодный ночной воздух. Транспорт пациента ждет нас в пустом закутке, предназначенном для грузовых машин: это черный фургон без опознавательных знаков с заведенным мотором, чтобы скрыться в ночи при первых признаках опасности.
– Идите, – говорит он.
Меня грубо подталкивают в поясницу, и я выхожу на асфальт с бьющимся сердцем, держа в руках форму. Подойдя к окну со стороны пассажирского сиденья, я вздрагиваю при виде человека по ту сторону стекла. На нем такая же балаклава, как те, которые я уже видела сегодня, из прорезей в маске смотрят два темных глаза. Стекло опускается, и я молча передаю форму. Он оставляет одну пару для себя, а остальное передает в окошечко, ведущее в заднюю часть фургона. Когда стекло снова поднимается, я возвращаюсь обратно к входу.
Спустя минуту, не больше, человек вылезает с пассажирского сиденья в форме и в медицинской маске, скрывающей половину лица, и открывает задние двери фургона. Пациента спускают на асфальт на каталке – на лице у него кислородная маска, – а вслед
