секунд. Сначала у него на лбу появляется складка от замешательства, когда он видит, что операционная занята; потом узнает меня под маской – элемент нормальности, что-то, что заслуживает доверия, – и его лицо расслабляется. А потом он замечает странных людей в углу.
Все в операционной стоят оглушенные, слышно только, как время от времени издает сигнал какой-нибудь аппарат и в легкие механически закачивают воздух. Напряжение ощутимо физически, настолько, что повисшая тишина звенит, как крик. Дэвид этого не знает, но он только что нас всех убил.
Я краем глаза замечаю, что Фахим тянется к пистолету, и у меня переворачивается сердце.
– Дэвид, – вырывается у меня. – Чем могу помочь?
Он отрывает глаза от раскрытой грудной клетки и встречается со мной взглядом.
– Прошу прощения, я не хотел побеспокоить. Я хотел только посмотреть, готовы ли уже уборщики открыть отделение. Я не ожидал увидеть…
– Вам не пришло в голову, учитывая, при каких обстоятельствах мы с вами встречались в последний раз, что заградительные знаки призваны обеспечить приватность высокостатусному пациенту?
Я вижу, как вытягивается у него лицо по мере того, как испаряется уверенность. Он смотрит на пациента, чувствуя, что все взгляды в операционной прикованы к нему. И тут он хмурится от мысли, которая пришла ему в голову.
– Разве в таком случае не поставили бы кого-нибудь из охраны патрулировать периметр?
Его упорство одновременно злит меня и приводит в ужас. Я на километр выше его по должности, и то, что он допрашивает хирурга, ставит его в очень шаткое положение; должно быть, у него очень сильные сомнения.
Марго не поднимает головы, и я понимаю почему. Стоит Дэвиду ее заметить, и он точно поймет, что что-то здесь не так. Нет никакого объяснения тому, что уволенную сотрудницу пригласили ассистировать на операции.
За ее спиной теряют терпение Шаббары. Фахим смотрит на меня не отрываясь. Он не произносит ни слова, но его посыл ясен.
Сделай что-нибудь, или я разберусь сам.
– Вы не поверите, Дэвид, но мы в состоянии провести операцию на сердце без вас или ваших коллег, и, честно говоря, я не привыкла, чтобы меня допрашивали в моей собственной операционной. Я думаю, вам полезно будет вспомнить свое место, – я награждаю его самым жестким из своих взглядов. – Или мне стоит поговорить с вашим начальством?
Он окидывает комнату взглядом, щеки у него покраснели от моей отповеди.
– Нет, доктор Джонс. – Он поворачивается, чтобы уйти, но его что-то останавливает. Я смотрю на его широкую спину с бьющимся сердцем. Он снова поворачивается ко мне. – А вас разве не отстранили от работы?
Я чувствую, как подскочило напряжение в комнате. Сердце у меня колотится в груди, лицо горит под взглядом Фахима с противоположного конца комнаты. Марго трясется напротив, не поднимая глаз от грудной полости между нами. За ее спиной ерзает на стуле доктор Бёрке, его глаза прикованы к Дэвиду в дверях, губы дрожат, как будто он набирается храбрости, чтобы что-то сказать.
Господи боже, он сейчас что-то скажет.
– Дэвид, – резко говорю я, – не знаю, что на вас нашло, но, думаю, вам лучше уйти. У вас нет права заходить в операционную – которая, кстати говоря, становится все менее и менее стерильной, чем дольше вы тут находитесь, – и требовать от хирурга объяснений. Если вам дорога ваша работа, я бы очень попросила вас вернуться к патрулированию коридоров и стоянию у входных дверей. Все остальное вне вашей компетенции.
Дэвид смотрит на меня с порога. Мой тон и мое положение явно пошатнули его уверенность в себе. Я бросаю на него такой яростный взгляд, что лицо у него вспыхивает и он наконец сдается.
– Прошу прощения, доктор Джонс. Был неправ.
Он поворачивается, чтобы уйти, дверь уже закрывается за его спиной.
– Дэвид…
Все поворачиваются, глядя в угол операционной. Доктор Бёрке смотрит на дверь, рот у него все еще приоткрыт.
Ты всех нас убьешь, чертов трус.
Дэвид снова появляется в дверях. Фахим, кажется, потерял терпение и тянется к поясу за пистолетом. Я представляю себе, как из затылка Дэвида брызгает кровь, как тело со стуком обрушивается на пол.
– Доктор Бёрке, – прерываю его я. – Нам нужно быстрее заканчивать операцию, от этого зависит жизнь пациента. Его дочь надеется, что отец вернется домой. Давайте не будем заставлять ее ждать.
Я смотрю, как он весь сжимается при слове «дочь». Он встречается со мной взглядом, и я смотрю на него с таким бешенством, что чувствую, как покраснело лицо, а на шее вздулись вены. Фахим смотрит на меня из одного угла, Дэвид из другого, как будто мы все играем в какую-то чудовищную русскую рулетку в ожидании, когда один из нас упадет замертво.
Доктор Бёрке кивает и поворачивается к Дэвиду с неестественной улыбкой.
– Хотел только сказать, Дэвид… не волнуйся. Мы скоро закончим. Попал под горячую руку, да?
Я оборачиваюсь на Дэвида. Он кивает, на его лице застыло серьезное выражение.
– Спасибо, – отвечает он и поворачивается ко мне. – Прошу прощения, доктор Джонс. Ночь сегодня была трудная, я забылся.
– Хорошо, – говорю я, изображая улыбку. – Забудем о том, что произошло. Если спросите меня, ничего здесь и не происходило сегодня.
– Спасибо, доктор Джонс.
Дэвид поворачивается и выходит из комнаты, но я слишком напугана, чтобы расслабляться. Только когда я слышу, как со скрипом закрывается дверь предбанника, а в операционной снова повисает тишина, я наконец делаю выдох. Мне приходится прикусить губу, чтобы не начать рыдать от облегчения.
Мистер Шаббар бросается через всю операционную с поднятым пистолетом и прижимает доктора Бёрке к стене, тот причитает и умоляет о пощаде. Мне следует что-то сказать, остановить его, но я так зла на доктора Бёрке, что едва ли не желаю, чтобы он это сделал.
Он едва нас всех не убил.
– Доктор Джонс, – отрывисто произносит Марго.
Я стряхиваю с себя эти мысли. Она в изумлении смотрит на меня.
– Опустите оружие, – строго говорю я Фахиму. – Мы еще не закончили.
Фахим смотрит на Бёрке с такой яростью, что я жду, что с минуты на минуту раздастся выстрел и белая плитка на стене окрасится в красный. Но он в конце концов опускает пистолет и отходит к противоположной стене. Доктор Бёрке стоит, распластавшись по плитке, тихо всхлипывая себе под нос. Я должна испытывать к нему сочувствие, понять, что он хотел нас всех спасти. Но едва нас не убил. Едва не убил Зака.
И только когда я опускаю глаза к грудной полости, то наконец осознаю, что вижу перед собой: бьющееся сердце, налившееся цветом от полноценного притока крови и возможности свободно сокращаться.
Пациент будет жить.
50
Анна
Среда, 10 апреля 2019 года, 09:19
Я просыпаюсь в комнате Зака.
Узнаю это место еще до того, как открываю глаза. Везде вокруг его запах: в воздухе, на постельном белье. Я зарываюсь лицом в подушку и вдыхаю. Она начала пахнуть скорее мной,
