к каждому моему слову. – Мы пока не будем переводить на аппарат.
– Почему? – вмешивается Фахим. – Вы сказали, что можете это сделать…
– Могу. Но сначала мне нужно разобраться с другим обстоятельством, и для этого сердце должно биться самостоятельно.
– Что за другое обстоятельство? – говорит он, вставая в стойку.
– Опухшие ноги, сухой кашель, проблемы с дыханием ужесточаются в горизонтальном положении… это все симптомы сдавливающего перикардита. Околосердечная сумка, которая должна защищать сердце, стала толстой и твердой и не позволяет сердцу делать свою работу как следует. Это не проблема, это просто несколько меняет наши планы.
Я прошу у Марго скальпель и, обращаясь к мистеру Шаббару, говорю:
– Вам, наверное, стоит отвернуться.
Когда в руке у меня оказывается скальпель, ко мне возвращается ощущение контроля. Я медленно провожу скальпелем по коже, пока не расходятся плоть и мышцы и не показываются белые кости грудной клетки. Я передаю скальпель Марго, а она мне – осциллирующую пилу.
Фахим вздрагивает, когда я включаю пилу. Провожу пилой вверх и вниз по кости, пока давление не исчезает и не раскрывается грудная клетка. Все это время я думаю о том, насколько сильно повреждено внутри сердце. Я передаю пилу Марго и беру у нее ранорасширитель.
– Каковы риски той другой процедуры? – спрашивает Фахим.
Впервые у меня на операции присутствует родственник, и не могу сказать, что мне это нравится. Я вставляю железные зубы ранорасширителя в трещину в костях и одновременно начинаю говорить.
– Повышенный риск инфекции, возможно смещение сердца…
– Тогда вы не должны этого делать.
– Альтернатива этому – смерть пациента, – говорю я ровным тоном. – Вы хотите, чтобы я спасла ему жизнь?
Мистер Шаббар смотрит на меня с покрасневшими от гнева щеками.
– Конечно.
– Тогда позвольте мне делать свою работу. Вне этой комнаты вы можете относиться ко мне как вам угодно, но здесь во время операции руковожу я. Или пациент умрет. Это понятно?
Мы смотрим друг на друга через комнату. Из-за его испытующего взгляда у меня по спине пробегает щекочущая волна жара, но я выдерживаю его. Я чувствую, как доктор Бёрке ерзает от напряжения, как Марго задерживает дыхание. В конце концов он кивает. Я безмолвно выдыхаю под маской.
– Спасибо.
Я снова беру в руки ранорасширитель и раздвигаю грудную клетку, медленно обнажая орган, бьющийся внутри грудной полости. В обычной ситуации мы с Марго набросились бы на него с инструментами наперевес. Но вместо этого мы стоим по обе стороны операционного стола и молча смотрим внутрь, а потом обмениваемся короткими, полными ужаса взглядами.
Это, кажется, самый серьезный случай сдавливающего перикардита, который я когда-либо видела.
47
Марго
Среда, 10 апреля 2019 года, 02:10
– Медленнее, – приказывает доктор Джонс, кладя палец в перчатке на мой палец, который лежит на пинцете. – Даже если тебе кажется, что ты держишь аккуратно, – держи еще аккуратнее. Стенка сердца невероятно хрупкая.
Хрупкая – это еще мягко сказано. Перикард не просто сжимается вокруг сердца, он еще и отвердел, буквально приклеившись намертво к поверхности мышцы. Невозможно будет удалить его, не порвав сердце в клочки.
– Доктор Джонс, я стараюсь как можно аккуратнее, но…
– Никаких «но», – жестко отвечает она. – Делай, и все.
…Но это так сложно, когда сердце по-прежнему бьется.
Каждый раз, когда я снимаю полоску, мне приходится следовать ритму сердца, чтобы случайно не проткнуть его инструментом. Если я сниму перикард слишком быстро или слишком сильно потяну, то могу разорвать сердце. Но сердцебиение у пациента неровное из-за слишком большой нагрузки на него, и сложно предсказать ритм. Пациенту лет сорок, но сердце как будто принадлежит восьмидесятилетнему курильщику.
Я смотрю на часы: пятнадцать минут третьего. В голове у меня стучит от стресса. Мы делаем перикардэктомию уже сорок пять минут, а продвинулись только наполовину; мы даже еще не добрались до закупоренных артерий. Если не закончим до шести утра, станем легкой мишенью: кто угодно сможет зайти и застать нас на месте преступления.
Шаббар и его люди наблюдают за нами из угла операционной. Он не отрывает взгляда от доктора Джонс, глядя то на ее руки, то на глаза и обратно. Если он и отворачивается от нее, то только чтобы посмотреть на меня или на доктора Бёрке, который трясется в углу.
Доктор Бёрке явно в ужасе, он невидящим взглядом смотрит перед собой и нервно стучит ногой по полу. Я ловлю его взгляд и подмигиваю ему поверх маски, чтобы попытаться сказать ему, что все с нами будет в порядке, и он коротко улыбается в ответ и снова погружается в свой транс.
Конечно, это ложь – я понятия не имею, удастся ли нам из этого выпутаться. Даже если мы спасем этому человеку жизнь, мы все равно можем получить по пуле в лоб. Я представляю себе звук пистолетного выстрела, стук, с которым мое тело упадет на землю.
Вдохи мои становятся всё короче и короче.
«Не думай об этом, – одергиваю я себя. – Перестань паниковать – просто дыши».
Доктор Джонс нервничает, что неизбежно в ее ситуации. Обычно она работает легко и расслабленно, сегодня она напряжена, скованна, мышцы у нее одеревенели от страха и тревоги. Маска у нее едва шевелится – настолько короткие и частые у нее вдохи и выдохи.
– Марго, – говорит она, бросив на меня короткий взгляд. Я вздрагиваю. – Сосредоточься.
Щеки у меня краснеют, и я снова опускаю глаза к сердцу.
Я специально избегала некоторых участков перикарда, но теперь выхода нет, самые простые куски я уже сняла. Я фокусируюсь на зоне вокруг правого верхнего предсердия и наставляю пинцет.
«Медленнее», – напоминаю я себе, запоминая сердечный ритм пациента, и осторожно подцепляю участок перикарда пинцетом. Как только я начинаю его снимать, сердце делает удар вне ритма, выскакивает из моей хватки и рвет стенку правого предсердия. Мгновенно начинает хлестать темная кровь, заполняя грудную полость. Монитор, отслеживающий сердечный ритм, поднимает вой.
– Что ты сделала? – кричит на меня доктор Джонс.
– Я не виновата! Был удар вне ритма и…
– Перестань оправдываться и бери отсос, сейчас же!
Я кладу пинцет и беру в руки отсос, направив насадку на участок грудной полости, который заполняется кровью и не дает рассмотреть разрыв, а доктор Джонс берет в руки нить и иглодержатель. Как только она собирается вонзить иглу в стенку сердца, мы обе замираем, услышав тихий, но узнаваемый щелчок, с которым патрон опускается в ствол.
Я поднимаю глаза. Фахим стоит за доктором Джонс, его пистолет направлен ей прямо в затылок. Доктор Бёрке тихонько стонет. Я заглядываю доктору Джонс через плечо и вижу, что другой пистолет наставлен ему между глаз.
Еще один человек стоит за моей спиной.
– Если он умрет, вы тоже умрете, доктор Джонс, – говорит Фахим. – Вы все.
Желудок у меня подпрыгивает, глаза мгновенно наполняются слезами. Монитор пищит еще громче, взвизгивая у меня в ушах, заглушая все мысли.
Я не хочу умирать.
Я смотрю в раскрытые от ужаса глаза доктора Джонс, смотрю, как
