этажей строить запрещено). Рядом с интернатом стоял механический завод, и старшие ребята проходили там практику (это, конечно, здорово, но как завод может стоять рядом со школой? Куда смотрели врачи?).
Но Глебу мы верили. Было видно, что он не придумывает. Он оказался хорошим парнем, добрым таким, и ничуточки не показывал, что старше нас. Только в те моменты, когда Глеб брился, мы вспоминали, что ему больше двадцати.
Глеб разводил в чашечке мыльную пену, мазал этой пеной светлую щетинку на худом лице и со скрипом скоблил щеки страшной складной бритвой. Пух на подбородке он оставлял. Мы держали перед Глебом зеркальце и смотрели, развесив губы. Такое допотопное бритье мы раньше видели только в кино.
— Учитесь, учитесь, молодежь, — говорил Глеб, махая тонким лезвием. — Бритье — истинно мужское дело.
Однажды, взбивая пену, Глеб научил нас выдувать из нее и пускать по ветру большущие радужные пузыри. Мы с Янкой просто выли от восторга, да и Юрка радовался. Никто в Старогорске до этого не знал такой игры. А Глеб удивлялся: что за город, простых вещей не знают!
Но те простые вещи и дела, которые были в Старогорске, его тоже удивляли. Например, что хлеб в булочных бесплатный, что пообедать можно тоже без денег, если не в ресторане, где танцы и стереотеатр, а в простой столовой. И что в автоматической прачечной платить не надо (он туда носил свою рубашку).
Глебу нравилось беседовать с Еремой. Ерема вставил в свои потроха лампу из моего приемника, и боли в затылке у него прекратились. Он долго благодарил меня и подарил литой пистолет (такой тяжелый, что чуть не свалились штаны, когда я положил его в карман). Вагон Ереме понравился, да и наша компания тоже. Он стал заходить в гости. Играл с Янкой в магнитные шашки, болтал с Глебом на вагонной площадке, сидел вместе с нами, когда мы разговаривали о всяких своих делах или обсуждали таинственную Глебову историю.
Мы потрошили эту историю снова и снова. Глеб никогда не отказывался от таких разговоров. Но порой лицо его делалось грустным. Он снимал очки и рассеянно чесал ими в затылке.
Однажды Янка осторожно спросил его:
— Скучаешь?
— А… Да. — Глеб неловко заулыбался. — Там меня работа ждет, а я здесь торчу, как курортник. Неизвестно, кто я и зачем… С другой стороны, хочется во всем разобраться до конца. Иначе я не журналист, а дырявый чайник… Вот хожу, смотрю, потом сижу, пишу. Пытаюсь выводы сделать. Хорошо, что машинка есть, спасибо Гельке… А с третьей стороны…
— Разве в логике есть такое понятие — третья сторона? — придирчиво спросил Ерема.
— Есть… С третьей стороны, пора бы все-таки домой, но куда и как? С четвертой — что делать дальше-то? Там люди ждут, волнуются…
— Друзья? — спросил Янка.
— Ну… и друзья. И редактор…
Меня дернуло за язык:
— И невеста?
Глеб серьезно сказал:
— Невесты пока нету.
— А ты влюблялся? — нахально спросил Юрка.
— Бывало, — засмеялся Глеб. — Но в основном неудачно.
— А зачем влюбляются? — спросил Ерема.
— Ни за чем. Это бывает само собой, — сказал Глеб.
— Необъяснимое отклонение от логики. Чисто человеческое свойство, — скрипуче подвел итог Ерема и сморщил нос.
— А у тебя всегда все объяснимое? — поддел Юрка. — Скажи, ты зачем статуи в парке громил?
— Это объяснимо. Я думал, они шпионы.
— Кто?! — хором спросили Юрка, Янка и я.
— Шпи-оны. Не все, а некоторые. Я не знал какие. Бил все. Некоторые не бились.
— Да чьи шпионы-то?
— Я не знаю. Мне казалось.
— А потом не стало казаться? — хихикнул Юрка.
— Нет, потом тоже. Но я не стал. Гражданин милицейский начальник объяснил…
— Что объяснил? Что тебя по голове тазиком стукнули? — со смехом спросил Юрка.
— Он сказал: «Ерема, если они шпионы, они люди. Нехорошие, но все равно люди. А робот не имеет права делать вред людям. Никаким». Я не стал.
— Но ведь они не люди, а просто гипсовые куклы! — крикнул я.
— Разберемся, — сказал Ерема. Потом спросил немного другим голосом: — А чего ржете?
Мы смутились. Разве Ерема виноват, что не все знает. Никто же ему не объяснял, что шпионов у нас не бывает.
Вообще-то Ерема был очень умный. Математику и физику он знал, наверно, лучше наших учителей. И электронную технику. Он изучил эти науки в подвале библиотеки. Но историю он совсем не изучал. В живой природе тоже не разбирался. И писал безграмотно. Такими корявыми буквами, что порой и не разберешь. Наверно, поэтому он очень интересовался машинкой и любил тыкать в клавиши твердым пластмассовым пальцем. Палец часто застревал между клавишами. Ерема скрипучим шепотом ругался.
Ерема был недоволен своей системой. Он рассказывал, что делали его тяп-ляп, чтобы успеть к выставке. От случайного удара голова его перестроилась и поумнела, но конструкция-то лучше не стала. Один раз он долго ворчал, что на корпусе не сделали карманы. Тогда я подарил ему куртку, в которой принес машинку. Ерема целый вечер был как именинник.
Скоро Ерема совсем переселился в «Курятник». Он притащил старый сундук и сказал:
— На свалке старухи совсем заели. Можно здесь устроиться?
Мы не поняли, что за старухи, но Ереме были рады. Особенно Глеб. Он говорил:
— Хороший мужик, хотя и железный, умница. Оригинал. Откуда у вас такие берутся?
Мы объяснили, что не «такие», а «такой». Потому что Ерема — единственный в своем роде. Автоматические дворники и контролеры в кино не в счет. Они практически совершенно безмозглые.
Ерема со своим сундуком устроился в дальнем углу «Курятника». За сундуком он, как за столом, читал или что-то царапал на бумаге. На сундуке спал: сядет на него, сложит калачом ноги в бутсе и валенке, привалится к стенке и выключится. Только внутри за жестяными дверцами тикает реле времени.
Сейчас Ерема был не такой, как в недавней молодости. Песен не горланил, разговаривал сдержанно. Бывало, правда, что раздражался, но редко. Если уж очень сильно Юрка начинал донимать его ехидными вопросами.
Юрке почему-то нравилось поддевать Ерему. Начинал он спокойно, невинно так. Например, говорит:
— Ерема, а почему у тебя такое имя? Несовременное…
— Так получилось, — отвечает Ерема и поскрипывает внутри.
— Как получилось?
— Сначала было ЭР — м «А». Электронный робот, модель
