Каспер подполз к Зезве, за ним пыхтящий и ругающийся монах.
— Обстрел закончился, — проговорил брат Кондрат. — Ах, злодеи! О, Дейла, что ж это творится? Посмотрите на этих бедняг…
Откуда-то доносились выкрики приказов и звон оружие. Заржала лошадь.
— Наконец-то, дуб им в зад, — проворчал Зезва. — Зашевелились, курвин корень!
Промчалось несколько торговцев в мятой одежде. Один из них остановился и погрозил кому-то кулаком.
— Проклятые душевники! — и побежал дальше, виляя между опустевшими рядами.
— Зезва…
Что-то в голосе Каспера насторожило Ныряльщика. Прежде чем обернуться, он услышал горестный возглас отца Кондрата.
Торговец книгами сидел, прислонившись к своей лавке. Он удивленно смотрел в небо застывшим взглядом. Длинная стрела торчала из груди рмена, и хищно колыхались на ветру перья.
Ныряльщик яростно закричал, бросился к старику, упал перед ним на колени.
— Ормаз, великий Ормаз, — шептал отец Кондрат. Каспер молча стоял, прикусив губу.
Зезва закрыл глаза старого рмена и поднял с земли книгу, которую тот выронил. Это были 'Новые деяния рыцаря Мунтиса, славного и на помощь приходящего'. На искусно украшенной обложке белокурый рыцарь с решительным лицом куда-то скакал, сжимая меч и хмуря брови. Не иначе, творить добро.
Рядом, на покосившийся столб, уселся удод и уставился на Ныряльщика. Птица несколько мгновений разглядывала понурившегося рыцаря, затем взмахнула крыльями и скрылась в одичавшем винограднике.
Когда первый снаряд разнес в щепы соседнюю лавку, Горемыка как раз думал о жене. Грохот выпущенного из баллисты снаряда ошеломил кузнеца, и некоторое время он как завороженный смотрел на кучу щеп и кровавой каши, в которые превратилась соседняя лавка вместе с продавцом и тремя посетителями. Миг звенящей тишины, как показалось Горемыке, длился целую вечность. Затем раздался вопль, и люди вокруг заметались, со страхом озираясь. Новый свист и новый камень. Горемыка упал на землю. Он почувствовал движение воздуха, когда снаряд пронесся мимо и врезался в рыбацкий ряд, где душевники торговали свежей кефалью.
— Это солнечники, солнечники!! — закричал рядом толстый кожемяка, выскакивая из-за мешков, где он прятался, и грозя кому-то кулаками. — Прав Влад, ох, как прав, клянусь Рощей!
Третий камень превратил торговые ряды в дикую смесь вопящей от ужаса толпы и разрухи. Страх и гнев, завладевшие сердцами душевников-эров, сделал разрушений больше, чем камни из баллисты Хотанга. А когда негодующая толпа изловила какого-то несчастного мзумца, что на свою беду оказался в рыбном ряду, цель Элана Храброго была полностью претворена в жизнь.
— Смерть мзумскому отродью! — завывали вокруг. — Это наша земля, наш город! Смерть!!
Толпа схлынула, разошлась волнами по рядам базара, заваленным брошенным товаром, рыбой и щепами. От мзумца осталась кровавое месиво, в котором с трудом можно было узнать человека. Горемыка в ужасе попятился, заметив труп. Затем провел рукой по лицу. Атери! Горемыка даже не услышал, как со свистом несется очередной камень. Он уже бежал сломя голову домой. Дейла, святая богиня, помоги!
В наступающих сумерках кузнец промчался через Площадь Брехунов, минуя кучки волнующихся людей. Его провожали взглядами, в основном враждебными, потому что путь домой лежал через солнечные кварталы. Пару раз на него замахивались и посылали проклятия, но Горемыка увертывался и бежал, бежал. Успеть, успеть домой. Там Атери.
Влетев в переулок, он стал как вкопанный, потому что навстречу шла толпа, вооруженная дубинами, пиками и камнями. Факелы горели над головами возбужденно гомонящих солнечников. Завидев Горемыку, мзумцы замедлили шаг, разглядывая преградившего им дорогу кузнеца.
— Душевник!
Толпа взревела от ярости. Взметнулись кулаки и факелы. Горемыка развернулся и бросился бежать. Солнечники помчались за ним, оглашая воздух воинственными криками.
— Смерть душевничьей мрази!
— Отправим его голову на родину, в Элигер!
— На соль, на соль!!
Несколько камней просвистело совсем рядом с задыхающимся Горемыкой. Оглянувшись, он едва не растянулся на каменной мостовой, зацепившись за выступ сточной канавы. Преследователи взвыли от разочарования. Открывались ставни, и жители домов выглядывали вниз, с удивлением и ужасом наблюдая за погоней. Некоторые из них решили присоединиться к праведному гневу, и в мчавшегося душевника полетели горшки и другая домашняя утварь.
— Арбалеты, нужны арбалеты, уйдет ведь курвин сын!
— Лучники, где лучники?
— Ах, дуб святой, мож у кого праща есть?!
— Ату его, ату!!
Горемыка из последних сил прибавил ходу. Ему оставалось лишь молиться и надеяться, что ни у кого из преследующих не окажется метательного оружия. Если мзумцы разыщут хотя бы пращника, ему конец. Выбиваясь из сил, он влетел в небольшой переулок и успел сделать несколько прыжков, когда понял, что попал в ловушку. Выхода из проулка не было.
— Тупик, тупик, — в отчаянии зашептал Горемыка, озираясь в поисках двери, которую он смог бы выломать.
Первые преследователи ввалились на улочку и принялись рыскать глазами, пока, наконец, не увидели душевника. Горемыка стоял, упершись спиной в стену тупикового дома с кинжалом в руках. Со всех сил он старался унять дрожь и встретить опасность, как подобает мужчине.
— Вот он, попался!
— Сюды, сюды!
Кузнец слушал торжествующие крики и лишь сжимал рукоятку кинжала. Когда несколько десятков красных от погони эров подступило к нему, лишь спокойствие и презрение на лице беглеца встретило их. Простолюдины с опаской косились на кинжал, явно не ожидая, что их жертва будет сопротивляться.
Но большая толпа всегда отважна. Вперед выступило несколько солнечников, вооруженных чем попало: вилами, ножами и даже молотками. Один из них вскинул руку с ножом и проревел:
— Смерть душевникам!
— Смерть!! — помедлив мгновение, с готовностью отозвалась толпа.
— Я не сделал вам ничего дурного, — воскликнул Горемыка по-мзумски. — Моя жена солнечница!
Толпа приближалась, шевеля пиками, словно жалами. Кузнец прижался к стене. Неужели пришел его час? Дейла, а Атери? Он сузил глаза, взъерошил рыжие волосы и яростно закричал по-душевному:
— Ну, давай, подходи, курвины дети!
Первый удар он парировал. Атаковавший эр с недоумением уставился на кровь, хлещущую из раны на руке, выронил вилы и завизжал от боли. Его товарищи обрушились на одинокого душевника, оглашая переулок яростными воплями. Горемыка отбивался, как мог, даже свалил несколько нападавших, но вскоре получил удар по голове и, пошатнувшись, упал, из последних сил прикрываясь кинжалом. Перед помутневшим взором возникли разъяренные лица. Сквозь красный туман Горемыка увидел, как поднимаются вилы и ножи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
