Еще потоком шли бесконечные начальственные совещания, на которых, отчего-то, выступал я, а все прочие участники внимали – исключительно, кстати, благосклонно.
Я бы хотел, наверное, рассказать обо всем этом более подробно, но все эти события слились в одну бесконечную последовательность, в которой каждый день похож на предыдущий и следующий, стены сливаются с лицами, хочется спать и не спать, люди – огромные птицы... Кажется, время взлетать!
То есть, теперь я понимаю, насколько все это было неправильным, но теперь – это не тогда.
А ведь у меня, кроме всего прочего, была еще и основная работа, за которую мне платили отличные деньги: это если не считать того, что буквально всем необходимым профессора Амлетссона обеспечивали бесплатно, по подобающей его социальному рангу социальной же квоте!
Однако, закончилось все как-то вдруг: мир перестал вращаться вокруг меня одного столь внезапно, что обстоятельство это меня даже немного огорчило. Буквально вчера до меня было дело, кажется, вообще всем, сегодня же широченный круг заинтересованных товарищей заметно сузился: в нем, круге первом, остались только инженер Хьюстон, переводчик (вернее, уже секретарь) Анна Стогова, конструктор Ким, и, паче чаяния, лично академик Бабаев, в преддверии финальной фазы Проекта поселившийся чуть ли не в главном рабочем ангаре. Во всяком случае, взаимодействовали мы с товарищем Бабаевым-старшим буквально каждый день, и все время по делу.
Парой дней позже, встряхнувшись и сбросив с себя жутковатую полусонную одурь, я понял: все эти беседы, консультации, длительные совещания и откровенные допросы страшно мешали мне делать главное мое собачье дело: как следует отдыхать. Плохо отдохнувший я, соответственно, не мог работать с полной самоотдачей, отчего взятый было темп существенно замедлился, а от серьезных ошибок в работе меня чудом уберег инженер Хьюстон, взявший за правило по два раза перепроверять все мои расчеты.
Теперь же ситуация поменялась, и дело должно было исправиться в ближайшие сроки, оно и исправилось: работы остались в графике и бюджете, коллеги испытывали и демонстрировали здоровый энтузиазм, я переехал из временного вагончика в специальную экранированную комнату, по-советски называемую «пультовая» – видимо, ввиду обилия внутри нее пультов управления всем, что происходило и должно было вскоре происходить на Объекте.
Еще и окончание лечения моего удивительным образом совпало с последним этапом подготовительных работ, и это было просто здорово. Нет, эфирный конструкт, отравляющий своими энергетическими миазмами мою ментальную сферу, никуда не делся, но, кажется, окончательно перешел в неактивный режим. Его полное удаление оставалось делом недолгого времени и какой-то простой процедуры, в суть которой я не стал даже вникать.
Внутри ангара была, наконец, возведена, настроена и подключена вся сложнейшая машинерия: в отсутствие приложения эфирных сил, большинство механических систем дублировалось гидравликой и электродвигателями, толщина тяговых тросов была постепенно увеличена до невероятной и невиданной, а количества потенциально потребляемой электрической энергии – в момент пика работ – хватило бы на то, чтобы целый день освещать недальний Мурманск. Так, во всяком случае, утверждал Денис, и оснований ему не верить у меня не было.
Незадолго до Дня Ноль явилась представительная комиссия: первый секретарь областного комитета партии, товарищ Шабаев (это примерно как губернатор: не Шабаев, а секретарь, только осуществляющий, том числе, и политическое руководство – так мне объяснил поднаторевший в советской бюрократии Хьюстон) в ультимативной форме потребовал участия в Проекте представителей Ленинградского Института Инженеров Связи. Произошло это сразу после того, как достойнейший из местных чиновников посетил Объект.
Даже первый секретарь области – ни разу не Генеральный всего государства, но не пропадать же было добру и старательно проделанной работе? Вот и решили: производственный спектакль, заготовленный для Первого Лица, показать чуть менее первому, но тоже значимому.
Спектакль удался: товарищ первый секретарь взирал на Объект с изрядной долей восхищения.
- Скажите, товарищ профессор, - высокий гость отчего-то все время обращался только ко мне, подчеркивая, видимо, единение всех форм власти и технической интеллигенции, - а вот это, ну, Объект... Можно ли посмотреть на него поближе?
В этот момент мы находились в той самой комнате, построенной когда-то ради главного, что только и бывает в любом Проекте: торжественной показухи. Было даже очень хорошо, что общаться товарищ Шабаев решил, в основном, со мной: в идущей прямо сейчас постановке мне отводилась роль чтеца со сцены, и главным моим качеством в этом смысле было умение делать мимически нечитаемую морду лица, попросту говоря, не показывать с трудом удерживаемого желания неприлично заржать.
Я оглядел первого секретаря с некоторым сомнением: был он строен, даже худ, но довольно высок. Именно к росту я и решил придраться, ловко применив заготовку номер три.
- На Вас, товарищ первый секретарь, - сообщил я, подпустив в голос тайного смысла, - попросту не найдется скафандра. Разрешить же такому ответственному товарищу ходить в закрытой зоне практически, извините, голым... Нет, на это я пойти не могу!
- А там, внутри... Там очень опасно? - не сдавался гость. - Может, есть какой-то способ?
В ответ я постучал указательным когтем по стеклу. Стекло, ожидаемо, не отозвалось почти никак.
- Слышите, какой странный звук? - спросил я тем не менее.
- Конечно, слышу! - уверенным голосом ответил высокий собеседник. - Это же это, как его...
- Свинцовое стекло, товарищ первый секретарь, - как бы разрешил я сомнения гостя. - Вы правильно определили, именно оно. Практически, прозрачный металл. Толщина – пять сантиметров. Вы же понимаете, оно тут не просто так!
Товарищ Шабаев немного отстранился от окна, посмотрев на преграду с явственным уважением. Было видно, что попасть на ту сторону ему как-то резко расхотелось. Все бы закончилось хорошо, если бы постановка не превратилась в стихийную самодеятельность: завидев в окне высокое начальство, два эрзац-актера решили торжественно прокатить мимо огромную бочку, усеянную конденсаторами, изоляторами и даже опасно мигающими светодиодами.
Бочка была чистым реквизитом, собрали ее, под громкий гогот и советы непричастных, за какие-то тридцать минут, но сделали это очень качественно: видимо, советские инженеры овладели высоким искусством честного обмана начальства ничуть не хуже своих капиталистических коллег.
И ладно бы, это была просто бочка. Нет, выяснилось, что пролетевший над Проектом дух художественной самодеятельности задел крылом не только актеров, но и художника по реквизиту: на ближний, заметный, борт бочки, некий шутник аккуратно, про трафарету и ярко-желтой краской, нанес полуметровый почти клевер – знак радиационной опасности.
Товарищ Шабаев, уже разворачивающий свое компетентное мнение для присутствующей в смотровой комнате прессы, вдруг осекся и подобрался. Воздетая рука его пальцем своим указала на злосчастную динамически-скульптурную группу.
- А не взорвется? - хотя первый секретарь высказался, конечно, куда экспрессивнее и значительно более непечатно.
- Не должно, - задумчиво ответил я.
В общем, участие в проекте инженеров ЛИИС немедленно оказалось страшно востребованным.
Выяснилось, что товарищ первый секретарь в бытность свою абитуриентом трижды – один раз до службы в армии, и дважды после – пытался поступить именно в этот Лениградский институт, все три раза неудачно. Что закончил он, в итоге, Высшую Школу Рыболовецкой Промышленности, но невероятный пиетет по отношению к, с его слов, лучшим технарям Союза, сохранил.
Кроме того, оказалось, что товарищ Шабаев имеет свои, особые, рычаги воздействия на руководство и Проекта, и ЛИИСа, и рычагами этими уверенно пользуется.
