Путь поэта заказан обычным смертным. В устах многих других стихотворцев подобная сентенция выглядела бы пустой манерностью. В случае Игоря Меламеда такой вывод кажется если не закономерным, то объяснимым и прозрачным. Хотя бы потому, что поэт сознательно отстраняется от прочих насельников подлунного мира, и в этом дистанцировании нет ни грана гордыни и самовозвышения – поскольку поэт выделен не правом на заоблачные прозрения, но доступом к невыносимому опыту навек не отпускающей боли:
По душной комнате влачаполубезжизненное тело,моли небесного Врача,чтобы страданье ослабело.
Уйти б туда, где боли нет.Но небеса черны над нами.Закрыв глаза, ты видишь свет.Закрыв глаза, я вижу пламя.
Привилегия видеть пламя вместо света оплачена монетой, не подверженной рыночным колебаниям курса. Смерть всегда остается собой, даже когда прикидывается безнадежностью и зубовным скрежетом. Вот почему Игорь Меламед до сих пор, в почти уже полном одиночестве наделен даром лицезреть поэтический абсолют в непоэтическую эпоху – именно в этом его сила и правота.
Библиография
Голоса // Арион. 2002. № 2.
Гроздь воздаянья // Новый мир. 2002, № 2.
После многих вод… // Новый мир. 2003. № 9.
Стихи последних лет // Континент. 2004. № 119.
В темном проеме так силуэт твой светел // Интерпоэзия. 2005. № 3.
В урочный час // Новый мир. 2006. № 7.
Там вечный праздник празднуете вы… // Континент. 2006. № 127.
Поэт и Чернь // Континент. 2008. № 138.
Пять стихотворений // Новый мир. 2009. № 5.
Воздаяние. М.: Воймега, 2010.
Вадим Месяц
или
«…длится время из старинного романа…»
Вадим Месяц пишет давно и много, его стихи давно завоевали себе твердое место на карте современной русской поэзии – главным образом, благодаря двум свойством – дневниковой подробности и полусказочной условности. Давно живущий на несколько местностей и стран, Месяц привносит в динамику и конкретику повседневных фенологических наблюдений подробности, довольно-таки необычные для русской поэзии, например, океан:
Нет соленее ветра, чем суховей.У океана лишь два лица.Одно – в дуге молодых бровей,Другое – в оспине мертвеца.
Сочетание бытовой конкретности и эпической широты взгляда также принадлежат к особенностям поэтической манеры Месяца, причем совмещение крайностей дается ему на редкость легко. Человек глядится в природное зеркало, яснее видит в нем отражение собственных чувств и раздумий, порою не задумываясь о том, что в природе, живущей в большом времени глобальных перемен, неизбежно происходят грозные явления, которые человек просто не в силах застать и осознать, в силу собственной ранимости и недолговечности. Но однако же осведомленность о роковых катаклизмах природы созвучна человеку, непреодолимо важна для него. В запечатлении взаимодействия человека и природы Вадим Месяц вроде бы целиком следует классическим рецептам XIX столетия, однако есть и важное отличие. Титанизм стихий вовсе не разрушает домашности наблюдающего его человека, остающегося таким же немногословным, как всегда, не меняющим голоса.
В вое шакала гуляют опавшие листья.Красная сырость песчаника скрыта туманом.Вспыхнув вдоль края дороги, знакомые лицатут же сливаются с мертвым ночным океаном.‹…›Не зная, что взгляд на скалистые стогна,сколько б ты ни был в пути, ни мечтал о ночлеге,однажды уткнется в такие же теплые окна,где души столпились как пленники в утлом ковчеге.
Мощная поэтика изначального и непреложного присутствия не только в двух климатических поясах, но и в двух национальных традициях выходит на поверхность в стихах Месяца с особой ясностью, когда он пишет о родном как о временно покинутом и возвращено. Океан замещается рекой, картинка сменяет картинку, а на этом фоне всегда происходит обострение чувствительности, внимания к деталям и движениям жизни.
Разолью чернила, забуду искать бумагу,потому что время идет только снаружи.И позвоночник длинного речного архипелагапокрывается инеем в зыбкой рассветной стуже.‹…›Вот и хлопают двери в великой моей Сибири.Все ушли. И скоро уйдут их души.Думай только о них – чтоб скорей забыли:Человек состоит из воды. И полоски суши.
(«В гостях на родине»)Месяц прекрасно осознает специфику своего существования между разных национальных границ и климатических зон, не даром же восклицает: Нету мне места на этой земле, в белой столице и черном селе… Отсюда остается уже всего лишь полшага до фирменных месяцевских экспериментов со временем пространством, в результате которых герои оказываются то в мире сологубовской околославянской нежити, то в пространстве северных скандинавских легенд. Вадим Месяц творит свои шаманские Йокнапатофы давно и со знанием дела, причем их границы оказываются в отдельные моменты легко проницаемыми, и тогда происходит своеобразное комментирование и уточнение обыденных событий посредством их чудесных и легендарных прообразов.
Можжевеловые прелые скиты,воскрешенья пустотелые китынезаметно размягчаются в теплеи с молитвой растворяются в земле.
Годы их трудолюбивой тишиныторопят прощенье истинной вины,и отчаявшийся легковесный грехвместе с дымом поднимается наверх…
(«Чернецы»)Можно сколько угодно вести речь о некоторой однотонности стихов Вадима Месяца, об отсутствии в них титанических чувств и событий, однако без его голоса, без его преданного постоянства в поэтике. без верности теме бесконечного вглядывания в ряд волшебных изменений вечно живой природы – без всего этого современную русскую поэзию едва ли можно представить.
Библиография
Мы детские люди // Знамя. 2000. № 3.
Через зеркало ледяное // Урал. 2000. № 10.
Час приземления птиц. М.: Наука/Интерпериодика, 2000. 127 с.
Норумбега // Знамя. 2005. № 12.
Из книги «Норумбега» // Слово/Word. 2005. № 46.
Стихи // Новый журнал. 2005. № 240.
Норумбега // Интерпоэзия. 2006. № 4.
Не приходи вовремя. М.: Изд-во Р. Элинина, 2006. 47 с.
[Стихи] // Крещатик. 2007. № 3.
Стихи // Урал. 2008. № 5.
Красная нитка // Новый мир. 2007. № 10.
Стихи // Урал. 2008. № 12.
Безумный рыбак. М.: Русский Гулливер; Центр совр. лит., 2008. 100 с.
Невидимый посох // Новый мир. 2009. № 8.
Стихи // Урал. 2009. № 10.
Цыганский хлеб. М.: Водолей, 2009. 368 с.
Норумбега: Головы предков. М.: НЛО, 2011. 432 с. (Новая поэзия).
Подземный день // Интерпоэзия. 2012. № 3.
Торможение времен // Урал. 2012. № 7.
Из «Имперского романсеро» // Новый мир. 2012. № 11.
Имперский романсеро. М.: Водолей, 2012. 176 с.
Из «Северного цикла» // Урал. 2013. № 4.
Линия обороны // Урал. 2014. № 5.
Лариса Миллер
или
«Я опять за свое, а за чье же, за чье же?..»
Лариса Миллер – поэт нефальшивых нот, ясности и предельной искренности. Основной вопрос в ее стихотворениях звучит с последней прямотой: откуда мир, зачем в нем я? Предельные по своей сути вопросы к бытию всегда оборачиваются банальностью и пафосом, тем более важно отважиться их задать. Так Николай Ростов, проигрывая Долохову за ломберным столом фатальные сорок три тысячи, в смятении спрашивал себя: как же связаны ловкие движения рук друга-противника, тасующих карты, с потерей состояния и утратой дворянской чести? Малое сопряжено с великим, неброское подает сигналы о вечном – так получается у Ларисы Миллер, порою совершенно в манере Ходасевича:
Эти поиски ключейВ кошельке, в кармане, в сумке,В искрометности речейИ на дне искристой рюмки,В жаркий полдень у реки,И на пенной кромке моря,И в пожатии руки,И в сердечном разговоре,И когда не спишь ночей,Вдохновенно лист марая…Эти поиски ключейОт потерянного рая.
И вот тут почти мгновенно оказывается, что в подобных прозрачных формулировках слишком многое повторяется, предвидится и узнается заранее. Как будто бы на протяжении десятилетий звучит одна и та же, пусть и подкупающая искренностью песня: человек просыпается (выходит из дому, бросает взгляд на заоконный пейзаж и т. д.) и понимает, что за окном лето (осень, зима и т. д.), и также – что, несмотря на это (или благодаря этому), мир щедр и совершенен (или печален, или бессмыслен).
Полные наборы возможных переменных давно замкнулись, уже много раз, например, за окном обнаруживался август – вот несколько случаев почти наугад:
Живу, ни во что не вникая.Меня за собой увлекаяЛетят августовские дни…
…Ласкает солнечный июль,А может, август – губы, руки…
…Августовский день нарядный,Ненаглядный, ненаглядный,Ты помедленней теки…
В итоге получается, что тривиальность, всегда сопутствующая предельным вопрошаниям о бытии, прорывается на первый план, вынося за скобки повторяющиеся варианты времени-места и эмоций-оценок, остается в сухом остатке. Несмотря на бессмыслицу и пустоту напрасного случайного дара, жить стоит, поскольку предвечная статика, благое присутствие творца в творении даруют нам путь к радостному смирению и упоению.
