Страхи приходили к Жеке по ночам. Она будила его, и вместо того, чтобы спать, он до трех, а иногда и до пяти утра успокаивал ее, убаюкивал, убеждая, что все будет хорошо.
Был ли уверен он в этом сам? Сложный вопрос. Константин избегал задавать его себе, избегал отвечать на него. Это было, как в старой забытой детской игре «да и нет не говорить».
Сегодня утром, когда он приехал в отцовский офис, ему снова позвонила Марья Антоновна Скознякова. По ее словам, переговоры с Красноярским консорциумом нельзя было больше откладывать.
– Промедление проблематично, Костя, – сказала она. – Я понимаю, что тебе сейчас трудно, столько бед навалилось в одночасье, но если мы пустим все сейчас на самотек, то контракт от нас уйдет. Эти деятели из Красноярска не из тех, кто может ждать бесконечно. Они решат, что мы уклоняемся от переговоров, водим их за нос. Начнут искать причину. Им ведь не объяснишь, что все проволочки вынужденны, что все постоянно срывается, откладывается из-за этой вашей ужасной семейной катастрофы. Кстати, ты был у нотариуса? Как обстоят дела с вступлением в права наследования?
– Никто из нас пока не переступал порога нотариальной конторы, Марья Антоновна, – ответил Константин. – Мы сейчас в первую очередь заняты похоронами брата. Охрану вот дополнительно наняли.
– Ты себя побереги, мальчик. – Голос Марьи Антоновны звучал мягко и одновременно вопросительно-настойчиво. – Нам с тобой ведь еще большие дела предстоят.
– Я делаю все возможное, Марья Антоновна.
– Но все-таки… Костя, какая-то версия у милиции насчет всех этих ужасных событий есть?
– Да, теперь есть. Насколько я знаю, в убийствах подозревается какой-то психопат.
– Боже мой? Сумасшедший?
– Психопат, решивший свести счеты с нашей семьей за… те ошибки и нарушения закона, в которых сейчас так огульно обвиняют нашего деда Ираклия, бывшего министра органов госбезопасности.
– И ты что же, веришь в такую версию?
– Мне ничего больше не остается, Марья Антоновна. У меня уже убили сестру и брата. А третьего дня пытались убить еще одну сестру.
– Бедные, бедные вы мои… Ну да, конечно… от нынешней нашей полоумной жизни чего угодно можно ожидать. Но вообще как же это…. Как можно обвинять вас в том, в чем вы, молодежь, ни сном ни духом не виноваты? Мало ли что в свое время делал ваш дед! И что такого он, скажите, делал? – Марья Антоновна возвысила голос. – Это Сталин был виноват во всем. А дед ваш Ираклий Абаканов ведь всего лишь исполнял его приказы. Попробовал бы не исполнить!
– Психопату всего этого не объяснишь, Марья Антоновна. Он одержим местью.
– Как ты спокойно об этом говоришь, Костя!
– Я не знаю, что нам делать, Марья Антоновна.
– Ну ничего, ничего, все обойдется. Поймают его, вот увидишь. И все образуется. Но как бы ни было тебе, мальчик мой, тяжело сейчас, ты не должен забывать о главном.
– Я не забываю, Марья Антоновна. Я помню.
– Если мне снова позвонят из Красноярска, я, как глава банка, могу начинать вести переговоры и от твоего имени?
– Да, я вам полностью доверяю.
– И что же, я могу в ходе этих переговоров заверить наших партнеров, что пакет акций компании не будет разделен?
– Да.
– Я не слышу, Костя, ты говоришь очень тихо. Ты что, там, в кабинете, не один?
– Я один, нам никто не мешает, Марья Антоновна. Я думаю… я думаю, что вы можете это твердо пообещать нашим партнерам.
– Ну, конечно же, иначе вся сделка вообще потеряет всякий смысл. – Она помолчала. – Костя, я чем-то могу тебе помочь?
– Нет, спасибо, Марья Антоновна.
Странная женщина. Ну скажите, чем она может ему помочь сейчас?
– Вы супруг? Можете зайти, доктор вас ждет. – Из кабинета в холл вышла сестра. Была она вся в небесно-голубом, как ангел.
Константин стряхнул с себя оцепенение, поднялся из мягкого кресла и зашел в кабинет. Жека – тоже вся в голубом, больничном, лежала навзничь на кушетке рядом с громоздким медицинским аппаратом, главной составляющей которого был плазменный экран. Компьютерное обследование было закончено. Сестра осторожно стирала с обнаженного выпуклого живота Жеки излишки крема.
– Ну что ж, нет никаких причин для беспокойства, – бодро объявил Константину врач, – беременность протекает вполне нормально.
– Кто у нас родится – девочка, мальчик? – осипшим от волнения голосом спросил Константин.
– Мальчик.
– Это точно?
– Это для вас настолько важно? – Врач снисходительно улыбнулся.
– Я должен знать.
– У вас будет мальчик.
Константин смотрел на живот жены. Жека медленно, смущенно натянула подол голубой больничной робы.
– Костя, я сейчас оденусь.
– Я подожду.
Он ждал ее в зимнем саду. А за окном был другой сад – больничный, засыпанный снегом, тонувший в ранних ноябрьских сумерках. Медицинский центр находился на Пироговке, недалеко от Новодевичьего монастыря, на территории городской больницы – одной из стариннейших, известнейших в Москве. Больничные корпуса располагались в особняках девятнадцатого века – когда-то эту больницу на паях строило все московское купечество. Сейчас некоторые корпуса были сданы в аренду различным клиникам и диагностическим центрам. В старом больничном саду среди сугробов и лип можно было заблудиться.
Под окнами медленно проехала «Скорая». Константин проводил ее взглядом, вздохнул – ну вот и день прошел. Сейчас они с женой сядут в машину и поедут куда-нибудь ужинать, а потом… конечно же, надо будет возвращаться домой…
Сумерки сгущались.
– Я готова, Костя, идем. – Жека спустилась в зимний сад, подошла, положила сзади ему руку на плечо.
– Ну вот, видишь, а ты боялась, – сказал он.
– Ты меня любишь? – тихо спросила она.
– А ты сама не знаешь?
– Нет.
– Ты как маленькая. – Он обернулся, обнял ее. А ведь и правда, какой огромный, какой безобразный у нее живот. Но я все равно буду очень любить того, кто сейчас там внутри…
– Идем, что ли, – вздохнула Жека.
Они направились к лифту.
* * *
Константин не подозревал об одной важной вещи – в двухэтажном больничном корпусе, что находился как раз напротив медицинского центра акушерства, гинекологии и материнства, вот уже месяц как начался ремонт. После внешней реставрации с фасада убрали леса. Но к ремонту внутри еще и не приступали. Двери корпуса были закрыты снаружи на замок, и тем удивительнее было то, что, несмотря на это и на категоричную надпись на дверях «Посторонним вход воспрещен», посторонний в этот тихий предвечерний час все же в корпусе был. В одной из пустых ободранных бывших операционных на втором этаже возле окна стоял высокий широкоплечий мужчина. На полу и на подоконнике перед ним были разложены газеты. На газетах алела ярко-алая горка какого-то порошка. Он густо обсыпал порошком подоконник, затем, то и дело поглядывая в окно, швырнул несколько горстей порошка на пол. Наступил тяжелыми ботинками прямо в эту алую жижу. Поднял ногу, оглядел подошву.
Он был в спортивной куртке, кожаных перчатках и вязаной черной шапочке, сдвинутой на самый затылок, чтобы не мешала. В сумерках в темной заброшенной операционной лица его было не различить. Но все же, если очень постараться, приглядеться, можно было бы уловить некоторые смутно-знакомые черты. По крайней мере, Никита Колосов, окажись он здесь, на этом пустом этаже, непременно опознал бы незнакомца, и не только по фотографии, которую предъявлял на опознание столько раз и таким разным людям и пока, увы, безрезультатно.
Незнакомец сделал из алого порошка дорожку к дверям. Скомкал газеты, поджег их зажигалкой. Потом, когда они догорели и стали золой, аккуратно вытер руки бумажным носовым платком, который спрятал в карман куртки. Движения его были неторопливы и уверенны. Он знал, что у него пока еще есть в запасе время. Возле его ног под подоконником стояла спортивная сумка «Адидас»: самая обычная, модная, яркая. Из тех, что продаются в «Манеже». Она на днях и была куплена в «Манеже» специально для такого случая. Незнакомец легко поднял ее, расстегнул «молнию». Водрузил сумку на подоконник. Глянул на часы, достал мобильный телефон и набрал номер, который набирал очень часто.
Гудки. Потом они оборвались, и наступила напряженная тишина. Он тоже молчал. Он знал, что о нем знают, что его слышат. Это был условный знак – никаких переговоров вслух не допускалось. После всего случившегося телефон вполне могли прослушивать. На том конце, где тоже молчали, звучала музыка. Мелодия была знакома человеку в куртке. Это было как дальнее эхо… И его предстояло спугнуть.
Внезапно он дал отбой – он увидел, как к дверям центра гинекологии и материнства медленно подъехал выруливший с больничной стоянки серый внедорожник. Подъехал и остановился.
Человек в куртке быстро достал из сумки то, что он принес с собой. Это была винтовка с оптическим прицелом, уже собранная, готовая к работе. Он проверил ее. Потом достал глушитель. Здесь, на больничном дворе возле Новодевичьего монастыря, как и на Мичуринском проспекте, лишний шум мог только помешать.
