— А как твоя жена относится к переезду?
— Жена? Она никуда не поедет. Она останется здесь, дома. Ее место дома. Вся ее семья здесь. Она останется. Женщины сидят дома. Она останется здесь.
Он пришел в ярость от одной мысли о том, что это может быть не так. Когда Терт поднял руку, чтобы заказать еще выпивки, Куойл встал и сказал, что ему пора ехать за детьми. Скорее прочь от Терта Карда.
— Знаешь, Джек отдает мою работу Билли. Скорее всего, они посадят тебя на страницу для женщин и наймут кого-нибудь нового для корабельных историй и катастроф. Я думаю, что твои дни тут сочтены.
Он засунул руку под рубашку и принялся чесаться.
***
Куойл был удивлен воцарившейся жарой, которая пришла вместе с декабрьскими штормами. Будто ветра выпустили на волю некую демоническую силу, и она волной распространилась по побережью. Куда бы он ни пошел, везде раздавались звуки пилы и молотка, постукивание спиц и крючков, разносился аромат бисквитов, вымачиваемых в бренди, и запах красок, которыми расписывались кукольные лица. Даже из старых носков шились мягкие игрушки.
Банни рассказывала о празднике в школе. Она готовила какой-то номер с Марти. Куойл стал готовить себя к часовому прослушиванию чтения стихотворений. Он не любил Рождество. Оно напоминало ему о том, как его брат срывал праздничную упаковку с роскошного набора крохотных машинок, точных моделей всех возможных цветов радуги. Ему, кажется, тоже дарили какую-то игрушку, но ему почему-то больше запомнились мягкие плоские упаковки, в которых лежали пижамы или коричневые с синим вязаные свитера, купленные матерью. «Ты слишком быстро растешь», — упрекала она его, глядя на брата Куойла, который был не выше среднего роста. Куойл тоже смотрел, как он отправляет «альфа ромео» прямо в бок красному двухпалубному автобусу.
Он до сих пор не мог этого забыть. Ему были неприятны издевательские голоса дикторов радиоэфира, отсчитывавших, сколько дней осталось для покупок, и призывавших потенциальных покупателей оформлять кредит. Правда, ему нравился запах ели. Ему придется пойти на школьный праздник. Который на самом деле праздником не был.
***
Зал был набит битком. Все нарядились в лучшую одежду: старики были в пахнущих камфарой черных пиджаках, поджимавших их под мышками, женщины — в шелках и тонкой шерсти. Бежевый, киноварь, алый, бронзовый, оранжевый и красный. Итальянские туфли. Завитые локоны, взбитые и залитые лаком до пластмассового состояния. Помада. Красные круги румян. Выбритые скулы у мужчин. Галстуки в цветовой гамме подарочной упаковки. Дети в ярко-розовых и кремовых нарядах. Ароматы надушенных тел, гул голосов, как жужжание над цветочным лугом.
Куойл нес на руках Саншайн. Он нигде не видел Уэйви. Они сели в третьем ряду, рядом с одиноко сидящим Деннисом. Куойл подумал, что Бити помогает на кухне. Впереди сидели старый бармен из «Плохой Погоды», пара грузчиков с пристани. Их темные-волосы были вымыты и расчесаны, а лица припухли от выпитого и от восторга единения с толпой. Ряд, в котором сидели молодые холостые рыбаки, ожидающие объявления о вакансиях где-нибудь на стороне, подальше о дома. Ненадежные ребята. Целые кланы со всевозможными родственными ответвлениями разместились на складных стульях. Саншайн стояла на стуле и развлекалась тем, что приветственно махала незнакомым людям. Куойл по-прежнему не видел ни Уэйви, ни Герри. Пахло пудрой. Она сказала, что будет на празднике. Он продолжал ее искать.
На сцену вышла директор школы, наряженная в коричневый костюм. Прожектор скользнул лучом по ее ногам, запел детский хор. Звуки звонких, чистых голосов хлынули на аудиторию.
Это было совсем не то, чего он ожидал. Да, дети, шепелявя, читали комические или религиозные стихи, вызывая гром аплодисментов. Но выступали не только дети. На сцену выходили жители города и близлежащих селений. Бенни Фадж, черноволосый смутьян, который вел толпу громить лодку бедного Натбима — того теперь иначе как «бедный Натбим» и не называли, — вышел и спел «Лунный свет». У него оказался сочный тенор. Он закончил выступление ритмичным щелканьем пальцев и постукиванием каблуков.
— Когда я был маленьким, они приходили ночью и пели под дверью, — прошептал Деннис. — Старик Спарки Фадж, дед Бенни, был знаменит своим голосом. Пропал, бедняга, в море.
Потом вышли Банни и Марти и встали на краю сцены. Больше там никого не было.
— Привет, Банни! — закричала Саншайн. — Привет, Марти! — По залу пронеслась волна смеха.
— Тихо, — прошептал ей Куойл. Ребенок был как на иголках.
На Банни и Марти были одинаковые красные комбинезоны. Бити позволила им сесть за швейную машинку и прострочить прямые боковые швы. Куойл видел, как у Банни дрожат колени. Она стиснула руки. Девочки запели, и Куойл вспомнил, как эта мелодия просачивалась из-за дверей. Нежная мелодия, незнакомые иностранные слова, которые ему показались одним из африканских наречий. Как они его запомнили? Они с Деннисом терли в удивлении глаза и стыдливо сопели.
— Неплохо, — каркнул Куойл.
— Ну да, — отозвался Деннис голосом предводителя воров.
Куойл вдруг вспомнил пленку Натбима. Может быть, дети запомнили какую-то языческую песню со слуха? Он надеялся, что так оно и было.
На сцену, улыбаясь, вышла женщина, седые волосы которой напоминали светящийся шар над ее лбом. Пухлые щеки над улыбкой, как два холма над долиной. Глаза за стеклами очков. Прибежал ребенок и положил на пол прямо за ней футбольный мяч.
— О! Это здорово, — сказал Деннис, толкнув локтем Куойла. — Тетушка Софи сейчас покажет курицу.
Несколько секунд она стояла неподвижно, заложив длинные руки в карманы кофты из джерси. Твидовая юбка доходила ей до колен. Желтые чулки и красные тапочки на ногах. Неожиданно она заскребла ногой сцену, руки превратились в крылья, и, закудахтав, тетушка Софи превратилась в настоящую курицу-наседку над яйцом.
Куойл смеялся, пока у него не заболело горло. До. этого он не считал курицу занятной птицей.
Потом появились Уэйви и Герри. На мальчике был костюм моряка, на обуви набойки для степа, которыми он цокал по сцене, пока не вышел на ее середину. Уэйви в сером, сшитом ею самой платье села на стул и приложила к груди аккордеон. Пара фальшивых нот. Потом Уэйви сказала Герри что-то, что мог слышать только он. Напряженная тишина. Потом: «Раз, два, три» — и Уэйви начала играть. В зале раздались звуки волынки и сотни каблуков одновременно стали отбивать ритм, пока мальчик отбивал чечетку на сцене. Куойл хлопал в ладоши, они все аплодировали и кричали, пока Герри не выбежал вперед и не поклонился в пояс, как научила его мать. Он широко улыбался.
Гвоздем программы была Бити.
Сначала из-за занавеса показалась черная трость, и аудитория загудела. Потом сама Бити выпорхнула на сцену. На ней были узкое трико для танцев и туника, расшитая блестками и стеклярусом, бусинами, атласом и стразами, перьями и пуговицами, жемчужинами и витым кантом, перламутром и елочным дождем. Стоило ей сделать вдох, как ее наряд начинал рассыпать кругом мерцающие блики. На ней была шляпа, отражающая свет, как блестящие бумеранги. Она оперлась на трость, закрутила шляпу на пальце, подкинула ее в воздух, чтобы она сделала двойной переворот, и поймала ее, надев прямо на голову
— Мы все знаем, какой хитрец Билли Притти, — сказала она звонким игривым голосом.
Такого тона Куойл никогда от нее не слышал. Он взглянул на Денниса, который подался вперед с полуоткрытым ртом. Он, как и все остальные, ловил каждое ее слово.
— Копейка рубль бережет, да, Билли?
Смеющаяся публика развернулась на своих стульях, чтобы посмотреть на Билли, который сидел у дальней стены, с трудом сдерживаясь. Трость затанцевала в руках Бити.
— Да, мы знаем его хитрости. Но кто из вас знает, как прошлой зимой, кажется, в феврале, тогда еще была оттепель, Билли решил отремонтировать старые дедовские часы, стоявшие на кухне? Дело было так. — Трость пошла по кругу. — Билли звонит Леандру Мешеру. — Зрители снова стали оборачиваться, чтобы посмотреть на бакалейщика. Всем было известно, что на досуге он чинит антикварные часы. — Все знают, что Леандр может починить любые часы у себя на кухонном столе. Старые часы, которых многие из вас даже не помнят. В старину их надо было заводить каждый день. Правда? Помогайте, так оно и было! Жизнь вообще в старину была тяжелой. Так вот, звонит он Леандру. Звонок местный, поэтому платы за него не берут. — Внезапно она превращается в Билли Притти, говорящего по телефону. — «Леандр, — говорит Билли, — сколько ты возьмешь за то, чтобы починить часы моего деда? Они уже сто лет стоят у меня на кухне. Я завожу их ключом, только они совсем не работают». «Ну, — говорит Леандр, — долларов сто десять. Самое дорогое — это доставить их ко мне. Машина до твоего дома, потом до моего обойдется мне в пятьдесят долларов в один конец. Придется нанимать сильных парней, платить за бензин и масло для грузовика. Потом страховка, подкачка колес». «Подкачку делают бесплатно», — говорит Билли. — «Ты что, с луны свалился? А что такое инфляция, ты знаешь?» Задумался Билли. Его дом стоит на холме, а дом Леандра — у подножия холма. Между ними дюжина улиц. И Билли кое-что придумал. Он сам отнесет часы к Леандру! Сэкономит пятьдесят долларов. А Леандр, когда починит, сам принесет их хозяину. Наверх, на вершину холма. Ничего, не такие уж они и тяжелые. Там один короб для маятника, и все. Неудобно нести, а так ничего. — Она показала размер дедовских часов, коснувшись тростью деревянного голубя, который, как всем было известно, украшал верхушку часов Билли. Потом она расширила руки, изображая, что стряхивает пыль с резного фасада.
