будущего. Сам я предвижу нечто более оптимистичное: случись мне писать этот рассказ, я бы усадил за руль полицейской машины подростка – он угнал ее, пока полицейский отходил в кафе перекусить, и теперь гонит в гараж, чтобы разобрать на запчасти и продать. Быть может, звучит цинично, но разве так не лучше? У нас в Калифорнии говорят: когда полицейские приезжают на вызов, им надо оставлять кого-то следить за машиной – иначе, выйдя из дома, недосчитаются шин, мотора и подвески, и придется им шлепать в участок пешком. Быть может, добропорядочных людей такое пугает, но меня, честно сказать, только веселит. Самые примитивные и мелочные ходы человеческого сознания всегда переиграют самый сложный и возвышенный алгоритм машины. Мне кажется, здесь молодое поколение преподает нам важную истину: машина – даже полицейская машина – легко заменяема; ее можно угнать, разобрать и продать на запчасти, а полицейские станут ездить на другой. Какая разница? Все они одинаковы. А вот человека внутри, если с ним что-то случится, не продублируешь и никем не заменишь. Даже если он нам не по душе – без него не обойтись. Потеряешь – не найдешь.
И точно так же, если он превратится в андроида, снова человеком ему уже не стать. По крайней мере, у большинства не получается.
Пока дети нашего мира борются за развитие собственной индивидуальности, пока с презрением, почти с ненавистью отвергают истины, которым мы поклоняемся, для нас – под «нами» я имею в виду истеблишмент – они остаются источником проблем. И это не обязательно политически активная молодежь, создающая организации, выходящая на улицы с флагами и плакатами: как бы революционны ни были эти плакаты, на мой взгляд, это уже уходит в прошлое. Я говорю сейчас о подлинной индивидуальности, особости, неподвластности внешним силам – о ребятах, каждый из которых, как принято говорить, «делает по-своему». Он, например, не нарушает закон, перегораживая железнодорожные пути перед поездом, везущим солдат на военную базу, – всего лишь приезжает с тремя приятелями в кинотеатр под открытым небом и смотрит кино, не заплатив. Это ведь тоже нарушает закон. Первое прегрешение имеет политический смысл, за ним стоит некая теория; второе – просто отказ соглашаться с тем, что все должны поступать как им указано, особенно если указание написано крупными буквами на знаке при въезде. Но в обоих случаях подросток не подчиняется приказу. Первому случаю мы, возможно, аплодируем, ибо видим в нем смысл и цель. Во втором видим только безответственность. Однако я, глядя на второй случай, провижу в нем более счастливое будущее. В конце концов, в истории всегда кто-то создавал оппозиционные движения и противостоял правительству. Ничего особенного в этом нет: одна сила против другой. Создать утопию таким способом никому еще не удалось. Думаю, и не удастся.
Превратиться в то, что я, за неимением лучшего слова, называю андроидом, означает, как я и сказал, позволить превратить себя в средство: путем избиения, угроз, манипуляций или вовсе без твоего ведома – неважно, результат один. Но невозможно превратить человека в андроида, если этот человек при любом удобном случае нарушает закон. Андроидизация требует повиновения. И прежде всего предсказуемости. Только там, где реакцию индивида на любую заданную ситуацию можно предсказать с научной точностью, открываются врата для поточного производства андроидов. Что толку в фонарике, который включается не всякий раз, когда нажмешь на кнопку, а только иногда? Любая машина должна работать надежно. И андроид, как любая другая машина, должен стабильно отвечать на нажатие кнопок. Но наша молодежь ненадежна: в этом смысле на нее нельзя положиться. Из-за лени, недостатка внимания, испорченности, криминальных наклонностей – подойдет любой ярлык, которым вы захотите объяснить ненадежность молодежи. Все это означает попросту: мы можем до бесконечности твердить ему, что делать, но когда настанет пора выполнять указания – все подкорковые инструкции, вся идеологическая накачка, все транквилизаторы, вся психотерапия, – все это окажется впустую. Он просто не станет прыгать по щелчку кнута.
Так что для нас и наших грубых методов он бесполезен. Не подействует на него ни кнут, ни пряник.
Случилось так, что накачки стало слишком много. Телевидение, газеты, все так называемые масс-медиа попросту перестарались. Слова перестали что-то значить для молодых – они досыта наелись болтовней. Их невозможно больше учить: слишком уж мы стараемся вбить в них знания, и слишком очевидно, что думаем при этом о собственных целях. Авторы фантастических антиутопий, писавшие лет пятнадцать назад, и я среди них, предвидели в будущем мощную машину массовой пропаганды через СМИ, все и вся вокруг втаптывающую в болото посредственности и единообразия. Но дело обернулось иначе. Пока радио в машине трещит и хрипит, донося до народа официальный взгляд на войну во Вьетнаме, подросток просто отсоединяет приемник и заменяет двумя динамиками, для высоких и для низких частот; в разгар пропагандистской атаки приемник замолкает навеки. А парень, вдумчиво и умело собирающий у себя в машине аудиосистему, даже не замечает, что голос по радио пытается что-то ему втолковать. Этот мальчишка, в свои семнадцать уже настоящий мастер, прислушивается к приемнику, только чтобы понять, нет ли искажений, помех, хорошо ли компенсируется частотная кривая. Его взгляд, слух и мысль обращены к непосредственной реальности – к самому динамику, а не к звучащему из него flatus voci[143].
Тоталитарное общество, предсказанное Джорджем Оруэллом в «1984», должно было уже прийти. Электронные устройства здесь. Правительство здесь – и вполне готово жить по заветам Оруэлла. Существует и власть, и мотивация, и технические средства. Но все это ничего не значит: их все больше и больше никто не слушает. Новая молодежь, которую я вижу, слишком тупа, чтобы читать, слишком непоседлива и легко отвлекается, чтобы смотреть телевизор, слишком занята собой, чтобы запоминать что-то, к себе не относящееся. Коллективный голос властей для подростка – ничто. Он бунтует, но бунтует не из теоретических, идеологических соображений, а из побуждений, которые можно назвать чисто эгоистическими. Добавьте к этому полное равнодушие к ужасным последствиям, которые обещают ему власти за неповиновение. Подкупать его бессмысленно – все, что ему нужно, он может смастерить, стащить, каким-нибудь хитрым образом добыть сам. Запугивать бесполезно: на улице и дома он видел столько насилия, что теперь его ничем не проймешь. Пригрозишь ему трепкой – он просто удерет или, если бежать некуда, начнет лупить в ответ. А полицейский автомобиль с решетками на окнах, призванный отвезти его в концлагерь, не сможет тронуться с места – охрана обнаружит, что, пока малолетнего хулигана запихивали внутрь, другой, столь же безнадежный малолетний хулиган, порезал
