Сейчас, при виде нас с Русланом, она поджимает свои пухлые губы, давая понять, что не одобряет эту затею, но всё же отступает назад, и жестом предлагает пройти.
На ней длинное платье в её любимом богемном стиле, с глухим высоким воротом, и пышными длинными рукавами, с высокими манжетами. Оно сужается на её стройной талии, и расходиться к низу пышной юбкой. Оно сложного темно-зеленого цвета, который трудно сравнить с чем-нибудь, разве что, на ум приходит, полированное золото, когда драгоценный металл, натёрт до такой степени, словно проступает зелень, что-то в этом роде. Но ей очень идёт и фасон, и цвет, и яркий аромат розы, её любимого парфюма.
Всё это я отмечаю, за секунды пока мы проходим в прихожую, и отчетливо понимаю, что скучала по ней. Очень.
Мне не хватало её утончённости, её взгляда на жизнь, того что она всегда видит прекрасное в этом мире. Даже этого густого аромата розы мне не хватало. Мне отчаянно хочется ей рассказать обо всех своих переживаниях, и как любому ребёнку, хочется, чтобы мама меня поняла и приняла.
— Добрый вечер, Инесса Павловна, — здоровается Руслан, и протягивает ей букет цветов, — это вам.
Мама с неохотой принимает букет, и скупо улыбается.
— Спасибо, — говорит своим певучим и высоким голосом, и мне снова жутко хочется, броситься в её объятия, чтобы она меня этим голосом обласкала.
— Проходите, пожалуйста, в гостиную, — продолжает она, — Вика покажет, где можно помыть руки. Обувь можете не снимать.
Говорит это всё она Руслану, словно не замечая меня. Не того что я ещё больше округлилась, не моего нового платья, не моего пытливого взгляда.
Просто разворачивается и уходит по коридору в другой конец.
Темная прихожая, с причудливыми абстрактными обоями и большим зеркалом, рядом с дверью. Бархатный абажур светильника, под потолком и многочисленные фотографии на стенах. На них есть папа, и мама. С различными друзьями и знакомыми. Со мной, без меня. Просто галерея нашей семьи, а не стена. Я очень люблю эту импровизированную выставку. Для тех, кто впервые попадает в эту квартиру, очень интересно задержаться именно здесь. В этом приглушённом свете, рассматривая историю нашей семьи. Я даже хотела организовать как-то мини выставку, посвящённую нашей семье. Но мама, всё жизнь любившая фотографию, и посвятившая этому свою жизнь, только отмахивалась. Всю жизнь, работала для других, используя своё ремесло, а когда я захотела поделиться частичкой нашей семьи, почему — то робела и говорила, что никому не интересна эта затея. Так и не уговорила её.
Вот и Руслан немного залип на этой стенке, рассматривая чёрно-белые и цветные фотографии. Особенно ему понравился снимок, где мне лет восемь, и я вешу на руках, на ветке дерева, вытянувшись в полный рост. До земли пара сантиметров. На мне красивое платье с рюшами, на голове косы с бантами. А поднявшийся подол открывает сбитые коленки над белыми гольфами.
— В этом вся ты, царица, — усмехается он, а потом поворачивается ко мне, и говорит уже серьёзно. — Мы можем уйти прямо сейчас.
Я отвечаю грустной улыбкой. Глупо будет уйти, не попытавшись хотя бы поговорить. Верчу головой.
— Не сейчас, — подхожу к нему, и утыкаюсь лбом в плечо. Сейчас вдохну его аромат, почувствую твёрдость тела, и мне станет легче.
Руслан кладёт мне руку на поясницу, пробегает пальцами вдоль спины, снова безмолвно, поддерживая.
— Тогда веди, — не спорит он, принимая мой ответ.
После ванной мы проходим в гостиную, где накрыт большой круглый стол. Возле него четыре стула.
Здесь тоже много и фотографий по стенам и картин. В углу притаилось фортепиано.
Возле распахнутой створки двери на балкон, стоит пара плетёных кресел, развернутых к нему "лицом". Рядом высокая полка, заваленная всевозможными книгами и журналами. На полу старый, но добротный паркет. Горит красивый винтажный торшер, и придаёт обстановке некую интимность, хотя хватает света ещё с улицы, но он удачно вписывается. У стены стоит полированный секретер, в котором мама хранит все свои плёнки, фотоаппараты, и прочие принадлежности. Он всегда был под запретом, для игр и баловства. И всегда запирался на ключ, причём по сей день.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И этот запах.
Запах детства.
Запах проявителя для фото, которым мама не пользуется уже давно, а мне всё равно, кажется, что я чувствую его резкий аромат.
Запах типографской краски, хотя все её журналы, которые она выписывает уже давно старые.
Запах виниловых пластинок, хотя папа дано не покупает ничего из них, довольствуясь своей старой коллекцией.
А вот книги пахнут правильно. Ещё в детстве они были старыми, и сейчас аромат пыли усиливается. Всё это смешивается с ароматом маминых духов, её любимых «Белых роз», и словно откатывает на десятки лет назад. Просто путешествие во времени.
Мой взгляд натыкается на широкую спину Руслана, который застыл возле окна, должно быть, чувствует моё настроение, и даёт мне время, прийти в себя, и не тревожит, пока я окунаюсь в воспоминания.
— Прости, — я подхожу к нему и обнимаю за талию, и выглядываю из-за плеча, рассматривая вечереющий парк за окном. — Что-то я совсем растерялась.
Руслан поворачивается ко мне.
— Не беспокойся обо мне, — говорит он, оглаживая ласковым взглядом, — если что-то мне не понравиться, я обязательно скажу, поэтому расслабься.
— Хорошо, — натянуто улыбаюсь.
В этот момент, в гостиную входит папа, он держит у уха трубку телефона, и кивает, и улыбается. Видимо с той стороны ему не дают даже слово вставить, поэтому он машет нам рукой, довольно приветливо улыбается, и показывает знаком, что извиняется, но никак не может прервать собеседника. Проходит мимо накрытого стола и скрывается в спальне.
Папа сегодня по поводу праздника, в светлой рубашке, и выглаженных брюках, которые отменно сидят, на его статной фигуре, немного подпорченной выпирающим животом. Снова состриг, почти под корень свои волосы, и теперь, его лысина, не так бросается в глаза. Помню, когда только появились признаки, его облысения, он нам с мамой заявил, что лучше будет полностью состригать волосы, чем обматывать ими плешь. Так и делает.
Следом входит мама, и держит в руках поднос с кокотницами, в которых дымится её фирменный жульен. Узнаю этот богатый грибной запах.
— Проходите к столу, Вика, — говорит она строго.
Но я первым делом помогаю ей расправиться с расстановкой жульена. На столе итак много всяких закусок. В основном все любимые папины блюда. И лодочки из баклажанов. И любимый папин паштет, домашнего приготовления. Заливное из индейки. И вот ещё и жульен. На горячее наверняка мама приготовила плов, настоящий узбекский. Ох, и долго она экспериментировала, искала рецепты и составляла различные комбинации, только чтобы угодить папе. И вот уже более десяти лет, у нас в семье готовиться именно этот плов, по секретному рецепту мамы.
— Где, Серёжа? Я же видела, что он прошёл в гостиную, — всплеснула она руками, даже не поблагодарив меня за помощь.
И мне опять неловко и опять закрадывается мысль, что мы зря приехали. Мне неудобно перед Русланом. Мои родители воспитанные и хорошие люди, но то, что происходит сейчас, меня удручает.
Но встать и уйти мне не даёт всё та затаённая надежда, что стерпеться, слюбиться. Они узнают Руслана поближе, и потихоньку примут его, и поймут моё решение.
— Он разговаривает по телефону, — отвечаю я, хотя меня никто не спрашивал.
Руслан помогает мне сесть за стол, и в очередной раз сжимает в своей большой ладони мои холодные пальцы.
Мама не говорит ничего в ответ, выходит из гостиной, и у меня вырывается отчаянный вздох. Боже, какая я жалкая. Тридцатипятилетняя дура, ищущая одобрения у своих родителей, за то, что позволила себе жить, так как захотела. За самобичеванием ожидаемо следует раздражение, и можно только догадываться о чём бы я додумалась, и что бы после этого сделала, если в этот момент, наконец, не появился папа.
45
— Я прошу прощения, звонили с кафедры, поздравляли, — папин голос врывается в мои разбушевавшиеся мысли.
