— Пошел вон.
— Я ведь тебе по матери дядя. По всем законам — вместо отца. А ты…
Добрыня вздохнул и направился к двери, но неожиданно остановился:
— Воевода Яромир без тебя помер. В одночасье, и говорят, не сам собой.
— Так ведь стар уж.
— Он вас, мальчишек сопливых, спас, — с укором сказал Добрыня. Махнул рукой и пошел.
— Погоди, — вроде бы даже виновато попросил великий киевский князь. — Помнишь погром христиан в стольном Киеве?
— Да кто ж не помнит?
— А нам всю Киевскую Русь крестить предстоит. Ну, церковь в Киеве я заложил, десятую часть доходов своих на ее процветание отдал, а как дальше?
— Так и строй дальше.
— Церкви?
— Церкви.
— Говорю же, по обету я Десятинную заложил, строят уже. Есть еще Ильинская, что бабка моя поставила, служат в ней, вклад я в нее тоже сделал.
— А там, где Перун стоит?
— Пока все еще стоит идол. Тебя с дружиной жду, чтобы подсобил скинуть его.
— На том месте, где язычники варяга Иоанна и сына его Федора убили, тоже надо бы поставить.
— Подумаю. — И спросил вдруг: — Где по-твоему, дядька, самые матерые язычники нас поджидают?
— Матерые, говоришь? — Добрыня Никитич думал, сдвинув седые брови. — Пожалуй…
— Ну? — нетерпеливо спросил Владимир.
— Пожалуй, Господин Великий Новгород. У них отроду два бога: деньга да свобода. Им единый Бог из Киева ни к чему. Вольная воля дороже.
— Верно говоришь… Новгород мы с тобой знаем, Никитич. Там язва языческая. И всего одна церковь. И драться горазды.
— Да уж, — буркнул Добрыня. — Нам с Путятой вложили и кулаками, и дрекольем.
— Вот с Путятой и пойдешь.
— Он сам пока еще нехристь.
— Митрополит Михаил приведет в христианскую веру новгородцев, а заодно и Путяту. Тебе младшую киевскую дружину передам, Путяте — добрых мечников.
— Лучше я своих богатырей…
— Богатыри крестить поедут в другие города да селища. А коли и там по-доброму не захотят, отправишь к ним Путяту с мечниками в помощь.
— Силой, значит?
— Силой.
Былинный богатырь несогласно покачал головой:
— Против своих же?
— А свои, дядька, всегда больнее бьют, чем чужие. Потому что слабые места знают.
Усмехнулся Добрыня:
— У нас на Руси и добрые дела приходится силой навязывать. И когда Русь от этого отвыкнет?
— Никогда. Ступай. Дружину принимай под свою команду. И Путяте растолкуй, что от него требуется.
— А в Киеве? — спросил Добрыня Никитич, не торопясь исполнять княжеское повеление. — Тут ведь тоже добром не пройдет. Киевляне злопамятны.
— А где пройдет? — вздохнул Владимир.
— Да нигде не пройдет.
— В Киеве все же легче должно быть, дядька. Здесь и христиан больше, и бабку мою еще не позабыли. Великую и премудрую княгиню Ольгу.
— Старым богам столько лет поклонялись, жертвы человеческие им приносили… Старые боги трудно покидают душу человеческую. С болью. Кровью крещена будет Русская земля.
— И не единожды кровь прольется, — тихо сказал Владимир.
— Чуешь?
— Не я. Старец в пещерке под Смоленском. Светло там почему-то было, как солнечным днем. Очи старца видел. Он мне все тогда предсказал. Не только престол великокняжеский, но и цену за него огромную.
— Все в небесах предначертано. Кому когда жить, кому когда помирать…
— Смоленск не трогай! — вдруг очень строго, по-великокняжески повелел Владимир. — Крестить его, когда сам того пожелает. Там иные люди. Иные. И там на границе с Литвой — жрец ятвягов.
— Смоленск — когда сами того пожелают, — повторил Добрыня для памяти.
— А Господин Великий Новгород — силой!.. Там злые язычники. Аж с двумя богами.
— Истинно — с двумя.
— Ступай, дядька мой. И — сурово!..
И обнял на прощание Добрыню Никитича.
2
Дружины с обозами тащились левым низменным берегом Днепра. Тяжек был путь до Смоленска, где намеревались отдохнуть и плыть далее на судах до Новгорода. К сожалению, расчетливого воеводы Яромира уже не было в живых, а талантливого Александра Золотогривенного великий киевский князь Владимир оставил при себе, опасаясь непривычно осмелевших степняков. Боярин Торкин никак не мог с ними справиться, лишившись Рогдая Неукротимого, которому киевский князь тоже повелел находиться при нем.
И надо же было случиться, что князь Владимир решил отдохнуть в пожалованном Рогнеде городишке Измаил. С собою он пригласил и Александра Золотогривенного — как для охраны, так и в качестве почетного гостя. А в это время дерзкая печенежская орда, смяв вялые заслоны торков, прорвалась на берег Днепра, отбросив торков и отрезав великого князя в Измаиле.
Вождь печенегов не ведал, что в стольном городе нет не только великого киевского князя, но и дружины его лучшего полководца. Он рванулся в набег, однако противник сопротивления не оказал, что сильно озадачило вождя печенегов. Вождь полагал в этом изощренное коварство, а потому и послал вдогонку за отступившими торками своего доверенного человека:
— Поклянись самой страшной клятвой, что я не трону их вождя, но прошу его приехать на переговоры.
Доверенное лицо поклялось самой страшной клятвой, и боярин, подумав, решил рискнуть.
— Твой посланец дал клятву, — сказал он, представ перед вождем печенегов.
— Твоей жизни ничто не угрожает, — заверил вождь. — И зачем нам вообще губить друг друга?
Торкин согласился, что это неразумно.
— Пойди в Киев и скажи своему князю, — предложил вождь печенегов, — чтобы он с вашей стороны выставил силача, а я со своей стороны выставлю своего силача. Если ваш бросит наземь моего богатыря, то три года мы не будем с вами воевать. А если мой бросит твоего ты уговоришь князя на три дня отдать мне Киев.
И указал Торкину на огромного детину:
— Вот мой силач!
До крайности перепутанный боярин Торкин — он-то знал, что в Киеве нет великого князя, — в полной панике переправился в город, судьба которого должна была решиться схваткой. Где искать бойца под стать печенежскому? Как его искать? Сообщать великому князю о печенегах под Киевом или не сообщать? Если победит киевлянин, можно будет и не сообщать, но где найти такого киевлянина? А если победит печенег?..
Об этом было страшно и подумать. Кое-как разыскав глашатая, боярин Торкин велел тому объявить всем жителям, что печенеги согласны на схватку двух богатырей и если кто хочет постоять грудью за стольный град Киев…
— Так богатыри, говорят, в Новгород ушли, — сказал глашатай.
— Ты кричи, что велено. Может, кто и сыщется…
Сыскался — правда, когда глашатай уже порядком охрип. Один старик рассказал про своего младшего сына:
— Однажды я его пожурил, когда он в лохани воловью кожу мял. Так он от огорчения ту воловью кожу на куски разорвал. Прямо в лоскуты.
— Зови! — крикнул Торкин и отер пот со лба.
Старик привел молодого парня с длинными руками, но куда ниже ростом, чем печенег, которого боярину показали. Когда парню растолковали, что от него требуется и почему, он наотрез отказался.
— Не пробовал я, люди добрые.
Боярин объяснил, что ожидает Киев:
— Погубишь всех!
— Ну, не знаю, справлюсь ли. Вы быка позлее разозлите — если ухвачу его, тогда попробую.
Мигом разыскали здоровенного быка. Его держали полтора десятка мужчин: покололи, а потом раскаленным железом прижгли да и отпустили.
Ревущий от боли и ярости бык помчался прямо на молодого кожемяку. Тот ловко увернулся, схватил быка за бок и, как утверждает летопись, вырвал у него лоскут кожи с добрым куском мяса.
Победно взревела площадь.
Боярин Торкин вместе с парнем тут же переправились через Днепр, где их уже поджидали. Провели на ровную площадку, вокруг которой расположились печенеги. Печенежский хан указал боярину место подле себя.
— Вот, — сказал боярин.
— Позовите нашего.
Вышел огромный печенег. Увидев юношу-кожемяку, громко расхохотался:
— Да я его…
— Начинайте, — повелел хан.
Юноша вышел на площадку. Он был всего лишь по грудь печенежскому богатырю, что вызвало хохот зрителей.
Печенег пригнулся и начал кружить вокруг кожемяки. При этом он почему-то грозно надувал живот, а потом шумно выпускал воздух, что всегда встречалось возгласами восторга. Однако круга он так и не успел замкнуть.
Кожемяка бросился на печенега первым и совершенно неожиданно. Несмотря на то что был ниже ростом, он обхватил печенега обеими руками, поднял его и стиснул.
Кажется, печенег так ничего и не предпринял. Кожемяка схватил его в момент выдоха. Схватил, оторвал от земли — а потом разжал руки, закончив смертельную схватку.
Печенежский богатырь замертво упал на землю.
Толпа подавленно молчала.
