— Не осилю я, воевода.
Ничего не придумав, Путята разыскал Добрыню, попросил помочь, объяснив, в чем трудность.
— Тут подумать надо, — ответил Добрыня. — Дать кого-либо из моих — разболтают рано или поздно, что у Путяты, усмирившего смутьянов, дружинника не нашлось.
— Так ведь и вправду не нашлось, — тяжело вздохнул Путята. — Ранен тот дружинник, с которым я ходил. Ранен так, что и до сей поры меч с трудом поднимает.
— Не годится.
— Вот и я говорю — не годится он для этого.
Добрыня долго размышлял, пыхтел, наконец сказал:
— Придется свой меч опоганить.
И опоганил. Подняли вместе с Путятой на мечи изменника Угоняя.
2
Снова закричали глашатаи по всему стольному городу: великий киевский князь Владимир повелел в полдень того же дня всем жителям идти креститься на Днепр.
Пока глашатаи выкрикивали княжеское повеление, Добрыня вызвал к себе Путяту и наказал ему сгонять всех жителей из пригородов и дальних окраин.
— Всех до единого человека.
— А которые ходить не могут?
— Пусть на руках несут.
— И в воду тоже на руках?
— Тоже. Крестить велено всех, и все будут крещены в христианскую веру.
— Потопнут.
— Не наш грех, побратим.
И потянулись рыдающие киевляне к Днепру, как повелел князь Владимир. Великий плач саваном печали накрыл древний город.
Добрыня с дружинниками силой заталкивал людей в Днепр. Его дружина стеной стояла на берегу, расступаясь только перед увечными, безногими, престарелыми и не желающими идти женщинами, которых люди Путяты притаскивали с дальних окраин и насильно тащили в воду.
Крещение еще не начиналось: оно должно было начаться только тогда, когда все киевляне окажутся в воде. Но люди с плачем и криками вновь выбирались на берег, и казалось, это невозможно остановить. Днепр бурлил от людской суеты и толкотни.
Неистово, дико кричали женщины, царапая себе щеки, и кровь лилась по их лицам. Это были женщины окраин, бедных пригородов и трущоб. Жены знати, дружинников, тиунов и состоятельных людей давно уже послушно пришли на берег и сошли в воду с детьми и супругами.
Бунтовала беднота, изо всех сил цеплявшаяся за старых богов, старые обычаи и древние, привычные обряды. В каждом славянском доме жил Чур, покровитель и защитник этого дома. И никакой иной бог был им не нужен. Недаром и до сей поры в русском языке сохранилось привычное заклятье: «Чур меня!» То есть спаси, защити.
Добрыня ничего не мог поделать. Его дружинники хватали женщин, относили их в Днепр, но те вновь упрямо лезли на берег. У него было недостаточно дружинников, чтобы, запихав всех орущих женщин в воду, силой удержать их там. А Путята все не шел с дальних концов…
— Поторопи Путяту, — сказал Добрыня, послав к побратиму одного из дружинников.
— Понял, воевода.
Дружинник помчался к Путяте, а остальные, уже порядком намокнув то ли от воды, то ли от собственного пота, что струями тек под броней, по-прежнему вынуждены были заниматься бессмысленным по сути делом.
Добрыня подумал было, что стоит попросить у великого князя помощи, но тотчас отогнал эту думу, опасаясь увидеть усмешку в глазах племянника.
Да и Путята подоспел вовремя. Забросил тех, что успели выбраться из воды, снова в Днепр, спросил:
— Что дальше делать?
— Ждать, пока митрополит Михаил с великим князем тут появятся. Помоги из воды никого не выпускать.
Путята спустился к воде, отпихивая в реку тех, кто вновь надумал лезть на берег. Добрыня с дружинниками стояли чуть поодаль. Это хоть как-то уравновешивало силы, и народ из воды уже особо не рвался, пока глашатаи еще издалека не закричали:
— Великий киевский князь Владимир вместе с митрополитом Михаилом идут исполнять священный обряд крещения!.. Великий киевский князь…
Вот тут и началось. Вода в Днепре словно вскипела. Множество женщин и подростков ринулись на берег. Они прорвали первый рубеж, отбросив людей Путяты. Его и самого умудрились повалить, и только жесткий отпор дружинников Добрыни смог удержать натиск.
К тому времени подошла торжественная процессия. Впереди шел митрополит Михаил, в шаге за его левым плечом — великий киевский князь Владимир. Оба высоко несли большие кресты. За ними следовал хор юношей, распевавших священные псалмы. Приблизившись к Днепру, великий князь и митрополит Михаил еще выше подняли кресты.
— Крещается Великая Киевская Русь! — громко возвестил митрополит.
И вновь взбурлила днепровская вода. Завопили женщины пригородов и дальних бедных окраин. В основном те, кого силой заставил идти Путята, не пощадив ни детей, ни беспомощных стариков. Бедные всегда не верили и никогда не будут верить в то, что верховная власть хочет улучшить их жизнь. Они изо всех сил цеплялись за древнюю веру и древние обычаи, но не потому, что тогда было сытнее, а потому лишь, что веровать им больше было не в кого. И они истошно выли сейчас, когда их заставили принять непонятную, чуждую им веру, загнав всех в Днепр.
— Крещается… — снова начал митрополит, но его перебил высокий женский голос:
— Простите, родные мои!..
Этот крик подхватили другие женщины. Они предпочитали утонуть, а то и утопить собственных детей, только бы не принимать страшную византийскую веру.
— Прощайте и простите!..
Никто не считал, сколько погибло женщин и детей в стольном граде Киеве во время крещения. Да и сосчитать было невозможно.
Расплата пришла позднее.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
К тому времени хорошо продуманная защита Великого торгового пути из варяг в греки начала приносить немалые доходы, и князь Владимир, не нуждаясь более в золотом запасе, стал чеканить собственные золотые и серебряные рубли, имевшие хождение не только в пределах объединенного княжения, но и за его рубежами. Он поручил контроль за этим денежным обращением Ладимиру, а сам занимался строительством укрепленных городков и засек между ними и в Дикой степи — от набегов печенегов. Укрепленные городки были построены по рекам Десна, Осётр, Трубеж, Сул и Стугн. Гарнизоны в них набирались из добровольцев. Прежде всего — новгородцев, а также из чуди и воинственных вятичей. Им великокняжеским словом гарантировались всяческие льготы, в том числе обещалось, что через пять лет они будут освобождены от налогов вместе с чадами и домочадцами на все времена.
Семейная жизнь великого князя тоже складывалась вполне удачно. Великая княгиня Анна в любви и мире родила ему двух сынов — Бориса и Глеба. Но с просьбами не надоедала, понимая, что муж ее занят серьезными государственными делами. Только однажды вынуждена была сообщить, что Византия, с которой она не утратила связь, просит великого киевского владыку наказать неверных на Кавказе. Эти неверные громят и жгут селения кавказских христиан.
— Я бы с радостью, но это невозможно, — сказал Владимир. — Между Киевом и Кавказом печенеги.
Княгиня Анна поняла его и более не тревожила, и он продолжал укреплять границы Киевского Княжества.
А пока великий князь занимался государственными делами, весьма важными для становления молодого государства, в далекой Италии фанатически настроенный католик, епископ Бруно, вымолил у Папы благословение. И касалось оно крещения в христианскую веру яростных язычников печенегов.
Уж откуда он прознал про печенегов, сегодня и не выяснишь, может быть, от новгородских купцов, которые торговали по всем европейским землям. Но в 1001 году объявился епископ Бруно в пределах Великого Киевского княжения. Был задержан стражей, предъявил буллу Папы Римского и потребовал свидания с великим киевским князем.
Князь Владимир принял посланца Ватикана, с удивлением обнаружив, что посланец неплохо говорит на русском языке.
— Я изучал его специально, великий государь, — пояснил Бруно. — Это очень нелегко, потому что он не похож ни на один из европейских языков, исключая несколько мест в Австрийской империи. Но я добровольно возложил на себя великую миссию нести христианское святое учение к язычникам.
— Ты опоздал, достопочтенный посланец, — сказал Владимир. — Киевская земля уже приняла святое крещение по византийскому обряду.
— Я знаю об этом. Но совсем рядом с вами по диким степям Причерноморья привольно гуляют орды печенегов. И я намерен окрестить их, дабы вошли они в пресвятое лоно великой католической церкви.
— Это достойная задача, но, боюсь, невыполнимая, — ответил Владимир. — В лучшем случае тебя ждет быстрая, без мучений, смерть.
— Уповаю на защиту Господа нашего Иисуса Христа, — епископ торжественно осенил себя крестным знамением.
— Мы тоже уповаем, но, признаться откровенно, больше на меч и отвагу наших дружинников.
— Мое оружие — искреннее слово Божие.
