Гунилла резко выпрямилась.
— Почему ты позвонил ему?
— Просто взял и позвонил.
Гунилла налила английского чая в чашку Томми. Тот некоторое время прихлебывал напиток, прежде чем заговорить.
— Время идет. Народ начинает недоумевать.
— И что? — спросила Гунилла.
— Прокурор ждет от тебя материалов.
— Томми, ты прекрасно знаешь, как я работаю. Я никогда не передаю дальше материалы, пока не поставлю в них последнюю точку, — мне не нужна ситуация, когда какой-то задерганный делами прокурор ничего не поймет, использует их неверно, и в конце концов дело кончится ничем.
— Само собой, но на меня наседают. Я тоже не могу без конца прикрывать тебя.
В кронах деревьев чирикали птички, это был тихий квартал.
— Прикрывать меня?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Нет, не знаю.
Янссон внимательно разглядывал ее.
— Дело в том, что вопросы задает не только прокурор, — продолжал он. — Но самое неприятное — она озвучивает свои теории. И от этого другие начинают нервничать.
— Берит Столь?
Томми кивнул.
— Что она говорит?
— Ты хочешь узнать?
Хозяйка сада не ответила. Томми попытался найти более удобную позу на деревянном стуле.
— Она говорит, что не понимает, почему ты пользуешься такой свободой.
— И что ты на это отвечаешь, Томми?
— То же, что и всегда: что ты — один из самых лучших моих специалистов.
— А что она говорит на это?
Томми отпил глоток чая, поставил чашку на колено.
— Что ничто на это не указывает.
— На что?
— Она просмотрела все твои дела за последние пятнадцать лет и утверждает, что доля дел, закончившихся обвинительным приговором, ниже среднестатистического уровня.
Гунилла вздохнула:
— Именно это я пыталась сказать. Что еще?
— Это все.
— Нет, не все…
Гунилла не отрывала взгляда от Томми. Он опустил глаза.
— Она утверждает, что работая таким образом — независимая группа, непрозрачность, частные помещения и так далее, — ты создаешь собственную структуру, которую планируешь возглавить, когда через несколько лет произойдет реорганизация полиции.
— Да? И что?
Томми пожал плечами:
— Вот что она говорит.
— Что я работаю, выкладываясь на полную катушку?
Янссон вздохнул:
— Никто не реагирует… пока. Но если она будет продолжать высказываться вслух по этому поводу, кое-кто начнет волноваться и задавать вопросы. Томми заговорил совсем тихо: — Послушай меня, Гунилла. Если ты опростоволосишься, если окажется, что у тебя не так много материала, как тебе бы того желалось, я хочу, чтобы ты сообщила об этом мне. Я защищал тебя раньше, намерен защищать и в будущем… Но если я замечу, что ты неоткровенна со мной…
— Не волнуйся, — так же тихо ответила она.
Томми почесал ухо сгибом пальца.
— А я и не волнуюсь…
Тут она рассмеялась:
— Да нет же, волнуешься.
Он не ответил.
— Давай придерживаться договоренности, которая была у нас с самого начала, Томми.
— Какой договоренности?
— Что мне не нужно отчитываться.
— Кто тебе сказал, что я пришел за отчетом?
— А зачем ты тогда пришел сюда? Ради булочек?
— Да, ради булочек.
Ни один из них не улыбнулся.
Томми взвешивал сказанное. Затем стал размышлять дальше — Гунилла была его единомышленником, они мыслили и относились к вещам одинаково. Они никогда это не обсуждали — просто понимали друг друга без слов. И знали: в общем и целом они придерживаются одного мнения.
Янссон прервал затянувшуюся паузу:
— Я хочу знать, как далеко вы продвинулись — когда ты планируешь иметь доказательную базу в данном расследовании… Мне также важно знать, нуждаешься ли ты в чем-нибудь.
Лицо Гуниллы сделалось холодным и замкнутым.
— Иди к черту, — ответила она.
Он притворился, будто не понимает:
— Что?
— Знаю, что ты пытаешься сделать, но тебе это не удастся.
— Гунилла, ты о чем?
— Если ты думаешь, что сможешь собрать достаточно информации, чтобы передать дело кому-нибудь другому, то ты глубоко ошибаешься.
Томми покачал головой:
— Я пришел не для того, чтобы тебя отстранить.
— Я этого и не сказала. Но я знаю, как ты это делаешь.
— Что я делаю?
— Ты вооружаешься до зубов, собираешь информацию, и если выясняется, что все пошло не так, как тебе бы хотелось, ты заменишь меня на другого игрока. Я видела не раз, как ты поступал подобным образом с другими.
Томми начал раздражаться:
— Прекрати этот спектакль.
— Сам прекрати. Я стою на тех же позициях и не отступлю ни на шаг. У нас есть договоренность. Изменить ее не может никто… и менее всего — Берит Столь.
— Наплюй на нее, — проговорил Томми.
Гунилла расслабилась:
— Спасибо…
— Нет, не благодари. Мне кажется, ты неправильно поняла нашу договоренность.
Из соседнего сада до них донесся детский смех.
— В каком смысле?
— Что она в первую очередь касается меня и других руководителей.
Гунилла не ответила. Он долго и внимательно изучал ее лицо.
— Ты сидишь в дерьме, — проговорил Томми.
Она наморщила нос:
— Странный выбор слов, тебе не кажется?
— А тебе не кажется, что ты именно в нем и сидишь?
Она мотнула головой:
— Вовсе нет.
За долгие годы у них состоялось не меньше сотни таких разговоров, всегда развивавшихся по одному сценарию: Томми хотел контролировать ситуацию, а Гунилла никого к этому не допускала.
— Как себя чувствует Моника? — спросила Гунилла уже совсем другим, мягким тоном.
Томми перевел взгляд на кусты и деревья сада.
— Хорошо. Пока никаких симптомов.
— Что говорят врачи?
Теперь он взглянул ей в глаза:
— Что они не знают. Не точно знают — примерно так.
— И что все это значит?
Томми произнес еле слышно:
— БАС[31] неизлечим, и Моника довольно скоро ощутит первые симптомы.
Гунилла увидела горе в его глазах. Он опустил взгляд, стал смотреть в свою чашку:
— Знаешь, что самое ужасное?
Женщина отрицательно покачала головой.
— Я напуган больше, чем она.
Янссон допил чай, поставил чашку на стол и поднялся. Теперь он снова стал начальником.
— Я надеюсь на тебя, Гунилла. Но если тебе понадобится помощь — немедленно обращайся ко мне.
Он вышел из беседки и исчез за воротами. Гунилла смотрела вслед его могучей фигуре. За спиной у женщины жужжал шмель.
Часы показывали половину третьего ночи. Ларс взломал дверь террасы — теперь это получалось совсем легко. Сняв ботинки, он сделал два шага внутрь дома в одних носках, остановился и прислушался. Весь мир спал. Он сделал то, ради чего пришел. Подкрался к торшеру возле дивана, стал искать взглядом. Нашел тоненький, как ниточка, микрофон, установленный Андерсом, и осторожно удалил его двумя пальцами. Положив его в маленький полиэтиленовый пакетик, он уже двинулся было обратно к двери террасы, но тут в голове возникла мысль, заставившая его остановиться. Эта мысль была не оформлена в словах, всего лишь чувство, что-то вроде: ведь она спит там, наверху… черт возьми!
Ларс подошел к лестнице — его неудержимо влекло наверх. Он тихо и осторожно поднялся на второй этаж.
Дверь ее спальни была приоткрыта. Ларс приложил ухо к двери, прислушался. Изнутри доносилось тихое, легкое дыхание. Он медленно и беззвучно приоткрыл дверь шире. Еще один осторожный шаг — и он ступает по ковровому покрытию в ее комнате.
Она лежала почти так же, как и в прошлый раз, — на спине, разметав волосы по подушке. Всего в нескольких метрах от него. На Ларса накатились сомнения… Что он здесь делает?.. Он уже был близок к тому, чтобы уйти… Но… Ларс еще раз взглянул на нее, увидел ее красоту, почувствовал, как в нем растет желание, — и сомнения улетучились. Ларсу безумно хотелось заползти к ней в постель, рассказать, как ему плохо, — может быть, она утешила бы его.
Странный звук прервал его фантазии. Легкие дрожания и постукивания. Звук доносился из-за шторы. Ночная бабочка. Маленькие крылышки ударялись о стекло, движимые странным стремлением наружу, к слабому свету уличных фонарей.
Пульс у Ларса был нормальный, дыхание спокойное… Он медленно опустился на колени, подобрался к ней на четвереньках. Осторожно, осторожно… скоро он почувствует ее запах. У него возникла эрекция, промелькнула мысль зажать ей рот рукой… лечь на нее и… Нет, так не пойдет. Ларс мысленно проклинал самого себя. Но ведь он может… Нет, не может… или все же? Ларс боролся с соблазном, но, как и во все остальные дни недели, случайный импульс победил.
По-прежнему стоя на четвереньках, он расстегнул пуговицу на брюках, потянул молнию, засунул туда левую руку. Он не хотел этого делать, но не мог сдержаться. Ларс закрыл глаза и занялся с ней любовью в своих фантазиях. Она со сладким стоном произносила его имя, просила еще, гладила его спину, говорила, что любит его. Крылья бабочки грохотали по оконному стеклу. Кончая себе в брюки, Ларс поцеловал воздух. После этого на него обрушилось состояние полной опустошенности.
