Я старался не торопиться, шел вдоль Садового в горку, морщась от щекотных прикосновений снежинок, резиновую нес невыспавшуюся голову: обдумай как; но в голове ничего не задерживалось, стужа ничему не оставила места, и мне. Только бы успеть остановиться до первых слов, постоять, чтоб прошло запыхание, и два глубоких «вдох-выдох», и встряхнуть руки от локтя вниз – напряжение и страх копятся от локтя к пальцам, учил меня один гипнотизер при шапочном знакомстве. Зато про день этот можно больше не думать – он настал, и через час пройдет, повспоминается и забудется, и потом я даже улыбнусь, как детским стоматологическим страхам того, кто остался далеко отсюда жить моей жизнью.
Ресторан я угадал издали – неизбежный шестисотый «мерседес» со стосороковым кузовом лизал асфальт дымком напротив стеклянного входа; на глазах бандерлогов неудобно встряхивать руками и останавливаться, могли запомнить лицо… Я зацепился на входе за стойку с рекламным дерьмом и пролистал – вдох-выдох – пару глянцевых журналов и слишком несолидно, быстро кивнул (не суетись!) на вопрос размалеванной короткой юбки:
– Вас ожидают?
Я отряхнул снег с синей вязаной шапки, побил ее о ладонь (руками от локтя вниз) и потопал, очищая ботинки, жалея уборщиц. Вот она, манящая наманикюренная рука… Я не оглянулся, но увидел, что на крыльцо поднялись темные люди и один беззвучно пошел следом, меня подгоняя, – проходом меж пустых столов и глухо зашторенных окон за ширмы с райскими птицами. Человек в серой водолазке под черным пиджаком улыбнулся мне, показав и кусок желтого металла в уголке улыбки. Лохматые брови, обожженное лицо, извивающаяся морда с нашлепкой начесанной на бок седины, похож на алкоголика-тренера заводской секции самбо – дядя Федя по фамилии Панкратов. Меня подтолкнули вперед, и вывернувшийся из-за спины пузатый, щекастый, лысолобый ублюдок с вопросительными глазками бросил на свободный стул барсетку и прогундел:
– Извини. Чтоб мы тут на равных, – прохлопал мои карманы, живот, подмышки, голени, бока и постоял, раскачиваясь рядом, нелегко дыша, наливаясь угрожающей силой (что-то забытое, из детства, захолодело и обессиливающе прихватило в животе), и нехотя отошел занять место в зрительном ряду: протянул ноги в поблескивающих брюках, из-под которых торчали клювами носки туфель, и сцепил лапы на кожаном брюхе.
Официантка с китайскими глазами принесла залитое багровыми приправами что-то с отдельно выложенным рыбьим хвостом и головой.
– Карп! – похвастался дядя Федя. – Видишь, китайцы готовят – ни одной кости! – и взялся за палочки и через минуту мучительно поперхнулся, вскочил и ушел кашлять за ширму. Вернулся с раскаленным лицом и дальше глотал пищу с настороженным вниманием, словно вслушиваясь, как она преодолевает горло. Официантка, ослепшая в мою сторону, подносила тарелки. Сесть мне? Или подать голос?
– А-а, Николаич! А мы тут закусить немного. – Дядя Федя заулыбался, по-собачьи угнувшись, и привстал, собрав щепоткой полы пиджака вместе, и ублюдок живо приподнялся – еще одна туша просипела, ткнулась в объятия дяди Феди, сбросила на стол два мобильника, скинула пиджак; замер столбом, припоминающе прикрыл глазки, и зашевелились губы – молился! Загорелое несвежее лицо, прямой пшеничный чубчик, по-детски растопыренные уши, золото на запонках, часах, на груди… Он покрутил головой, продолжая шептать, и вдруг перекрестился – и все перекрестились, и даже у меня дернулась рука. Николаич перекрестил еду и упал за стол, бросив толстые локти на скатерть; бесцветные, безумные глаза; от него растекалась какая-то спешка и ярость. Ну, я подтянул к себе ближний стул – сядем, и сиротски потеребил шапку.
– Николаич, не возражаешь, я… карпа? – робко спросил дядя Федя и вдруг подмигнул мне. Ублюдок двинул на мой угол чайную чашку, я потянулся, но – нет, рука заплясала.
– А что, Николаич, я считаю, все правильно, так и должно быть! А как по-другому! – дядя Федя, клоунски преувеличенно поднимая бровищи, вскочил и закрестился. – Как сказал Серафим Саровский! Воззрю токмо на кроткаго! И молчаливаго! И трепещущаго! – Плюхнулся на место, заново подмигнул мне сразу двумя глазами и ковырнул карпа.
– Хотел встретиться с дядей Федей? Вот дядя Федя, – показал мне ублюдок. – Меня зовут Павлик, – и сосредоточенно замолчал, чтобы запомнить имя.
Дядя Федя закашлялся, пряча смех, слюняво втянул воздух сквозь зубы и повторил:
– Павлик. Ну, че, ребята, поговорим?
– У меня есть друг. Хочу ему помочь. Всю жизнь прятаться не будешь, – только эти слова я и подготовил.
– А че, Николаич, я считаю, правильно, – загорячился дядя Федя. – Они друзья, по жизни вместе идут! Как мы! Потому что на многое в жизни смотрят одинаково. Потому что есть у них мужские принципы. И все время вместе! Может быть, с армии! А может быть, с яслей. Или по девкам вместе ходили? Или по спорту. Вы не боролись, нет? Только заправду? – И он хрипло захохотал и неожиданно затараторил с рвущейся слезой, ударяя кулаком себе в середину груди: – А теперь другу трудно! Плохо! Попал хороший, может быть, человек в беду – ну, кто ему подмогнет? Отца нет, мать пожилой человек, всю жизнь отдала сыну, что, Николаич, может мать?! Если только с внучкой помочь, когда есть силы… Цветы полить. Один друг может понять. Он может прийти на помощь, – поднял руку и почти прокричал: – Бескорыстно! – И пробормотал, возвращаясь к карпу: – Пускай, пусть он, пусть другой друг, пусть вообще чужой человек, но – добрый! – нам-то какая разница, мы согласны, правильно, Николаич?
– Я знаю, у вас есть вопросы к моему другу, – голос без предупреждения сорвался в какой-то мальчишеский писк. – В чем там дело? Как это можно решить?
– Ты че, сука, решать приехал? – ублюдок сорвался с места. – Пусть деньги дает! Пусть заносит бабулеты! – Мазнул ладонью по моему лбу, словно смахивая комара, нагнулся и заорал вонюче, упершись и пристукивая в мою грудь кулаком: – Ты знаешь, сколько он нам должен?! Он, крыса, спрятался и тебя прислал? Он чего ждет? Он чего ждет?! – и замахнулся! Руки мои сами собой взлетели к лицу.
– Да нормальный парень пришел, – убежденно сказал дядя Федя. – Правда, Николаич? Да ладно тебе… Павлик… мы так поговорим. Пришел решить вопрос. И я считаю, правильно. Друг не может – он берет на себя, сам решит. А как иначе? – Он важно развел руками. – Вот это дружба и есть.
Ублюдок звероподобно повглядывался в меня и откатился. Я поднял оброненную шапку, чистые у них полы, с моих ног натекло.
– Ну и ребят надо понять! Там что получилось? Там вот что получилось, Николаич, – дядя Федя разгладил по столу бумажку. – Вот друг его, Чухарев – это Чухарев ваш друг? – ну вот, привлекает, берет в долг у Паперно В.С. сто тысяч. Американских долларов, Николаич! Да я в жизни такой суммы не видел! А с двенадцати лет работаю. А вот тут так прямо написано: сто! На год. Под двадцать процентов. И расписался. Знаете его подпись? Видно отсюда? Его? Ну вот. Это ксерокс. Но и настоящая у нас, эт-та, есть. А сам пропал. Куда дел деньги? Непонятно! На себя столько не истратишь, если только на баб, верно, Николаич? Денег нет. И Чухарева нет. Паперно убытки. Паперно плачет, дети его плачут: хотим кушать! Мы должны помочь своему партнеру. Паперно долг нам продает – ему хорошо, деньги к нему вернулись, теперь нам плохо. – Дядя Федя прошептал: – У нас же бизнес. Мы же бизнесмены. – И спрятал бумагу в карман. – Решить вопрос вашего друга просто – возвращайте сумму. И скорей. – Он нахмурился и мультипликационным голосом пробасил: – Мы терпим убытки, – и рассмеялся, дергая щеками и морща лоб.
– Ты посчитал, сколько нам должен?! – Ублюдок остановился точно за моей спиной, сейчас огреет чем-то тяжелым вдоль хребта. – Ты знаешь наши правила. Один день – один процент. Пятьсот штук. Неси деньги!
– У вас же… подтверждающие документы… Так понимаю, у него фирма… но возникли проблемы… Если дать время, он может что-то наладить. Или через суд…
Ублюдок быстро нагнулся и пыхнул в ухо:
– Тебя как зовут? – и действительно подождал ответа. – Ты че?! – И рванул стул из-под меня, я грохнулся и по-крабьи отпятился в угол, вскочил, чуть не свалив ширму, – ублюдок подпрыгнул вплотную, подпихивал плечом к стене и завизжал. – Ты че сюда говорить приехал? Пусть деньги отдает! Или сам отдай! У тебя есть что, квартира, дом? Пойдем посмотрим, – дергал меня за руки клещами. – На чем ты приехал? Машину отдашь!!! Ты знаешь, скока денег ушло, чтобы у дома его пасти?! Квартирой ответишь! Паспорт давай! Звони! Чтобы паспорт везли! Где твой телефон?! – И раз костяшками пальцев по губам! Я вырвался… нет, он отпустил.
– Мне говорили, вы серьезные люди… Я у Вячеслава Петровича вчера спросил, он сказал: не мелочь, уважаемые люди.
Дядя Федя восторженно прижмурился, взглянув на моргнувшего Николаича, раздвинул лопатистые ладони, словно обозначая размер пойманной рыбы, и заговорил, ласково посматривая в отгороженное пространство, как в корзину с котятами:
