На улице, залитой ярким солнечным светом, мы под руку пошли мимо домов и лавок. Идти рядом с ним казалось мне таким счастьем, что я совсем забыла о своих клятвах; и когда мы проходили мимо домика с башней, я сжала его пальцы, как бы повинуясь чьей-то чужой воле. Кроме того, я заметила, что все время забегаю вперед, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Знаешь, я очень рада тебя видеть, — сказала я.
Скорчив свою обычную смущенную гримасу, он ответил:
— Я тоже рад. — Но в голосе его никакой радости не ощущалось.
Я до крови закусила губы и отдернула свою руку. Он, казалось, даже не заметил моего жеста и с рассеянным видом продолжал глядеть по сторонам. Но возле городских ворот он в нерешительности остановился и отрывисто бросил:
— Послушай, я должен тебе кое-что сказать.
— Говори.
— Я, по правде говоря, не думал заходить к тебе… и надо же случиться, что я как раз остался без гроша… поэтому давай-ка лучше распрощаемся. — И с этими словами он протянул мне руку.
Сначала меня охватил ужас. В растерянности я подумала: «Он сейчас уйдет от меня», и от страха потерять его я решила: единственное, что я могу сделать, — это повиснуть у него на шее и со слезами заклинать остаться. Но через минуту мои планы изменились: я решила воспользоваться тем самым предлогом, за который ухватился он, чтобы уйти от меня. Я подумала, что расплачусь за обоих сама. Мне даже понравилась эта мысль: платить за него, как другие платили за меня. Я уже не раз говорила о том чувственном трепете, который я испытывала, получая деньги. Теперь я обнаружила, что тратить их не меньшее удовольствие. И когда сталкиваются любовь и деньги — неважно, получаешь ты их или отдаешь, — то вопрос упирается не только в чистую выгоду.
— Да ты не беспокойся… я заплачу… смотри… у меня есть деньги! — горячо воскликнула я, открывая сумку и показывая ему ассигнации, которые положила туда накануне вечером.
— Но так не годится, — разочарованно сказал он.
— Да какое это имеет значение, ты вернулся, и я просто хочу отпраздновать твое возвращение.
— Нет… нет… лучше не надо. — Он хотел попрощаться со мною и уже собрался уходить.
На сей раз я взяла его за руку.
— Пойдем-ка и не будем больше говорить об этом. — Я решительно направилась к остерии.
Мы сели за тот самый столик, за которым сидели в прошлый раз, и все было как прежде, только теперь лучи зимнего солнца проникали сквозь стеклянную дверь и освещали столики и стены. Хозяин принес нам меню, и я заказала обед уверенным и покровительственным тоном, именно так вели себя мои кавалеры со мною. Джакомо тем временем сидел молча, опустив глаза. Я забыла заказать вино, так как сама его не пила, а потом, вспомнив, что в прошлый раз он пил, я снова позвала хозяина и приказала подать литр вина.
Как только хозяин удалился, я открыла сумку, вытащила бумажку в сто лир, сложила ее вчетверо и, оглядевшись по сторонам, протянула под столом своему спутнику.
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Это деньги, — шепнула я, — после обеда расплатись.
— А-а, деньги, — произнес он медленно, взял купюру, развернул ее на столе, оглядел, потом снова свернул, открыл мою сумку и положил туда деньги. Все это он проделал с иронической серьезностью.
— Ты хочешь, чтобы я сама заплатила? — спросила я смущенно.
— Нет, платить буду я, — спокойно ответил он.
— Но зачем же ты тогда сказал, что у тебя нет денег?
Он помолчал, а потом с обидной откровенностью ответил:
— Я не случайно зашел тебя навестить… дело в том, что я уже около месяца собираюсь прийти к тебе… но, когда я встретился с тобою, мне опять захотелось уйти… вот я и решил сказать, что у меня нет денег… я надеялся, что ты пошлешь меня к черту, — он улыбнулся и провел рукой по подбородку, — но, очевидно, я ошибся.
Так он проделал со мною нечто вроде эксперимента. Я для него ничего не значила, или, вернее сказать, влечение ко мне боролось в нем с довольно сильным отвращением. Впоследствии я узнала, что эта его способность притворяться с целью испытать меня является одной из главных черт его характера. Но в ту минуту я растерялась, не зная, радоваться мне или огорчаться его обману и его поражению. Я машинально спросила:
— А почему ты хотел уйти?
— Потому что я понял, что не питаю к тебе никакого чувства… вернее сказать, испытываю только влечение, которое испытывал мой друг к твоей приятельнице.
— Ты знаешь, — спросила я, — что они сошлись?
— Да, — презрительным тоном ответил он, — вот уж действительно два сапога пара.
— Ты не питаешь ко мне никакого чувства, — сказала я, — и не хотел приходить… а все-таки пришел.
И хотя мои надежды на любовь не оправдались, что я, в сущности, предвидела заранее, я все-таки не без удовольствия уличила его в непоследовательности.
— Да, — ответил он, — потому что таких, как я, обычно называют слабохарактерными.
— Ты пришел, и этого мне довольно, — сказала я твердо.
Я положила руку на колени Джакомо, а сама внимательно смотрела на него и видела, что мое прикосновение волновало его, даже подбородок дрожал. Я почувствовала радость, но в то же время понимала, что, хотя его сильно влечет ко мне, он недаром, по его собственным словам, целый месяц раздумывал, в нем все-таки жило еще что-то враждебное мне, против чего я должна направить все свои усилия, побороть и уничтожить эту неприязнь. Я вспомнила, каким колючим взглядом он окинул мою голую спину в тот раз, когда мы впервые остались одни. Очевидно, тогда я совершила ошибку, поддавшись его замораживающему взгляду: стоило мне приложить еще немного усилий, и я погасила бы отчужденность этого взгляда так же, как сейчас смогла погасить и согнать с его лица гордое выражение.
Придвинувшись к столу, как будто собиралась говорить с ним вполголоса, я нежно гладила его колени, а сама тем временем, радостная и довольная, следила за его лицом. Он вопросительно и недовольно смотрел на меня своими огромными, черными, блестящими глазами с длинными, как у женщины, ресницами. Наконец он произнес:
— Если тебя устраивает то чувство, которое ты во мне вызываешь, ну что ж, дело твое…
Я сразу отпрянула назад. И в это время хозяин поставил на стол приборы и еду. Мы принялись молча и вяло есть. Потом он заметил:
— На твоем месте я попытался бы уговорить меня выпить вина.
— Зачем?
— Когда я пьян, то охотнее выполняю чужие желания.
Его фраза: «Если тебя устраивает то чувство, которое ты во мне вызываешь, ну что ж, дело твое», обидела меня, а последнее признание убедило меня, что все мои усилия напрасны. В отчаянии я воскликнула:
— Я хочу, чтобы ты делал только то, что ты считаешь нужным… если хочешь уйти, пожалуйста, уходи… вон дверь!
— Для того чтобы уйти, — ответил он шутливо, — я должен быть уверен, что я действительно хочу этого.
— Может, уйду я?
Мы смотрели друг на друга. От горя я говорила решительным тоном, что, кажется, взволновало его не меньше моих недавних ласк. Он с трудом выговорил:
— Нет, останься.
Мы снова принялись есть. Потом он налил себе большой бокал вина и залпом выпил его.
— Видишь, — сказал он, — я пью.
— Вижу.
— Скоро я опьянею и тогда, пожалуй, буду объясняться тебе в любви.
Его слова больно ранили мое сердце. Казалось, больнее и быть не может. Я взмолилась:
— Перестань, перестань мучить меня!
— Я тебя мучаю?
— Да, ты смеешься надо мной… сейчас я прошу тебя только об одном: не обращай на меня внимания… Я питаю к тебе слабость… но это пройдет, а пока оставь меня в покое.
Он молча выпил второй бокал вина. Я испугалась, что обидела его, и спросила:
— Что с тобой? Ты на меня сердишься?
— Я? Наоборот.
— Если тебе нравится смеяться надо мной, пожалуйста, смейся… я просто так сказала.
— Я вовсе не смеюсь над тобой.
— И если тебе приятно говорить мне гадости, — настаивала я, чувствуя, что желаю одного: без всяких уловок и хитростей малодушно покориться ему, — говори, не стесняйся. Я все равно буду любить тебя, даже сильнее, чем прежде… если бы ты избил меня, я стала бы целовать руку, которую ты поднял на меня.
Он внимательно и как-то странно взглянул на меня, очевидно, мое чувство смутило его. Потом он сказал:
— Хочешь, уйдем отсюда?
— Куда?
— К тебе домой…
Я была в таком отчаянии, что почти забыла причину, вызвавшую это отчаяние; и его неожиданное приглашение, последовавшее в самом начале обеда, скорее меня удивило, чем огорчило. Рассудком я понимала, что вовсе не любовь, а смятение, рожденное моими словами, заставляет его поскорее покончить с обедом.
— Тебе не терпится поскорее избавиться от меня, не так ли?
— Как ты догадалась? — спросил он.
Но эти слова, чересчур жестокие, чтобы быть правдой, неизвестно почему ободрили меня. Я ответила, опустив глаза:
