Ничего не понимая из случившегося, но в то же время чувствуя за собой вину – в несостоявшемся свадебном вечере, в том, что Аленка раньше времени легла в роддом, Мария поздно ночью направилась домой. Она остановилась возле своего дома и заплакала. Аленка, только что радостная и счастливая женщина, теперь самый несчастный человек в городе. Мария ругала себя за то, что не отговорила Аленку от свадебного вечера, на котором подруга с таким трудом сдерживалась, чтобы не закричать во время приступов. Мария вспоминала большой зал в ресторане «Прага» и полукруглую арку двери, ведущую во второй зал, где сдержанно играл ансамбль, как бы приглашая потанцевать и обещая маленькие радости гостям, невероятное количество закусок, официантов, скользящих по паркету с белоснежными полотенцами через левую руку, и густой гул в зале, от которого, казалось, поднимался потолок, – ей стало больно и обидно за Аленку, за Мишеля, оставившего их на долгое время.
Мария медленно пошла к подъезду и со страхом попятилась, заметив шагнувшего навстречу человека. Лампочка не горела, свет, проникавший со второго этажа, был слабым, и лица шагнувшего навстречу мужчины Мария сразу не разглядела.
– Кто? – спросила она так тихо, что сама не услышала свой голос. – Ой, кто?
Мария никак бы не смогла объяснить пришедшую мысль: уж не один ли это из молчаливых советников.
– Маша, Маша! Я, Алеша Коровкин, – испугался ее шепота в свою очередь Коровкин, останавливаясь и боясь подойти к ней.
– Господи, он поздней ночью здесь шастает, – со слезами проговорила Мария, не имея сил оправиться от испуга, чувствуя охватившую ее слабость.
– А я тут. Я жду.
– Господи, он ждет! Да кого ты ждешь, мастер? Ты меня просто испугал. Я прямо отдышаться с испугу не могу. Ночью в подъезде, как какой-нибудь разбойник. Ну как тебе не совестно, – говорила Мария, вдруг плача и не понимая, отчего плачет: то ли от жалости к Аленке, то ли от страха и слабости, то ли от жалости к себе, наволновавшейся за сегодняшний день. – Ой, Алеша! Ой, Алеша, ты меня насмерть испугал, ой, не продохнуть мне, и сердце зашлось. До свидания, Алеша. – Мария поднялась на свою лестничную площадку и оглянулась. – Слушай, а кого ты тут поджидаешь?
Алеша Коровкин взбежал вслед за нею и остановился рядом, ничего не говоря и глядя на нее открытыми, взволнованными глазами.
– А давно ожидаешь? – спросила все понявшая Мария, открывая ключом дверь, и тут ее удивило, что мастер молчит, оглянулась и спросила: – А ведь меня ждешь, Алеша?
– Да, – решительно отвечал Коровкин в тон ее голосу, не предвещающему ничего плохого, голосу, от звука которого его душевные силы вознеслись на немыслимую высоту. – А ты меня, Машенька, оставляешь в коридоре?
– Заходи, раз пришел.
– А где ж так поздно? У подруги? – осмелев, спрашивал Коровкин, ощущая, как внутри у него неслыханно дерзкая мысль распрямляет свои лепестки, наливаясь желанием зазвенеть упругим, замечательным словом.
– Давно ждешь? – спросила торопливо Мария, занятая своими мыслями.
– Как закончилась работа, с шести.
– С шести! – воскликнула она. – Бедненький ты мой, я заставила ждать. А я хотела тебя пригласить, да слава богу, что не нашла тебя, так мне неприятно после всего. Посол-то сегодня объявил свадьбу. Заходи, я тебе сейчас расскажу. О, то просто конец света. Такое случается раз в сто лет. Собралось, говорят, человек двести, а по мне – больше тысячи! А Мишеля нет. Еще полчаса, еще полчаса – с Аленкой дурно, а Мишеля – нет, представь себе. У нее предродовые колики, и мы – на такси, а с ней схватки начались. И пришлось в роддом. Таксист хороший попался, завез в роддом. Но главное, мы уехали, а Мишеля – нет. Шурина приехала и Вера со своим прапорщиком-красавцем прибыла, а вот такое случилось.
– А Мишель не вернулся? – спросил Коровкин осторожно.
– Я не знаю. При мне – нет. Надо сходить к Аленке на квартиру, может, паразит, вернулся к ней, ведь у него ключи от квартиры. Давай сходим, а то я одна ни за что не пойду, боюсь.
Мария суетливо посмотрела на Коровкина, готового идти хоть куда. Они направились к квартире Топорковой. Звонила Мария долго, но никто не открывал. Тогда она всплеснула руками, вспомнив, что у Топорковой есть в квартире телефон, позвонила по телефону.
– Извини меня, Машенька, но капиталисты есть империалисты, что и говорить, они бездушны! – разошелся Коровкин и начал искренне возмущаться поведением и полной невоспитанностью посла, его самоуверенностью, роскошью, которую он наверняка своим трудом не заработал. Особенно Коровкина приводили в негодование дорогие костюмы Мишеля, галстук, черт возьми, сорочки кружевные и куртки кожаные, туфли лакированные, а его привычка держаться непринужденно была расценена Коровкиным как пренебрежение к людям, таким, как он сам, Коровкин, и другим. – Нацепил галстук и думает: он – пуп земли! Черта с два! Он всего лишь маленькая песчинка, которую, куда захочет в историческом аспекте, туда и бросит его хозяин. Он думает, что он что-то значит! Ничего не значит! Ничегошеньки! С каких это пор такой человек значил что-то? Смешно. Ничего он не значит, твой Саркофаг! Герцог!
– Нет, Алеша, он Аленку любит, – сказала Мария, желая понять и разобраться во всем. – Он сам стремился к свадьбе. Стол заказал за десять тысяч рублей, не меньше. С такими деньгами не шутят. Сам понимаешь, что другой бы на такое не согласился.
– Да что ему стоит, Машенька! – воскликнул Коровкин с неподдельным возмущением. – У них этих денег – куры не клюют! Не свои они! Все это курам под хвост! Так всегда бывает.
– Если ее не любил, зачем к ней ходил, подарки носил, настаивал на ребенке? Ведь Аленка-то ребенка не хотела иметь, а он – настаивал. В том-то и дело, настаивал.
Они вернулись, присели на кухне и стали ждать утра. Мария поняла, что прилечь не придется, вскипятила чай и начала подробно рассказывать, чем был уставлен стол в ресторане «Прага», описывая в тонкостях каждое блюдо. Коровкин вслед за ней говорил:
– Это я ел. Это я ел. Это пробовал. Это в мусор не выбросишь.
Когда Мария вернулась вновь к тому, как они с Аленкой ехали в такси и как подруге стало плохо, как она кричала от предродовых схваток, то на нее вновь навалилась такая жалость, что Мария не выдержала, обняла Коровкина и сказала:
– Алеша, я чего-то боюсь. Какой ты молодец, пришел в такой момент, а то я бы умерла со страху со своими боязнями. Мне страшно.
– А я знал, что тебе буду нужен, – отвечал Коровкин, чувствуя сейчас в себе необыкновенную твердость и рассудительность.
– Ой, я все равно боюсь, Алеша.
– Я с тобой рядом, Машенька.
– Она так кричала, так переживала! Тьфу-тьфу! Умереть можно! Столько на нее свалилось в тот день горя, не каждый выдержит. Аленка хоть и хорохорится, а сама слабая женщина, как и все женщины, Алеша.
– Женщина создана природой рожать, – спокойно заметил Коровкин, которого не покидала способность быть философом.
– Да не от родов, Алеша, от переживаний! – воскликнула Мария. – Господи, я просто места не нахожу, а ты спокойный. Да скорее бы утро!
Коровкин пристально посмотрел на нее, обнял и поцеловал, а Мария, погруженная в переживания, предчувствия, даже не заметила поцелуя Коровкина, зримо представляя страдания подруги, ее волнения. Мария думала о том, как Топоркова не хотела уже никакой свадьбы, словно предвидела несчастье, и как с нею упрямо не соглашался Мишель. Вспомнила Мария и о своем предчувствии, и как она, не желая прислушаться к предчувствию, повторяла как попугай: «Раз в жизни бывает такое, потерпи».
В пять часов утра Мария прилегла на тахту и уснула; и во сне переживала происшедшее и вину свою чувствовала особенно остро.
ГЛАВА VI
Мария проснулась от тревожного ощущения случившейся беды. Она так явственно почувствовала беду, и эта беда, как подсказывало сердце, одна – смерть Аленки Топорковой. Причем во сне Мария слышала невесть откуда доносившееся страшное слово – смерть! «Что же делать? Беда неминуема. Иначе откуда тревога и душевная боль? Вчера ничто не предвещало несчастья, я ей завидовала, а тут – сразу самое страшное, что только можно придумать».
Было еще темно. Мария вышла в прихожую, заглянула на кухню. Коровкин сидел на табурете и, положив голову на руки, спал за столом. Его лицо показалось Марии таким забавным и милым, что она не удержалась, погладила его по голове и нерешительно поцеловала.
Мария открыла окно, холодный, если не сказать морозный, воздух ворвался в комнату. Она смотрела вокруг, но словно ничего не видела, и когда заметила, что на опавших листьях лежал снег, то чуть было не вскрикнула. Выпавший снег был как спасение, как доброе предзнаменование. Разбудив Коровкина, она радостно сообщила ему:
– Алеша, снежок выпал!
Коровкин никак не мог оторваться от сна, отворачивался, зевал, удивленно разглядывая стол, кухню.
