А за окном шумел снег. Ветер умело и привычно правил снежными табунами, научившись своему ремеслу до виртуозного, как сказали бы сейчас, профессионализма, и в его потаенных вздохах слышалась еще не раскрученная на полную катушку сила, способная опеленать снежным мраком всю землю, окунуть в непроглядную мглу все города и веси, повергнуть привыкшего ко всему человека в полное недоумение, заставить ощутить в взвизгах ветра, в покачивании деревьев, скрипах и стонах, всхлипах и свистах неизбывную и не имеющую никаких пределов силу. Мария, глядя в окно и наблюдая в бездонном стекле тени, Алешину и свою, вдруг подумала: над землею, в вихрях снежных облаков, обладающих силой перемещать огромные массы воды и снега, – ах, как неуютно там, наверху, и как тихо, спокойно здесь, в комнате, где она и Алеша. И все же Мария ощутила, как будто медленно отрывается от тверди и поднимается над землею и видит ее в хаосе снежных облаков, несущихся в разные стороны, во вспышках огней, сиротски посылающих свой свет в неведомую даль. В той дали темно, но там спрятана надежда и обещание: к ней свет почти не доносится, и, все же, когда рассеивается на какой-то миг снежная пелена и особенно страстно мигнет свет, он проникает в такие утолки, что просто диву даешься способности человеческой. Но ей уж расхотелось летать в снежном крошеве; в ожидании тревожно и легко билось сердце, взывая к движению, словно перед ней открылась невидимая лестница, по которой ей захотелось подниматься: стук сердца – шаг сделала, еще удар – еще шаг и – выше и выше… Идти легко. Все выше и выше. Вот так бы и идти, идти вечно. На душе легко, тебя влечет одно-единственное – выше и выше.
***
Опустились ясные морозные дни, такие редко бывают в здешних широтах – чистые, только выпавшие глубокие снега источали под солнцем ослепительный блеск, слезивший глаза. В такую погоду даже в обычно дымном центре дышалось легко, и люди чувствовали в себе большие силы; казалось им, что и природу они понимают лучше, и ближе она им, роднее, что и они – часть самой природы, и от этого простого осознания становились добрее, им приятнее находиться где-нибудь вместе. Бывало, ругали мороз (ах, морозец, черт!), но в то же время к природе опять же каждый проникался безусловным уважением. Ночью над городом висела низкая, невероятно белая луна, словно грелась у городских крыш, источавших тепло. А снега таинственно поблескивали, мерцая в тени больших домов загадочным, незаметным каждому человеку огнем.
В такие ночи Мария спала плохо, подолгу сидела у окна; ей хотелось на мороз и, бесконечно бродя по улицам, выйти за город и окинуть заснеженную землю взглядом. В комнате застывшей волной висел жаркий воздух, не давая забыться прочным сном и привнося с собою сладостные желания. Мария, обманывая себя, то и дело вставала попить, в задумчивости бродила по квартире и незаметно для себя, как-то так само собой получалось, сбросив одежду, замирала посередине комнаты, дико и страстно смотрела на лунный свет, нескончаемым потоком льющийся в окно из неведомых глубин загадочного космоса, будоражащий нервы и вызывающий смутные желания. Она подходила к окну и вытягивалась к луне, чувствуя, как трепещет в ней сердце и как готова сорваться и улететь с земли, и ей даже на какой-то миг представлялось столь явственно – летит и, вонзаясь в оглушительном своем полете в неведомые дали запретного, стремится к луне. Когда заходила луна, Мария успокаивалась, забиралась в постель и тут же засыпала. А часов в пять звенел будильник. Она быстренько собиралась и уходила убирать дворы. Через два часа прибегала обратно, зная, что к тому времени проснется Ксюша.
Весь январь прошел таким образом. Мария окончательно успокоилась за подругу, много времени отдавала заботам о девочке, которая оказалась на редкость ласковой, чистюлей, хотя и капризной.
***
Ирина Сапогова появилась в то время, когда Мария, вернувшись с работы, ожидая мастера Коровкина, собралась испечь пирог.
– Как я рада тебе, Марька! Если бы ты знала, – сказала Ирина, снимая шубу и сапожки, бросая шапку и перчатки на тахту. – Что ж даже не позвонишь? Не чужие. Тебе трудно позвонить, а мне трудно жить, Марька, хоть бери и вешайся. Я уж хотела утопиться. – Ирина ходила по комнате, нервно ломая пальцы.
– А чего случилось?
– Да ничего такого не случилось, если бы мы не поссорились с Олегом, заодно рассорились с хозяевами квартиры. Одно к одному. С такой жизнью, Марька, я просто не знаю, что делать. – Ирина говорила быстро и, видимо, не имела сил успокоиться. – Но вот, квартира! Не можем снять. Я ушла к Аполлону, а муж – к своим родителям.
– Так и будете?
– А как иначе? Скажи? Я хотела после каникул выйти на работу, чувствую, что тупею дома с пеленками и кастрюлями. Мать сидеть не хочет, официально мне заявила. Няньку теперь днем с огнем не сыщешь. Кошмар! У тебя нет никого из знакомых на няньку? А это у тебя кто? Твой?!
– Подружки. Она болеет.
– А ты, Марька, не согласишься своей сестре помочь? – спросила Ирина, ударяя себя по лбу, точно эта мысль только пришла ей в голову и внезапно поразила своей реальностью, хотя надо признаться, что она приехала именно с этим предложением к сестре. – У меня три дня – уроки в школе: понедельник, среда, суббота. Ты помоги мне в понедельник и в среду, а в субботу я тебя не стану утруждать – Оболоков посидит.
– А как же я с двумя? – растерялась Мария.
– А ты подружке отдай ее ребенка, пусть сама посидит. Сколько тебе платят? Хочешь, я тебе всю зарплату буду отдавать? Я на все условия согласна. Честное слово!
– Так я не беру деньги.
– Прекрасно! – воскликнула Ирина радостно, как будто нашла решение своей проблемы, и, видя, что сестра колеблется, принялась уговаривать ее. – Ты не поверишь, Марька, но я всерьез подумывала повеситься. Я не могу без работы. Если я ее брошу, дело не в деньгах, но я не хочу от своей мерзавки зависеть. Если я потеряю, где я потом такую найду? Люди, преподаватели попались, ученики, мой класс – так редко молодому специалисту везет. Сен-час днем с огнем не сыщешь таких прекрасных людей. У меня девочка тихая, спокойная, на целый день оставляй и уходи – голоса не подаст. Два дня в неделю, Марька… не более. Ты спасешь мне жизнь, Марька.
– Но я не управлюсь с двумя, – «сопротивлялась» Мария, испытывая неловкое чувство стыда от назойливости сестры.
– Пойми, у меня семья гибнет, а я не знаю, как ее спасти. Мне такое счастье выпало, а теперь все разрушится, Марька! – в отчаянии заплакала Ирина. – Возьми на месяц всего, не больше. Потом я заставлю Оболокова. Сейчас у него пик в диссертации, и он сидит по восемнадцать часов в сутки, работает и не может отвлечься. Понимаешь? Помоги, Маря, мне. Господи, всего-то – посидеть с ребенком. Мы с тобой сестры, наконец!
– Но, Ирина, у меня со временем не просто.
– Отдай подружке ее ребенка.
– Я на курсах повышения квалификации, а потом, что ж, вы будете в ладоши хлопать, а я ни в театр, ни в кино, сиди дома? – возражала Мария, согласившаяся в душе пойти навстречу сестре.
– На два-три дня, не больше, – не сдавалась Ирина, обняла сестру и зашептала: – Марька, ты не понимаешь, как я его люблю! Я, Марька, от своей любви жить не могу, я от своей любви себе уже опротивела. Господи, сдохнуть бы, что ли? Чтоб не мучаться! – Ирина снова заволновалась, заходила по комнате, стараясь уговорить сестру. Мария же была убеждена, что семья и держится лишь на детях. «С женихом красивее жить. Обязанностей нет, вот и красиво», – читала она мысли Ирины, давно решившей вести себя с мужем не как с главой семьи, а как с мужчиной или с женихом, который должен постоянно приносить маленькие удовольствия.
***
Коровкин появился в тот самый момент, когда Ирина, добившись согласия Марии, искренне, со слезами на глазах и со словами, что сестра спасла ей жизнь, расцеловала Марию, внутренне ликуя, но не желая до конца обнажить свою радость, выбежала из комнаты.
– Куда тебе звонить? – крикнула Мария, довольная все же, что без нее не могут обойтись, но в то же время и тревожась, что это еще одно препятствие на пути ее и Коровкина.
– Аполлону звони, все знает, я – у нее! – крикнула радостно Ирина.
– Кто? – поинтересовался Коровкин, появившись в дверях, кивая на мелькнувшую в полумраке на лестничной площадке красивую женщину в натуральной песцовой шубке и огромной шапке с бессмысленно болтающимися песцовыми лапками.
– Сестрица.
– А то твоя сестра? Упакована – шуба, шапка, сапоги. Что ей надо у тебя, этой миллионерше? Я ее не узнал.
– Хочет ребеночка на два-три дня принести. Она не миллионерша, она – влюблена в своего мужа до беспамяти.
– А я тебе скажу, Машенька, исходя из общего народонаселения земного шара: если соберешь всех детей, своих лишишься.
