Манорийцы в большинстве своем были потомками беглых каторжников, неимущих бродяг и ловцов удачи, издавна стекавшихся со всего королевства: кто скрываясь от карающей руки закона, кто в поисках работы на рудниках, а кто и в жажде легкой наживы с неблаговидных промыслов, неизменно преуспевающих в таких «развеселых» местах. Со временем горное дело, в купе с трудолюбием и неприхотливостью местных жителей, принесло Маноре если не процветание, то весьма прочное, по меркам королевства, благополучие. Даград разрастался и крепнул, вместе с ним росли и аппетиты его правителей, последний из которых — лорд Вильфред — практически открыто бросал вызов безраздельной власти короля Эдегора.
В своем большинстве манорийцы, как и все потомки переселенцев, крайне подозрительно относились к чужакам, опасаясь, что те займут насиженные ими места, как в свое время это сделали их собственные предки.
Таким Даград был веками: воинственный, своенравный, неуживчивый…
— Какого черта?! — не удержалась Лиара, едва выбравшись на поверхность среди руин заброшенного дома.
С заваленной балки на волшебницу презрительно покосилась тощая, жестоко потрепанная жизнью кошка. Животное, выглядевшее похлеще любого демона Хаоса, угрожающе зашипело, хрипло мяукнуло и, выгнув облезлую спину, шмыгнуло в пыльный проем.
— Это точно тот самый великий Даград? — Коэн недоуменно озирался по сторонам. — Марат?
— Когда я был в городе последний раз, здесь было чуток поприбраннее. — вор растерянно почесал затылок.
Даград больше походил на поле битвы богов, чем на благословенный древний город.
Куда ни посмотри, взгляд натыкался на обрушенные до основания дома, над которыми высились могучие стволы давно мертвых деревьев. Их безжизненные, исполинские корни вырывались на поверхность и, пронзая крыши, снова уходили в недра земли.
Местами, прямо посреди улиц, образовались глубокие, наполненные водой ямы, в которые сползали деревянные настилы, придававшие Даграду видимое ощущение порядка, и так выгодно отличавшие его от грязного месива веллорийских подворотен.
Разрушение и упадок царили в городе, но без характерных признаков заброшенности, а скорее перерождающие, стремящиеся стереть то бесстыдно нагроможденное человеком, что как мелкий, пакостный паразит осмелилось занять место подлинного творения хозяина.
— Похоже об этом ты бубнил со своим: «Регалас пробуждается»? — Коэн обернулся к Умроду, однако от того и след простыл. — Куда он делся?
— Не знаю, я ему не нянька. — буркнул Стиг, держа под локоть брата. — Надо поторопиться, Альдо совсем плохо.
— Мне нормаль… — начал Альдо, однако его колени подогнулись и он повис на руках Стига.
— Идите за мной, схрон недалеко. — Марат бегло огляделся и торопливо зашагал вперед.
…Громко заскрипев ржавыми петлями, дверь закрылась. Кисловатый, прелый запах резко ударил в ноздри, заставляя морщиться от отвращения.
— Привыкните. Здесь была сыроварня. — Марат зажег факел и просторное, лишенное окон убежище осветилось мерцающим огнем пламени.
— Больше смахивает на скотобойню. — Стиг бережно опустил брата на пошарпанную, деревянную кровать.
— Схрон, как схрон. — пожал плечами Марат.
— Да плевать. — Коэн взволнованно посмотрел на Альдо, который, закатив глаза, тихо постанывал. — Чем мы можем помочь?
— Вы мне очень поможете, если не будете путаться под ногами и приведете барана или козла. Животное, живое. — Лиара в очередной раз смочила голову гному каким-то тошнотворным зельем и строго посмотрела на Коэна.
— Животное? Зачем? — Коэн уставился на волшебницу, не понимая шутит она или говорит серьезно.
— Надо, для Альдо. — смягчившись объяснила Лиара. — Только корову или коня не тащите, они не влезут. Надо помельче кого, но не сильно мелкого.
— Ладно, животное так животное. — Коэн, направляясь к двери, махнул рукой Стигу и Марату.
— Легко сказать, да трудно сделать. В городе животину мало кто держит, даже пса паршивого не сыщешь, дорны их жрут похлеще поросятины. Разве на рынке глянуть, может найдем кого. — Марат почесал затылок и побрел за Коэном.
— Я останусь. — решительно заявил Стиг и, словив вопросительный взгляд волшебницы, добавил. — Вдруг помощь понадобится.
— Пусть остается. — коротко кивнула Лиара и выжидательно посмотрела на дверь.
— Меч надобно оставить, нельзя с ним. — Марат окликнул Коэна. — Загребут, ежели на патруль наткнемся. Такие порядки.
Коэн нехотя положил клинок и, бурча под нос проклятия, вышел на улицу.
Едва дверь захлопнулась, волшебница взяла за руку Стига и немигающим взглядом посмотрела ему в глаза:
— Не буду врать, дело плохо, но у меня есть одна мысль. Если не выйдет, то нам придется…
— Выйдет. Я не знаю, о чем ты, но все выйдет. — лицо Стига передернула гримаса мучительной боли.
Альдо снова глухо застонал. На его подбородке и щеках смертоносной паутиной разрастались черные прожилки недуга.
Лиара вытащила из сумки остроугольный белый камень и сосредоточенно принялась что-то рисовать на полу.
* * *
Ослепительный солнечный свет озарял унылые улицы Даграда, тщетно пытаясь добавить им ярких красок.
— Куда теперь? Где этот рынок? — Коэн по привычке проверил в порядке ли меч и, схватив рукой воздух, зло ругнулся.
— Там где и везде, на рыночной площади. — Марат, пожав плечами, зашагал вперед.
Передвигаться полуразрушенными улицами Даграда было весьма непросто. Иногда заросли мертвых деревьев становились настолько густыми, что, казалось, будто прямо посреди города раскинулись владения Сумеречного леса. Однако, ближе к центру, вырвавшаяся из недр земли чаща заметно поредела и лишь кое-где посреди дороги чернели гладкие спины исполинских корней, небрежно подпиравших просевшие стены домов.
Внезапно откуда-то спереди послышались крики толпы. Иступленные, разгневанные и одновременно радостные, они пьянящим вихрем неслись опустевшими улицами города.
С каждым шагом этот бушующий поток самых низменных эмоций и порывов, присущий лишь сбившемуся в стаю скопищу разумных существ, усиливался, завлекая своим первобытным, брутальным призывом всех, до кого доносился.
Любой, кто хоть раз столкнулся с этой глубинной, чистой страстью толпы, уже никогда не мог ее спутать ни с чем иным. Это жажда… Неутолимая, пьянящая… Жажда крови!
На площади, посреди волнующегося моря голов, одержимых единым, упоительным желанием узреть смерть в такой устрашающей, но безопасной близости, возвышался залитый засохшими пятнами крови эшафот. Деревянные, потрескавшиеся балки помоста, уродливо ухмыляясь широкими трещинами, терпеливо ждали свежих, пропитанных отчаянием и болью узоров, которые вскоре дополнят отвратительное бурое полотно, написанное безжалостною рукою палача.
То там, то здесь, меж сонма обезображенных кровожадным вожделением лиц, пробивались скорбные взгляды тех, кому претило это звериное торжество жестокости. Впрочем, не в силах противостоять напору необузданной злобы, эти крохотные очаги сострадания быстро тонули в ее клокочущих волнах.
Рядом со всем этим действом, как ни в чем не бывало, кипела торговля. Продавцы рьяно зазывали зевак, которые по каким-то неведомым причинам держались в стороне, с болезненным, небрежным любопытством наблюдая за происходящим.
Оборванные, чумазые детишки раз за разом выныривали из беснующейся пучины естества и плоти и, обменяв у лоточника медяк на пряное лакомство, снова исчезали в живом водовороте.
Вдруг толпа взревела!
По злорадно скрипящим ступеням эшафота, в сопровождении двух кряжистых, нахмурившихся дорнов, медленно поднялся высокий, светловолосый эльф. Не смотря на то, что его посиневшие, плотно стянутые проволокой руки сильно кровоточили, остроухий ступал, гордо вскинув подбородок.
Одетые в толстые кожаные фартуки поверх грязных, потрепанных рубах, дорны крепко сжимали в обветренных ладонях рукояти тяжелых кузнечных молотов.
Вслед за ними, шаркая и кряхтя, на помост поднялся сгорбленный, седобородый старец, одетый в красную тунику. Призывая к тишине, он повелительно вскинул руку.
