Кристина взялась за костяную рукоять и, приставив острие к самой верхушке глазированной горы, мягко нажала. Лезвие вошло с едва слышным потрескиванием – это раскалывалась глазурь. Потом, когда нож вошел в пирог наполовину, из разреза медленно потекли густые темно-красные струйки. Они скатывались по крутому склону «горы» и собирались внизу в небольшую кляксу.
– Подобное к подобному посредством подобного, – тихо сказала Госпожа. Она смотрела на пирог с напряженным ожиданием.
У Кристины чуть дрогнули руки, но она не остановилась и продолжала разрезать пирог. Клякса разрасталась, тянула во все стороны свои куцые лучи.
Принц, словно нетерпеливый мальчишка, макнул палец и облизал его с блаженной улыбкой на лице.
– Отменный клюквенный сок! – провозгласил он. – Пирог удался на славу!
Гости захлопали в ладоши, засвистели. Кто-то громко причмокнул.
Кристина двумя ловкими движениями отделила первый кусок и подала Принцу. Тот впился в сдобную мякоть с едва слышным гортанным урчанием. Вокруг толпились гости и протягивали к Кристине пустые тарелки. Она только успевала накладывать, уже не останавливаясь и не обращая внимания на липкий сок, забрызгавший пальцы, рукава, подол платья. Лишь изредка прерывалась, чтобы утереть тыльной стороной ладони пот со лба или сдуть непослушный локон, а так – резала, резала, резала не переставая.
Я не сразу сообразил, что Госпожа и не думает идти к пирогу. Когда я поднялся, чтобы принести ей порцию, она покачала головой.
– После сегодняшней ночи мне это уже будет ни к чему. Я знаю, Кузнец: ты не понимаешь. Твое счастье. Как там говорится в вашей книге? «Знания порождают тоску»?
Я молча кивнул.
– Смотри, и слушай, и запоминай. Говоря вашим языком, такое случается раз в несколько веков.
– О чем вы, моя Госпожа?
– Игроки в фидхелл называют это рокировкой королев. Твоя Кристина, когда наступит ее черед, – назовет освобождением.
Я почему-то вспомнил те узоры в коридоре – те, что испугали меня до полусмерти. В словах Госпожи, как и в них, крылась великая и зловещая тайна. Сокровенная истина прежних эпох.
Она была права: я не понимал. И рад был этому непониманию.
А гости все тянулись к пирогу и, получив свою порцию, разбредались по залу, чтобы насладиться угощением. Они набрасывались на пирог, жадно подбирали губами крошки, жевали с наслаждением и как будто даже сладкой мукой, потом облизывали пальцы и тотчас становились в очередь за добавкой.
Но как такое могло быть?! Если сложить все порции, которые уже раздала Кристина, то получился бы не один – три или четыре пирога. Я присмотрелся к нему внимательнее: каждый раз, когда она отрезала, пирог действительно уменьшался, но стоило отвести глаза – и он становился чуть больше.
Пирог как будто очень медленно пульсировал. Может, даже рос.
Это пугало, но много хуже было то, что Кристина могла простоять вот так весь остаток ночи, а потом… потом, понял я вдруг, мы останемся здесь навсегда. Бежать будет поздно.
Если уже не поздно.
Я оглянулся на Тома: он вместе с другими музыкантами лениво наблюдал за пирующими и время от времени перекидывался словом-двумя. Заметив мой взгляд, Том поднял стоявший у его ног кубок, отпил и подмигнул мне.
Потом он неспешно прошествовал ко столу. Потянулся к кувшину с вином, но вдруг, отставив кубок, озадаченно крякнул. Мимо как раз проходил бородач – тот самый, с тремя языками. Он явно спешил уединиться со своей, уже второй по счету, долей пирога.
– Странно, – пробормотал Том. Он не отводил взгляда от тарелки бородача.
– Что такое?! – резко спросил тот.
– Да вот, господин, диву даюсь: с чего это вам отмерили такую маленькую порцию? Это, конечно, не моего ума дело… а все же, если приглядеться, и самому распоследнему болвану будет ясно, что у иных-то порции побольше вашей. Вон у того уважаемого старца – ну не меньше осьмушки. – Том ткнул наугад пальцем в толпу.
– Что за вздор ты мелешь?! – рассердился бородач. Взгляд его перескакивал с одной тарелки на другую, пальцы побелели.
– Эй, смертный, – окликнула Тома Госпожа. – Держи-ка свой язык за зубами и не суйся куда не следует.
– Да я ведь и держал, со всем моим почтением. – Том был само послушание, само раболепие. – Это ведь господин меня спросил – ну я и ответил по совести.
– Так значит, – вмешался бородач, – в его словах была правда? Интересно, кого еще, кроме меня, обделили? И по чьему слову?.. – Он говорил тихо, вкрадчиво, но все в зале мигом замолчали и уставились на него.
– Ты кого-нибудь обвиняешь? – спокойно спросила Госпожа.
Они стояли друг против друга, и воздух между ними звенел натянутыми струнами.
Бородач отвел взгляд первым.
– Ты, – повторила Госпожа, – кого-нибудь обвиняешь?
– Никого, – проворчал он.
Тишина начала расползаться как талый лед: то там, то здесь вскипали короткие тихие беседы. Вскипали ровно до той поры, пока по говорящим не скользила хрустальным взглядом Госпожа, – тогда гости замолкали и расходились, но тень разговоров оставалась: едва слышное эхо, едва заметная прогорклость на небе.
Теперь все украдкой заглядывали друг другу в тарелки. Даже Принц! И все старались при этом никому не показать собственный кусок.
Госпожа наблюдала за ними с презрительной усмешкой.
– Детьми, – сказала она, не оборачиваясь, – вы понимаете нас лучше. Иначе и быть не может, верно?
Я промолчал.
Как раз в этот момент две дамы заспорили на весь зал тонкими птичьими голосами: узколицая обвиняла кудрявую в том, что та нарочно стала в очереди за пирогом перед ней и поэтому взяла себе больший кусок. Кудрявая фыркнула и заявила, дескать, это у кого еще больший. А если вспомнить прошлый пир…
Через мгновение, отшвырнув пустые тарелки, они уже вцепились друг в дружку. Во все стороны полетели клочья волос. Вдруг узколицая выхватила из рукава стилет и одним уверенным движением рассекла сопернице горло.
Гости отшатнулись. Кудрявая голова покатилась по полу, оставляя за собой след из крупных лиловых жужелиц, которые, петляя, разбегались во все стороны.
В зале разлился терпкий аромат. Кого-то стошнило.
– Клянусь треснувшим Камнем и кипящим Котлом, довольно! – Выпрямившись во весь рост, Госпожа обводила яростным взглядом гостей. – Вспомните о Зароке! «Все дрязги и свары останутся снаружи, никто и ничто не ввергнет нас во вражду, покуда длится банфис Четвертины». Или ваши слова стоят не больше ореховой скорлупы?!
Слишком поздно. Ее не слушали. Гости накинулись друг на друга, рвали из рук чужие тарелки, выхватывали недоеденные куски. От воя и криков закладывало уши. Они сражались всем, что подворачивалось под руку: подсвечниками, мячами, туфлями, кто-то колотил соперника арфой, другой впился в щеку дамы и не разжимал челюстей, даже когда ему воткнули в живот скрученную клином тарелку.
Воздев руки к потолку, Госпожа шагнула прямо в центр этой бойни. Голос ее гремел, хлестал бичом. Хвала Господу Распятому, я не помню ни слова из того, что она говорила. Но гости, услышав ее, вздрагивали и замирали. Она шествовала мимо них – и усмиряла взглядом, голосом, самой осанкой.
Еще немного – и порядок восстановится…
Кристина уже стояла рядом со мной.
– Куда? – только и выдохнула она.
Я схватил ее за руку, потянул влево. Прочь от стола, прочь от гостей.
Пока еще есть время.
Перед нами словно из ниоткуда возник трехъязыкий бородач. Оскалившись, ударил всей пятерней. Я не успел уклониться, его ногти – неожиданно длинные, больше похожие на когти рыси – рассекли мне кожу на щеке и сорвали с глаза повязку. Я пошатнулся, вскрикнул от боли.
Бородач шагнул, чтобы добить, и тоже закричал, как будто глумился надо мной:
– Бежим!
Кристина встряхнула меня за плечи и рукавом вытерла кровь с моей щеки. Бородач за ее спиной оседал. В его паху вызывающе покачивалась желтая костяная рукоять с мелкой резьбой.
До гобелена оставалось всего семь шагов; на предпоследнем, не удержавшись, я бросил взгляд назад.
Могущество Госпожи было велико, однако же не беспредельно. Она шагала сквозь обезумевшую толпу, и та, присмирев, расступалась перед ней. Но стоило Госпоже отойти от стола, как гости тотчас набросились на пирог.
Мой правый глаз видел все то же: отвратительную свалку, бой всех со всеми. Левым, смахнув капавшую со лба кровь, я разглядел остатки пирога, из которых гости жадно выцарапывали сияющие звезды. Выцарапывали и пожирали, отшвыривая тесто прочь. Куски пирога валялись по всему залу, их втаптывали прямо в серебристые листья.
Звезды были размером с кулачок младенца. От их нестерпимо яркого света даже у гостей выступали слезы. За каждую звезду сражались с остервенением, и Принц был там же и тоже рвал горло соперникам. Вдруг он словно почуял мой взгляд: вскинул голову и завертел ею, высматривая кого-то в зале.
– Бежим же!
Кристина стояла возле гобелена. Над нею лев и единорог сошлись в последней битве: переплетенные гривы, скрещенные лапы, оскаленные морды… всего три или четыре алые капли на изумрудной траве. Пока еще только три или четыре.
