В этот момент я вздрогнул и отвел взгляд. Платье в огне наконец рассыпалось с легким шорохом. Кристина не обратила внимания, она смотрела на свои руки и говорила, говорила…
– Отец женился в третий раз. Вот тогда-то я все поняла. Она – та подруга матери – давно положила на него глаз. Ее муж умер, остались две дочери. Обычная история. Думаю, поначалу она любила меня, по-своему, но любила. Любила до того, как я последовала ее совету. Теперь-то она боится меня. Боится, что я расскажу… а что мне рассказывать? Что я убила свою мачеху? Отец о чем-то начал догадываться, но не желал верить. Нынешняя жена понемногу настроила его против меня. Когда мы переехали сюда и мне нашлась работа в замке лорда Харпера, я даже была рада. Ты не представляешь, что это такое: после всего жить с ней в одном доме!..
Кристина рассказывала и терла руки, а я сердцем чувствовал: о многом она умолчала. О многом, но не о главном. На ее долю выпало немало страданий, о которых, возможно, я услышу в свой срок. Если окажусь достоин ее доверия.
Пока же довольно и того, что сказано.
– Теперь я знаю, – промолвил я. – И не отказываюсь от своей клятвы.
Она вдруг заплакала. Вскинув руки, ударила ими по воде так, что брызги полетели во все стороны. Зашипело пламя в очаге, взметнулось выше.
Я обнял ее за плечи и молчал. Она содрогалась в рыданиях и все била кулаками по воде. Наконец с вызовом и надеждой протянула их мне:
– Посмотри, может, я сошла с ума?
Но она не сошла. Не в этот раз.
Руки Кристины до локтей были как будто забрызганы крупными рыжими веснушками. Раньше их там не было.
– Чем больше я тру, тем отчетливей они проступают. – Она сказала это таким спокойным голосом, что мне сделалось страшно. – И вот еще. – Она протянула мне правую руку ладонью вверх. Там ясно проступали две полосы.
Мозоль.
И мы оба твердо знали, рукоять какого ножа оставила его.
Этого следовало ожидать. Ни Принц, ни Госпожа не прощают и не забывают. Но все-таки мы были живы и мы вернулись в мир людей.
– В конце концов, – сказал я Кристине, – это всего лишь веснушки и мозоль. Есть немало тех, кто заплатил дороже, вспомни хотя бы о Томе. Что же до клятвы… решать тебе. Я возьму тебя к себе в дом, но ни в чем неволить не стану.
Я знал, на что обрекаю себя, однако не мог поступить иначе. Пожалуй, в этом было поровну отчаяния и себялюбия. Поступи иначе – вовек не избавился бы от презрения к себе.
Она посмотрела на меня и покачала головой. Потом молча взяла за руку и заставила опуститься в лохань.
Конечно, поутру Роб посмеивался, а мастер Вилл ворчал, дескать, в кузне беспорядок и водой все залито, но оба они были искренне рады за нас.
Я переговорил с Сапожником; сыграли свадьбу. Как ни уговаривала Кристина, я не решился использовать ни монеты из дворца Госпожи. Зарыл их в заветном месте, как бы на черный день, хотя твердо знал: вовек не бывать такому дню, вовек не случиться такому горю, чтобы я захотел расплатиться Принцевым золотом.
Остались мы у мастера Вилла, ни о чем другом тот и слышать не желал.
– У Сапожника своя семья. Да и живет-то он, по сути, не в собственном дому. Конечно, Эйб Близнец – человек хороший, попросите – не откажет. А все-таки вам, молодым, делать там нечего, – заявил мастер – и нахмурился так, что я сразу понял: вовсе не в том причина, что Сапожник живет в доме Близнеца. – Вот что, Джон, не мое это дело, не стану я лезть к тебе в душу с расспросами. Но учти: с Королевой шутки плохи. Чует моя душа: ушли вы оттуда не как добрые гости со званого пира. А если вы прогневили Королеву…
Он склонил седую голову и долго-долго смотрел в пламя печи. Я же глядел на мастера во все глаза и удивлялся: мы ведь никому и полусловом не обмолвились о том, что с нами случилось. Впрочем, мастер был человеком мудрым, а дед его – тот, что жил в Большой Лесной, – сказывали, когда-то знался с народом холмов.
– До весны-то, думаю, время есть, – сказал наконец мастер. – Может, и дольше. Но только хорошо бы вам обоим накрепко запомнить: рано или поздно они найдут вас. Будьте готовы.
Я не стал ни отнекиваться, ни прикидываться дурачком, дескать, о чем вы, мастер Вилл?.. Просто спросил:
– Разве можно к такому подготовиться?
Он сердито зыркнул на меня и отрезал:
– Кое к чему – и можно, и нужно.
Вот так и вышло, что мастер начал учить меня премудростям, о которых сам он узнал от отца, а тот – от деда из Большой Лесной. Я не пренебрегал ничем: ни высушенным четырехлистным клевером, ни рассыпанной перед порогом чечевицей, ни заговоренной заячьей лапкой. Они не избавляли от кошмарных снов, но вселяли в меня уверенность.
Что же до Кристины, то она не верила ни в один из заговоров. Талисманы носила, чечевицу исправно рассыпала, но только чтобы я не тревожился. Первые несколько недель любой громкий звук заставлял ее вздрагивать. Кристине все казалось, будто кто-то ходит вечерами у нашей двери, заглядывает в окна… потом она успокоилась.
Осень иссякла, и потянулась зима – долгая и снежная. Та наша ночь сделалась чем-то призрачным, небывалым.
Теперь Кристина любила подолгу сидеть возле окна, задумчиво глядя на заснеженную дорогу и на холмы там, вдали. Будущее материнство придало ей величественности, сделало неуловимо похожей на Госпожу, какой та явилась мне в колеснице.
Мы жили славно. Эта наша зима – словно воспоминание о несбыточной мечте, словно нечаянный бесценный подарок. Такой уже никогда не будет.
Мы жили славно – и я старался ни словом, ни жестом не потревожить Кристину. Дивнее всех див, которые мы видели в холмах, было то, что открывалось мне сейчас: доверие моей жены. Кристина была похожа на дикий цветок, простоявший на морозе так долго, что, кажется, уже и не раскроется никогда; и вот в тепле, на свету он наконец распускает лепестки… Что по сравнению с этим все чудовища, все превращения и золото всего мира – пыль, пустота.
Конечно, я заботился о ней. Конечно, берег.
И в то утро, когда увидел в снегу возле калитки след, не сомневался ни минуты, рассказывать или промолчать.
Странный это был след: будто дите малое ходило. Дите да не дите. Одна ножка обута в башмачок, другая… с копытцем.
Позже-то я, конечно, сомневался: может, и стоило ей рассказать. Хотя – ну чем бы это помогло?! Да и не был я до конца уверен. Вдруг кому-то из деревенских взбрело в голову шутку пошутить? Они ведь наверняка приметили и чечевицу, и талисманы, и то, что я всегда старался оказаться дома до заката.
Только не верилось мне в шутки деревенских. Были среди них и недалекие, и жадные, и зануды, – всякие. Злых не было.
Ну, вбил я в след гвоздь, присыпал сверху снегом. На всякий случай.
И все-таки промолчал.
Через пару дней и забыл. Работы в кузнице хватало, неделя выдалась тяжеленькая. Мастер Вилл подался в Большую Лесную проведать сестру, мы с Робом были одни на хозяйстве, а из замка Харпер как раз пришел заказ, серьезный да денежный. Мы как раз товар на телеги грузили, когда я увидел: бежит по дороге Дороти, дочка нынешней Сапожниковой жены. Ну, бежит и бежит – мало ли. У нас работы невпроворот, некогда на девиц заглядываться.
Потом Роб тронул меня за плечо:
– Эй, посмотри-ка.
Я обернулся.
Дороти бежала, отчаянно размахивая руками и высоко вскидывая ноги; снежная пыль вилась вокруг нее мошкарой, сверкала на солнце. Деревья стояли в пышных белых шапках, и весь мир словно тонул в слепящей белизне. Я приставил ладонь козырьком – и различил наконец еще одну фигуру. Кто-то мчался вслед за Дороти.
Я перевел взгляд на девушку: та побледнела, глаза навыкате, рот распахнут, но крика нет, лишь сдавленный хрип.
– Это кто ж ее так напугал?
Роб только покачал головой. Он сразу заприметил то, на что я и внимания не обратил.
– Пойдем, – сказал он. – Думаю, тут без нашей помощи не обойдется.
Но шагнул он не к калитке, а к поленнице. Раскачал, вытащил из колоды топор и лишь тогда вышел на дорогу.
Теперь мы оба видели того, кто гнался за Дороти. Это был Сапожник, весь растрепанный, одетый так, словно выскочил на двор, позабыв обо всем. Точнее, это о теплом плаще он позабыл, а вот нож – широкий, каким раскраивают кожи – зачем-то с собой взял.
– Держи. – Роб сунул мне в руки топор и пояснил: – Я успокою дочку, а ты поговори со своим тестем.
Он ловко бросился ей наперерез, схватил в охапку и велел угомониться. Дороти его не слышала. Она была сейчас похожа на охваченную ужасом кобылу, которая готова мчаться на край света, бежать до тех пор, пока сердце не лопнет. Девица взбрыкивала, норовила ударить Роба по голени и при этом тихонько, едва слышно стонала.
Тут и Сапожник подоспел.
– Держи ее, Роб! – прохрипел он и неожиданно остановился. Уперся руками в колени, согнулся и тяжело, рвано задышал. Пар из его рта валил непрерывным потоком, как будто вытекала из тела душа.
– Вы бы нож бросили, мастер Сэм, – сказал я как можно мягче. – Ни к чему он вам.
Он посмотрел на меня тусклым взглядом. Потом на нож. Потом на Дороти.
