– А по-моему, – сказал один из слуг другому, – они очень милы. Если бы они выросли, из них вышли бы весьма неприятные…
Тут он увидел нас и закричал.
Больше от испуга, чем осознанно, я толкнул ближайший стол, тот с глухим скрипом перевернулся, на пол посыпались шумовки, черпаки, кастрюли… Кристина выхватила у какого-то поваренка ручную мельницу и швырнула, рассыпая вокруг молотый перец. Все вокруг кричали, чихали, и никто толком не понимал, что происходит. Вдалеке раздался рев мастера.
Наш разносчик как раз подошел к дальней двери и скрылся за ней.
Мы побежали, уже не прячась, отталкивая в сторону растерявшихся слуг. Прежде чем кто-нибудь догадался запереть дверь, мы были возле нее. Обычная деревянная дверь с медной ручкой, она легко распахнулась и так же легко захлопнулась. Мы помчались сперва по узкому коридору, затем – по спиральной лестнице; разносчик при виде нас шарахнулся к стене, а потом, стуча каблуками, скатился вниз.
В первой комнатке из тех, что попались нам по дороге, лежали мешки да пустые кормушки. Вторая была заперта. Третья – последняя – находилась на верхней площадке.
Мы остановились перевести дыхание. Я почти ничего не слышал, лишь стук собственного сердца. В полумраке золотистые волосы Кристины словно излучали мягкий свет. Я посмотрел ей в глаза, но они были в тени. Открыл рот, но ничего не успел сказать.
Прямо над нами снова ударил колокол.
В этот раз мы устояли на ногах – просто потому, что прижимались к стене. Эхо еще металось под потолком, а мы уже вбежали в голубятню.
Здесь пахло хвоей, было темно, свет лился только сквозь узкий леток под самой крышей. Повсюду хлопали крылья, раздавалось взволнованное грудное воркование. В воздухе плавал пух.
Лестницу мы отыскали почти сразу же – она стояла слева от двери. Но тащить ее пришлось через рощицу молодых елей, высаженных в деревянные кадки. Ветви цеплялись за перекладины, кололи руки. Голуби взлетали и кружились под потолком. К тому времени, когда мы донесли лестницу к летку, вокруг было не продохнуть от перьев и пуха, и я был с головы до пят в помете.
Колокол теперь бил не переставая. На каждый его удар две волны в моем теле отвечали слаженным мощным движением. Сдавливали сердце туже и туже. Потом ненадолго отпускали. До следующего удара.
Кристина взобралась по лестнице, я за ней. Леток был локтя в два высотой, по ту и эту сторону – каменный козырек, на котором мы вдвоем едва поместились.
– И что же он советовал делать дальше? – тихо спросила Кристина.
Мы смотрели на замок с высоты птичьего полета. Далеко внизу горели факелы во внутреннем дворе, справа и слева видны были шпили других башен. А дальше, за стенами замка, чернел дикий лес.
– «Поднимешься и выпрыгнешь из летка», – повторил я. – «Промедлишь – пропал».
Она поникла, как будто вся ее железная воля разом пропала, рассыпалась ржавчиной.
– Должно быть, он говорил о какой-то другой голубятне.
Я помотал головой.
– Во всем остальном Том был прав.
– Во всем остальном – но не в этом.
В паузе между двумя ударами колокола снизу раздался глухой стук. Должно быть, мастер привел в чувство своих подчиненных и отправил на штурм голубятни. А может, это подоспели гости.
«К тому времени, когда беглецов найдут, аппетит у гостей наверняка разыграется».
– Кажется, – сказал я, горько усмехнувшись, – нам только и остается, что поверить Тому.
Она посмотрела на меня так, будто только что проснулась – и проснулась еще не вполне.
Отвела взгляд.
Снизу ударили еще раз. Словно в ответ, отозвался колокол, и сердце мое снова сжалось, и теперь прошло несколько страшных мгновений, прежде чем оно забилось опять.
Я вспомнил слова Тома: «Дождешься двенадцатого удара – пропал». Попытался мысленно сосчитать, сколько раз уже бил колокол.
Не смог.
Внизу затрещала дверь. Голуби взволнованно били крыльями, гортанно и зло ворковали.
Кристина обернулась и задумчиво смотрела в полумрак голубятни. Потом взглянула на меня.
Не сказала ни слова, но я все понял. Это мне только и оставалось, что поверить Тому. А у нее был еще один выход. Может, ничем не худший, и уж наверняка – не такой рискованный. Зачем-то она очень нужна Госпоже, и та замолвит за нее словечко перед разгневанным Принцем.
Должно быть, мне следовало поступить по-другому, но я был слишком напуган и слишком много горечи скопилось в моем сердце. Колокол ударил снова, и оно снова замерло. Пауза; намного дольше предыдущей.
Отпустило.
Кристина смотрела мне прямо в глаза. Поняла, что я понял, но не отвела взгляда.
Я облизнул губы: горечь, горечь и немного соли.
– Как знаешь, – сказал я. – В конце концов, ты ведь этого хотела?
Голуби носились под потолком как бешеные.
Она медленно покачала головой, словно вспомнила о чем-то тягостном.
– Ты не понимаешь, – промолвила едва слышно. – И никогда не поймешь. – В этот момент она была так похожа на Госпожу! – Никогда…
Ударил колокол, заглушил ее слова. Сердце замерло. Я затаил дыхание. Внизу выломали дверь, и загремели шаги; кто-то вбежал со светильником, и тени голубей выплеснулись на козырек летка. Сердце не билось.
– Давай руку, Кузнец, – сказала она. – Прыгнем вместе.
Сердце едва ощутимо шевельнулось у меня в груди, когда, выпрямившись во весь рост, мы встали у края козырька.
– Раз. Два…
На третий счет колокол ударил снова – и мы, не разжимая рук, упали вниз, навстречу огням и шпилям башен. В глазах потемнело, перехватило дух, и сердце опять замерло, а в ушах гремел колокольный звон. Мы падали сквозь густой, вязкий звук, и с каждым мигом он делался гуще, и казалось, мы вот-вот увязнем в нем, словно в смоле, и останемся там навсегда.
Где-то внизу ветер шелестел верхушками деревьев – настолько далеко, что казалось, это шуршат травы.
Потом был предел, удар, переход. Так, наверно, чувствует себя рыба, пробивая тонкий лед и оказываясь на берегу. Я упал плечом на что-то твердое, и мы покатились вниз, метелки травы хлестали по лицу и рукам, ветер метался где-то в вышине и швырял клочьями облаков в луну.
Сколько мы так катились? Не знаю. В какой-то момент все остановилось и замерло, и мы лежали на боку, избитые, исхлестанные травой, в ссадинах и порезах. Живые.
Ночь была на исходе, но еще не закончилась. В разрывах между тучами сверкали звезды. Я поднялся и огляделся и увидел перед собой склон холма, а дальше – дубраву. Верхушки деревьев ходили волнами, закрывали полнеба. Казалось, за ними – край света, пустота.
Но над ними – словно дивная крученая лестница древних богов – возносился полосатый столб. Он сиял неярким светом, почему-то напомнившим мне о звездах – не тех, что на небе, а тех, что были в пироге.
Переглянувшись и ни слова ни говоря, мы побежали вниз по склону – к лесу и свету. Ни боли, ни усталости я сейчас не чувствовал, наоборот – непривычную легкость во всем теле. Сердце мое пело, и билось, билось, едва не выскакивая из груди!..
Когда мы уже были на опушке, где-то в холмах резко и зло закричал рожок. Я споткнулся, Кристина остановилась, как будто перед ней выросла каменная стена.
Вдалеке заливисто лаяли псы.
– Это еще не конец, – сказала Кристина, скорее себе, чем мне. – Будь я проклята, если сдамся так легко.
Едва заметная тропка вела в глубь чащи. По обеим ее сторонам стояли древние дубы, между ними – молодой подлесок; тонкий, но цепкий и упругий, он почти поглотил тропу. Кристина бежала впереди, я – сразу за ней, прикрываясь руками от хлестких ветвей. Кроны смыкались над нашими головами, закрывали небо, но сияние Древа легко пробивалось сквозь листву – и было для нас как свет путеводной звезды.
Рожок позади надрывался, псы лаяли не переставая.
Тропа вдруг исчезла совсем. Несколько шагов вслепую – и мы оказались на огромной поляне. От нее во все стороны лучами разбегались тропки, такие же заросшие, как и наша. И еще там были древние камни, вросшие в землю, покрытые мхом и плющом. Возможно, с письменами, а может, мне показалось. Камни выстраивались в узор, прихотливый и в то же время невероятно простой. Несколько кругов, каждый вложен в следующий и пересекается с другими. Цветок с четырьмя лепестками.
Добравшись до центра поляны, Кристина вдруг остановилась.
– Что-то не так?
Вместо ответа она протянула руку:
– Дай мне ножницы. Скорее!
Чехол был при мне: даже после прыжка из голубятни он каким-то чудом уцелел и, к слову, изрядно расцарапал мне бедро. Я снял его с пояса и подал Кристине.
Она вынула ножницы и, раскрыв, вонзила одним концом в центр круга.
Я покачал головой:
– Пустое. Она говорила… да ты и сама видела: они не боятся железа.
– Не железа, – коротко ответила Кристина. – Креста.
И правда, разведенные концы ножниц образовывали крест… как, догадался я, и рисунок, созданный из камней.
– Клянусь кровью Господа Распятого!.. – прошептал я. – Думаешь?..
