– Клянусь кровью Господа Распятого!.. – прошептал я. – Думаешь?..
Она посмотрела на меня как на глуповатого ребенка, дернула плечами и побежала дальше, к одной из тропок.
Мы не успели сделать и дюжины шагов, а лай псов уже зазвучал совсем близко. Всхрапнул конь, другой ответил ему ржанием.
Вдруг собаки завизжали, раздался свист кнута, и кто-то выругался тонким детским голоском:
– Клянусь дымом Кораблей Исхода! Откуда это здесь?!
– Наш Кузнец оказался хитрым малым. – В голосе Принца досада была перемешана с удовлетворением. – Ну что ж, так даже интересней. Зовите Госпожу! В ее свите наверняка найдется кто-нибудь, способный взять след.
Мы крались прочь по тропе, стараясь не издавать ни звука. Потом, когда голоса за спиной сделались глуше и стихли, мы побежали. Тропа петляла, звезд не было видно, и только Древо все так же сияло впереди.
Лес закончился неожиданно, как будто его край отрезали невидимым ножом. Перед нами лежало посеребренное светом луны Копыто. На мысу, который вдавался в озеро, мы видели холм с Древом. Не сговариваясь, мы побежали туда – наверх, к сияющему шесту.
Мы оказались под ним ровно в тот самый момент, когда из леса на опушку вылетела погоня. Все гости и все придворные были там, на бледных скакунах, в окружении белоснежных псов с карминными ушами. Выехав из лесу, они рассыпались цепью и теперь мчались вперед с лихим посвистом; надрывались рожки, комья земли летели из-под копыт. Потом появилась колесница Госпожи в окружении свиты.
– Вверх, – тихо сказала Кристина. – Подсади меня.
На расспросы не было времени. На спасение – надежды.
Я подставил Кристине плечи и только сейчас обнаружил, что где-то по дороге она растеряла свои красные башмачки. Миг – и она, крепко обхватив Древо, уже ползла к его верхушке. Я сбросил сапоги и последовал за ней.
Дерево скользило под руками, слишком влажное и слишком холодное. Несколько раз мне казалось, я не удержусь, но – как будто невидимая сила заботилась обо мне – я переводил дыхание и снова полз. Выше и выше. Вслед за Кристиной. Понимая, что все безнадежно.
Всадники были уже у подножия холма. Они мчались, ведомые псами, а те шли по следу уверенно и неотвратимо. Из лошадиных ноздрей валил пар, гривы покачивались медленно, словно водоросли на дне озера. Госпожа ехала, выпрямившись во весь рост, – величественный ирис, цветок-погибель.
Я добрался до верхушки Древа. Кристина была уже там – опустившись на колени, балансировала на распорках – тех самых, на которых когда-то давно – весной! – покоилось еловое колесо. Она подала мне руку, я помотал головой и залез сам.
Хотя, пожалуй, мог бы этого и не делать.
Стоило мне встать на колени рядом с Кристиной, как я понял: долго нам не продержаться. Даже если бы внизу сейчас не бесновались псы и не гарцевали всадники, все равно мы были обречены.
Ветер вмиг выдул остатки тепла из-под куртки – так отряхивает от крошек передник богатая хозяйка. Пальцы мои замерзли и онемели. Все тело болело.
Мы не спустимся вниз, даже если охота Принца вернется в замок. Попросту не сможем.
Никто и ничто не спасет нас.
Я посмотрел на Кристину. Ее лицо вытянулось, все черты обострились. Губы изогнулись в пугающей усмешке.
– Вставай, – сказала она. – Пора возвращаться домой.
Наверное, этого следовало ожидать. Такая ночь кого угодно свела бы с ума. А твердый характер надламывается скорее. Этого, повторил я себе, следовало ожидать. Да и какая разница…
– Не понимаешь? Взгляни на них, – велела мне Кристина. – Ну же!
Всадники метались вокруг столба и сквернословили. Кружились растерянные псы. Колесница Госпожи стояла чуть поодаль, но я видел бледное гневное лицо, искривленные губы, кнут в руке.
– Почему? – прошептал я одними губами.
– Это все Древо. Они не видят нас… и эта сука тоже не видит.
Я покачал головой и повторил:
– Почему ты думаешь, что это нас спасет? Мы не продержимся здесь и часа…
– Нам и не нужно, – сказала Кристина. Лицо у нее сделалось просветленным, такие бывают у провидцев и безумцев. – Вставай!
Я медлил, но она уже выпрямилась во весь рост и властно протянула мне руку:
– Я поверила тебе там, на голубятне. Теперь твой черед, Кузнец.
Я засмеялся и встал рядом с ней.
– Вверяю тебе свои душу и тело, дочь Сапожника!
В последний момент я бросил один-единственный взгляд вниз. Госпожа по-прежнему стояла в колеснице, волосы развевались на ветру, словно знамя. Она смотрела прямо на меня, и в ее глазах был лед, была бездна, было обещание мести.
Она не видела нас, но знала, что мы там. Точно знала о том, что мы собираемся сделать.
Мы прыгнули вместе. Все, о чем я думал: не выпустить руку Кристины из своей! Казалось, наши ладони срослись, и я чувствовал биение ее сердца.
Мир тек сквозь нас черным ледяным потоком, и от его стремительности захватывало дух. А мы… мы были откованным мечом – двумя заготовками, наконец-то слившимися воедино.
Я ждал удара, боли, хруста костей. Ничего этого не было. Воздух вокруг нас плавно и нехотя загустел, уплотнился… и я вдруг понял, что падение замедляется. Наугад я взмахнул ногами – раз, другой, пока наконец не сообразил, что мы уже в воде, мы плывем – и надо выныривать, ведь воздуха в легких надолго не хватит.
Что-то вспыхнуло вдруг в левом глазу, я задохнулся от боли. Повязка соскользнула и канула в глубине, напоследок коснувшись моей щеки. Прощальный жест.
Последний подарок Госпожи. Позже я обнаружил, что зрение вернулось ко мне – то, обычное зрение, каким я владел всегда. Я не окривел, не ослеп и не сошел с ума. Но это все было потом, а пока я взмахнул руками и устремился вверх.
Было холодно и темно, но совершенно не страшно. Мы вынырнули – и оказались возле самого берега. Как вскоре выяснилось – возле юго-западного.
Никто за нами не гнался. Холм по ту сторону Копыта был темен, и даже Древа отсюда было не различить. По небу неслись курчавые облака, в их прорехах сверкали драгоценными каменьями звезды, но луны не было. Да и откуда она могла там взяться в эту пору?
До кузницы было рукой подать. А там я раздул огонь и достал теплые шкуры, мы сбросили задубевшую одежду, вытерлись сухим полотенцем и легли рядом. Мы растерли друг друга, и, хотя все ее тело было в ссадинах, Кристина вздрогнула только один-единственный раз: когда я коснулся двух лиловых синяков у нее на бедрах. Должно быть, решил я, они появились после того, как мы упали с голубятни и катились вниз по склону холма. Я и сам был весь в синяках.
Потом, чуть передохнув, я натаскал воды в лохань и нагрел. Заодно нашел для Кристины хоть какую одежку. Все, что было на ней, мы бросили в огонь… все, кроме потерявшихся где-то по дороге башмачков из алой кожи.
Прежде чем швырнуть в пламя свое платье, Кристина достала из кармана и протянула мне несколько золотых.
– Откуда они?
– Разве ты не видел, что весь коридор между залом и кухней был усыпан ими? – удивилась Кристина.
Я ждал, что они вот-вот рассыплются в прах или превратятся в горсть палых листьев, как это обычно происходит в легендах, однако золотые оставались золотыми. Я хотел было отдать их Кристине, но та покачала головой.
– Ты – муж, тебе и распоряжаться ими.
– Муж?
– Стоя на верхушке Древа, ты произнес старинную клятву. Или, – спросила она, гордо вскинув голову, – ты не рад?
Я был рад – изумлен, но рад, а вот она, похоже, ни капли.
– Ты не понимаешь, Джон, – сказала она устало. В лохани хватало места для двоих, но я не спешил присоединяться к ней: ждал, пока догорит платье, и смотрел, как Кристина, погрузившись по самую шею, трет пемзой руки. – Ты многого не знаешь.
– Ну так расскажи мне. Иначе – чего стоят эти монеты и моя клятва? Хочешь, я освобожу тебя от нее?
Она молчала и терла руки. Молчала и терла.
– Моя мать умерла много лет назад, – промолвила она наконец. Промолвила так тихо и так глухо, что я сперва решил, будто мне послышалось. – Отец женился на другой. Я ее ненавидела. Отец знал, но… поступил так, как поступил. Он думал, со временем я привыкну. Он ошибся. Мачеха не любила меня, наверное, чувствовала, как я к ней отношусь. Однажды мне посоветовали… была женщина… она дружила когда-то с моей матерью, иногда приглядывала за мной, когда я была маленькая… вот она-то и посоветовала. Нет, я ее не виню. Я сама этого хотела, просто не знала как. Теперь – знала. Не было ни страха, ни сомнений. Я сказала мачехе, что в старом сундуке, который мы держали на чердаке, на самом дне спрятаны мамины украшения. Она поверила. Отец горевал по матери, даже тогда, полгода спустя после новой свадьбы; мачеха, конечно, ревновала. В общем, дальше все было просто. Хватило двух ударов. Крышка-то тяжелая, но с первого раза только перебила шею. Она хрипела и царапала сундук ногтями, поэтому я ударила еще. Никто ничего не узнал. Решили: несчастный случай.
В этот момент я вздрогнул и отвел взгляд. Платье в огне наконец рассыпалось с легким шорохом. Кристина не обратила внимания, она смотрела на свои руки и говорила, говорила…
