Когда взрослые ушли, Санька вернулся к могиле, присел возле холма. Ладонью осторожно провел по влажному глинистому верху. Лежать под такой грудой земли — как же это возможно? Наверное, холодно и жутко тяжело. И уже не выбраться наружу, даже если очень захочешь… Он попытался представить себя на месте Лебедя, и ему стало страшно.
Что же это за штука — смерть? Почему он не в состоянии понять этого? Санька обхватил пальцами свою тощую шею, изо всех сил попытался сжать. Стало больно, и он раскашлялся. Ну, и что? Причем же здесь смерть? Прокашлялся — и живи себе дальше… Санька украдкой огляделся. В отличие от Поля, некоторых вещей он отчаянно стеснялся.
— Ты прости меня, Лебедь, — пробормотал он. — Мы не хотели. Только пошутить… Немножко…
Голос его дрогнул, губы некрасиво изогнулись. Санька заплакал.
* * *
И на поминках, бывает, пляшут. Они не плясали, предпочитая сидеть и пить. Поль, привезший несколько бутылок вина, хватанул сразу три стакана и скис. Двое гвардейцев-анархистов, подхватив своего вожака, вежливо ретировались.
— Значит, таким вот образом, — Артур чокнулся с Вадимом, и они еще раз выпили.
— Кстати, — Дымов зашарил в карманах. — Надо было Поля угостить.
По столу покатились покрытые ржавыми пятнами тигровой расцветки ягоды.
— Никак крыжовник?
— Ага, там сорвал. Лебедь когда-то и выращивал.
Артур взял одну ягоду, надкусив, улыбнулся.
— Добрый он был все-таки парень. Как думаешь, может, там ему лучше будет?
Он словно прочел мысли Вадима. Но лучше ли ОНО там — на это Дымов ответить не мог. И хорошо, что не мог. Если бы люди точно знали, что там оно лучше, повалили бы отсюда сотнями, тысячами и миллионами. Причин хватило бы каждому. Оно и понятно, — нередко жить на Земле заставляет лишь отсутствие альтернативы. Некоторым же здесь, на Земле, приходится особенно тяжко. К числу этих некоторых принадлежал и Лебедь.
Подняв глаза на Артура, Вадим покачал головой.
— Не знаю. Возможно, что и так. Во всяком случае хотелось бы, чтобы там он чувствовал себя действительно лучше…
Застолье неожиданно затянулось, а речи Фемистокла, совершенно не терпевшего уныния, мало-помалу разогрели сидящих. Кость нехотя вышла из горла, заноза медленно выползла из-под кожи…
Сидя за пианино, Елена одну за другой стала наигрывать знакомые мелодии, и совершенно неожиданно Вадим с Артуром подпели ей. Песни сначала выбирались грустные, но под конец вышло и что-то довольно веселое — из прежних мирных времен. Не выдержав, принялся подпевать и Фемистокл. Разумеется что-то свое — задиристое, с намеком на хулиганское прошлое. Вино Поля сыграло роль бальзама. Кость окончательно выскользнула вон, ранка от занозы чуть затянулась, — они ожили. Возможно, смех нужен был им, как разрядка. Как бы то ни было, но все трое смертельно устали бояться, тосковать и хмуриться. Словом, плохо это или хорошо, но они развеселились.
Давясь от смеха и путаясь в клавишах, Елена все еще соблюдала музыкальный ритм, но это уже мало походило на грамотную мелодию. От хохота Артура сотрясались стекла в шкафах, а Фемистокл, раскачиваясь на комоде этаким Ванькой-Встанькой, вовсю дирижировал короткими ручками и хрипло распевал:
— Ну а сержанту наплевать,Он косит глазом на кроватьИ, проверяя списки,Мечтает он о виски.И вот прелестная МадленК нему решила сдаться в плен,На свечку дуя то-о-омно!..Артур громко хлопал в ладоши.— Стоп, стоп, стоп! Дальше пропускаем…Фемистокл подмигивал ему, как старому приятелю по проказам, и непокорно выводил:— И вот в ответственный моментКлопина — вражий элементЕго за… брюхо укусил,И…
— Все! Хватит! — Вадим тоже протестующе замахал руками. Содержание песни он, как и Артур, знал досконально. — Предлагаю вернуться за стол. Песни продолжим как-нибудь после.
— Ага! Дрогнуло?… — Фемистокл буйно расхохотался. — Правда — она, ребята, всегда обоюдоострая. Без грязи нет жизни, без жизни нет искусства. Вот и выбирайте!
— С жизнью, но без грязи! — проголосовал Вадим.
— Романтик, — Фемистокл фыркнул. — Впрочем, в твои годы ничего другого и не остается. Если у человека есть ум, то после тридцати он просто обязан становиться идеалистом. А если нет, тогда все просто. Человек без ума — живуч при любом режиме и раскладе.
— Фемистокл у нас философ, — объяснил Артуру Вадим.
— Я это уже заметил.
— Задай ему какой-нибудь глупый вопрос, он будет страшно рад.
— Задам, почему не задать, — Артур ткнул пальцем в висящую на стене картину. — Знаете ли вы, маэстро, кисти какого гения принадлежит этот шедевр?
— Это? — Фемистокл насупленно глянул на картину. Бровки на его личике сосредоточенно зашевелились.
— Судя по обилию пыли и дешевому багету сия мазня… То есть, я хочу сказать, что концепция образов настолько вялая, что назвать эту с позволения сказать…
Приблизившись к картине, Вадим дунул на нее, заставив Фемистокла расчихаться.
— Эй, ты что себе позволяешь!
— Пардон, просто стало обидно. Дело в том, что это моя мазня.
— Твоя?! — изумление гнома оказалось столь велико, что он даже прекратил чихать. — Ты что, когда-то рисовал?
Вадим кивнул.
— Удивительно! — Фемистокл всплеснул ручками. — Чем только не занимаются бездари! Откуда у них только находится время!..
— Спасибо, гражданин начальник, — Вадим поправил картину и вернулся за стол. — Хотя, возможно, ты прав. Уже лет пять я не притрагиваюсь к краскам и совершенно не комплексую по данному поводу.
— Слава тебе, Господи!
— Однако предлагаю эту тему снять. Как неуместную и совершенно не соответствующую моменту.
— Ага, наступили на любимую мозоль?
— Не любимую, но все же мозоль.
— Что ж, пожалуйста! Поговорим об ужине. Кстати, у нас грядет ужин или нет?
Все снова рассмеялись. Вадим наклонился к гному, подставляя плечо.
— Залазь, шейх. Будет тебе ужин. Я, честно сказать, и забыл, что у нас тут присутствует поистине выдающийся едок.
Довольно ловко Фемистокл перебрался к нему на плечо, вцепившись ручками в шевелюру, нетерпеливо защелкал языком:
— Когда-нибудь, осознав всю пагубность своих издевок, ты будешь рвать на себе волосы и плакать. Но Фемистокла рядом уже не будет, и слезы твои прольются впустую.
— Только не надо о грустном, ага?
— Что? Снова не надо?! — гном на плече даже подпрыгнул. — О чем же надо? Песни мои вас не устраивают, философия тоже… А я ведь между прочим коснулся одной из самых сакраментальных тем — недооценки ближнего своего. Подчеркиваю, не просто ближнего, а самого ближнего. Никакой чужак не обидит вас так, как свой собственный — родственник или друг. Смаху и по самую рукоятку! Вот она ваша человеческая любовь! И стоило ради такого спускаться с пальм? Качались бы себе на лианах дальше, трескали бы бананы с финиками.
— Да, но кто бы в таком случае кормил тебя и поил? Да и сам ты, думаю, появился на свет не без помощи человека.
— Лучше один раз умереть, чем совсем не жить, — добавила Елена. Глаза ее встретились с глазами Вадима, и оба испытали непонятную неловкость.
Усаживая гнома на стол, Вадим гулко прокашлялся. Ничего не заметивший Фемистокл, очутившись на узорчатой скатерти, немедленно придвинул к себе банку со шпротами и, набив рот маслянистыми кусками, невнятно произнес:
— Если бы так рассуждало все человечество! Но ведь нет!.. Все по-прежнему измеряется количеством счастья — этой насквозь эфемерной субстанции, о которой никто ничего не знает. Что может быть более идиотским, чем вопрос: «счастливы ли вы?» Но его уважают задавать все встречные-поперечные. Люди просто свихнулись на этом понятии. Очередное заблуждение — привычка думать, что жизнь создана для счастья.
— Для чего же еще?
— А вы сами поразмыслите! По-моему, ответ очевиден. Пропорции счастья и несчастья практически всегда складывались одинаково. Таким образом, мир, господа, создан для мук и страданий — то бишь совершенно противоположного вашим наивным пожеланиям. А посему в силе остается сакраментальное предложение насчет пальм и бананов. Уверен, в качестве приматов вы были бы намного счастливее.
Артур метнул на Фемистокла странный взгляд. Елена же простодушно добавила:
— Жаль, не было в нашем детстве таких, как ты.
— Еще как жаль! — от души посочувствовал мутагом.
— Но у нас были плюшевые ослики и медведи, — возразил Вадим.
— Но ведь это всего-навсего игрушки — бездушные, холодные, неживые!
— Зато неворчливые.
— Но какие скучные!
— Нас не было, — считай, и вас сейчас нету, — фыркнул Фемистокл. Укоризненно взглянув на Вадима, добавил: — Кстати, заметь, никто из них — ни Артур, ни Лена не кличут меня Вовкой.
