Артур невольно припомнил свое ночное купанье, нервно передернул плечом.
— Ладно… Давай допивать — и ложимся.
Они чокнулись стаканами с холодным чаем и улыбнулись друг другу. Вадим качнул головой.
— Все-таки я чертовски рад, что ты вернулся. У нас тут есть толковые головы, но теперь на одну стало больше.
Артур ничего на это не сказал. Уже поднимаясь, Вадим поинтересовался:
— А это твое болото… Ты думаешь, оно со всеми так обходится?
Приятель качнул головой.
— Думаю, что нет.
— Откуда такая уверенность?
— Да все оттуда же. — Артур неловко усмехнулся. — Я же сказал тебе, это чистилище. Его можно пройти, а можно, видимо, и застрять. Причем — очень даже основательно.
— А Лебедь? Как думаешь, он тоже… — Вадим, не договорив, покрутил рукой, но Артур понял. Глаза его враз потускнели, и за этот непроизвольный отклик друга Вадим ощутил ответный прилив благодарности. Их было четверо — однокашников и друзей. Осталось на одного меньше. И странно — именно в тот день, когда вернулся Артур. В мире сохранялся некий суровый баланс, словно незримый контролер внимательно следил за отпускаемыми порциями горького и счастливого. Черные гирьки уравновешивались золотыми и наоборот. Судя по всему, незримый контролер свое дело знал и ошибок не допускал.
* * *
Проснулся Артур от странного воя — воя не похожего ни на собачий, ни на волчий. Какое-то время он лежал, прислушиваясь, но ни Елена, ни Вадим признаков пробуждения не подавали. Бесшумно поднявшись, Артур прошел на кухню, приблизился к окну. Машинально отметил, что ступает крадучись, уже совершенно проснувшись, словно хищник, вышедший на охоту. Есть свое особое удовольствие в стремительности перехода от сна к реалиям. Как нырок со скалы в воду — из одного мира в другой. Вот ты еще спал, объятый истомой, и вот уже бежишь по улице, овеваемый свежестью и прохладой, крадешься к дремлющему врагу, прищуренным глазом подмечая все краски начинающегося утра. Артур любил такие переходы, любил свою готовность к ним. Что заставало врасплох одних, тонизировало и радовало других, придавая сил, наполняя злым азартом. Он принадлежал к числу последних.
Ночная мгла дохнула на него через открытую форточку, лизнула влажным языком в грудь. А в следующую секунду он увидел воющее существо. Тварь стояла посреди улицы, задрав к небу огромную голову, и исторгала из глотки тот самый протяжный вопль. Она и впрямь не походила на собаку. Не те размеры и не тот облик. Однако Артур все же понял: это был пес — по повадкам, по интонациям несуразного пения.
— Ну, братец, тебя и раздуло! — Артур ни с того, ни с сего ощутил волну озноба. Про стаи бродячих собак, нападающих под покровом ночи на оголодавших людишек, Вадим тоже ему успел поведать. Но одно дело — обычная собака, и совсем другое — такой вот зубастый монстр.
Карабин Вадима — тот самый с ночным прицелом и толстым стволом-глушителем все также стоял в углу. Поколебавшись, Артур взял его, ощупью найдя микрокнопку, включил прибор ночного видения. Ствол винтовки поднялся и замер. Сбалансировано оружие было замечательно, — хоть с руки, хоть с упора стрелок мог поражать цели с одинаковой легкостью. Артур передернул затвор, загнав в ствол первый патрон. Все, что он делал сейчас, походило на какой-то сон — сон номер два. Мозг отмечал происходящее, команду же рукам и пальцам отдавал словно и не Артур. Что и говорить, ночь — это действительно иной мир, с иной шкалой зла и добра, с иными тайными связями всего сущего. Время, отданное под месть и расправу. Мирное спит, хищное действует…
Палец Артура мягко притопил спуск. Карабин дрогнул в руках, но отдача получилась на удивление легкой. И даже гильза, улетевшая за спину, угодила, должно быть, на какую-то тряпку. Бесшумно, легко, почти комфортно… Кажущийся зеленым в прицеле, силуэт ужасного существа ринулся в сторону, неловко запрокинулся на тротуар. Когтистые лапы засучили по земле, завывание прекратилось.
Артур опустил карабин. Вот и все. Было и не было. Выло, дышало, всхрапывало, а теперь замерло навсегда. Вся тайна жизни в маленьком свинцово-никелевом гостинце, посланном в цель со скоростью нескольких сотен метров в секунду. И всплыл в памяти другой пес — тот, что следовал за ним по насыпи. Хвост — так он его назвал…
Артур облизнул губы, глазами поискал чайник. Вот и толкуйте о милосердии, господа хорошие! За того пса он, не колеблясь, пристрелил двух людей, а этого шлепнул сам — без злорадства и без особого сожаления.
Поставив карабин в угол, Артур глотнул из чайника и так же на цыпочках вернулся в спальню. Что и зачем он сделал сейчас? Да черт его знает!.. Вот именно черт. Бог знает одно, а черт другое. Люди путают, они — нет.
Уже под одеялом его коснулась рука Елены, и тут же вспомнилось, как в первые часы встречи эти самые руки она прятала от него, стесняясь и стыдясь. Что можно прятать от мужчин? Морщины с мозолями? Честно говоря, он так поначалу и думал. Но правда оказалась хуже. Елена, его Елена, кололась наркотиками. Этому научило ее одиночество, научили пришлые, коих во всех женских жизнях хватает с избытком. А вот его собственная реакция на печальное открытие удивила, пожалуй, всех. Гнев, ярость, желание мести промелькнули где-то глубоко внутри и погасли. А на смену пришло иное. Нет, не жалость, — что-то совсем другое. Но он словно помудрел за эти несколько недель, шагнул на ступень, о которой раньше даже не догадывался. Наркотики, пришлые и самое разное — все отошло в разряд несущественного. Главным стало присутствие Елены — рядом, в непосредственной близости от сердца. Это снимало разом все вопросы. Он вовсе не прощал и не собирался забывать. Просто мелкое стало действительно мелким, абсолютно незаметным на фоне более важных вещей. Она любила его и была рядом. И та боль, что выворачивала Артура наизнанку, скручивала бельевым жгутом на болоте, тоже была где-то еще очень близко. Контраст, перед которым все меркло. Переживший собственную смерть просто обязан возвращаться в жизнь иным.
Артур погладил женскую кисть, осторожно переложил на подушку. И ощутил внезапно порыв благодарности к тому неизвестному, что привнесло в его душу непривычные изменения. Он мог бы уничтожить и сжечь все собственными руками. Даже обычным словом. Но не уничтожил. Почему — он не мог понять по сию пору, да это его, собственно, и не интересовало. В этой жизни надеяться что-либо понять можно лишь по очень большой наивности. Одно существо он только что на веки вечные уложил на землю, рядом с другим ложился сам, ощущая в себе трепет обожания, благодарности — всего того, что, вероятно, и должно называться любовью. Какого лешего ему было еще нужно!..
* * *
Это было странно — спать после смерти Лебедя, спать после разговора с Артуром. И все-таки он уснул, а, уснув, провалился в клокочущее тенями царство, где было всё и были все. Тело казалось скованным параличом, как в рассказе о Синем Болоте, — прикрыв глаза, Дымов мог только слушать. Пульсирующими ударами сердце толкало язык колокола, размеренно раскачивало глухую боль. На мгновение ему даже представилось, что это не сердце, а настоящий колокол — может быть, даже Царь-колокол из Кремля. Кто-то запаял его треугольную щербину и на тугих канатах подвесил над Воскресенском. Вибрирующий гул разгонял теперь тучи над городом, проникал в сердцевину земли. По ком звонишь, колокол? — спрашивал Вадим. — Или земле приятно твое утробное проникновение? Ведь не вверх, не к небесам обращен бронзовый зев, — к людям.
Гул… Сильнее прежнего. Синее Болото, окружив город, выдуло гигантский черный пузырь, принялось заглатывать дома. Только травоядные предварительно пережевывают, — хищник всегда глотает. Кусками, если не получается целиком. Тот же каменный окунь способен проглотить жертву размерами большую, чем он сам. Утроба ада стократ вместительнее. Места хватит на всех. На город, страну, может, даже на всю Землю. И заставят ли потом люди отрыгнуть их обратно — еще неизвестно. У Артура вот получилось, но он и сам не мог объяснить — почему. Стечение обстоятельств, загадка…
И снова нарастающий гул. Язык добежал до литой кромки, зловеще ударил. Не снаружи, а изнутри. Самые сильные удары всегда наносятся изнутри. Не чужими, а своими — теми, на кого и не подумаешь. А Вадим по-прежнему лежит, не делая ни единой попытки шевельнуться. Трещины в сером потолке, отдаленное содрогание стен, грохот. Это уже рушатся балки, шатаются бетонные перекрытия. Оковы спали, паралич прошел, и, осененный внезапной догадкой, Вадим в ужасе подскочил. Какие, к дьяволу, сны! Да ведь это землетрясение!
Стремглав вылетев из комнаты, он ворвался в гостиную.
— Артур, Лена!.. — горло сипело, неспособное перекричать шум обвала. Дом ощутимо дрожал. Лихорадка смертельно больного существа… В гостиной оказалось пусто. Заваленный газетами диван, опрокинувшееся пианино, комод, на котором еще совсем недавно почивал Фемистокл.
