Я не удержалась и вскрикнула:
– Как? Она что, с ума сошла?
– Да, возможно. Потом она перенесла надежду на психоанализ, в то время еще недостаточно глубоко разработанный. Но даже сам Фрейд, несмотря на годы, проведенные ею на кушетке в его кабинете, не смог убедить свою пациентку отказаться от этих мыслей. Что же касается данной штучки…
Глядя на яйцо восторженным взглядом, Жак поставил его перед собой, тупым концом на поверхность стойки, придерживая пальцами хрупкий трофей.
– …то она всего лишь один экземпляр из коллекции интимных игрушек, которые Мария использовала для того, чтобы стимуляцией изнутри добиться того, что ей не могла дать внешняя стимуляция. Она настолько была убеждена в том, что они в конце концов помогут ей «выбить клин» – вы, надеюсь, простите мне это выражение, – что стала яро пропагандировать первые появившиеся в те годы электрические вибромассажеры. Вот так, с вашего позволения… Скажем, своего рода предметы эротического культа.
– Невероятно.
– Но вы не думайте, какой бы эксцентричной вам ни представилась эта женщина, ну, в определенных вопросах, в целом ничего плохого о ней не скажешь! Во время войны, а к тому времени Мария была уже немолода, ей удалось помочь многим интеллигентам еврейской национальности покинуть Австрию и Германию. И Фрейд, кстати, оказался в их числе.
Он перегнулся через стойку, чтобы отдать мне мое сокровище, и совершенно бесстрастно заявил:
– Теперь вы все знаете. Номер Марии Бонапарт находится на четвертом этаже, по коридору – первая дверь налево от лифта. Желаю вам приятного вечера, Эль.
Вежливая полуулыбка, никакого намека на непристойный подтекст, обычная учтивость.
Я повернулась к лифту и, к своему удивлению, увидела перед собой Исиама с его по-детски чистой улыбкой на устах. Тот самый, кто проводил меня к первой моей клетке, тот, кто не ответил, когда я звала на помощь, тот, кто подсунул под дверь приказание Луи. Не верю я в его безобидную внешность! Все равно он для меня – тюремный смотритель.
– Я вас провожу, мадемуазель. Следуйте за мной.
Но стоило ли обижаться на исполнителя? Я первая зашла в кабинку лифта, и он, покачиваясь, доставил нас на нужный уровень. По пути мы ни словом не перемолвились. Открыв дверь кабинки, Исиам сделал шаг вправо, пропуская меня вперед, и указал на дверь цвета южной ночи. Все двери на этом этаже были такого цвета, по той же логике номера этажом выше все, как на подбор, были выкрашены в карминово-красный цвет, а на втором этаже, там, где располагался номер Жозефины, господствовал золотисто-желтый.
Я подошла к номеру, держа в руках электронный ключ, и собиралась задать Исиаму вопрос относительно его хозяина, но паренек первый нарушил молчание, рекомендованное ему во время нашей первой встречи.
– В этот раз указаний не будет. Вы сами поймете, что надо делать.
– Указаний не будет? Как так? – удивилась я с напускным простодушием. – А откуда вы знаете?
– Этого я не могу сказать.
– Значит, это ваше указание? Не так ли?
– Да, – согласился он.
Могу поклясться, что его смуглые щеки покраснели.
– Уверена, вы умираете от желания мне это сказать, – поддразнивала я Исиама, испытывая его выдержанность, играя с ним как кошка с мышкой.
Бедный юноша потерял свойственную ему невозмутимость. Так трогательно было наблюдать со стороны, как он растерялся, испуг появился в широко открытых глазах, он напрасно искал взглядом, за что зацепиться.
– Вовсе нет!
В конце концов Исиам уткнулся взглядом в электронную карту, которую я держала в руках. Она стала его спасительной соломинкой. Парень выхватил ее, не спросив разрешения, и провел по валидатору. Замок открылся сразу же, с легким щелчком. Моя тюрьма стала для Исиама избавлением.
Он захлопал длинными ресницами и, не ожидая от меня больше ничего, исчез в глубине коридора. Луи мог бы им гордиться. Исиам не ударил в грязь лицом. Ему следовало бы щедро заплатить за услуги. Но я-то знала, что он вернется. Так и случилось. Как только я оказалась в номере, дверь за мной закрылась на ключ.
Комната была похожа не на спальню, а скорее на рабочий кабинет, строго, скромно, но со вкусом обставленный в соответствии с требованиями того тяжелого времени, в котором жила Мария Бонапарт: письменный стол со столешницей из полированной вишни, марокканская скатерть, железная керосиновая лампа со стеклянным колпаком, небольшое потертое кресло с некоторыми претензиями на изыск. В другом конце комнаты, как раз под единственным окном, – плюшевый диван кроваво-красного цвета с разбросанными на нем веером многочисленными подушками, украшенными золотым орнаментом.
Обстановка, в общем, довольно продуманная, в соответствии с образом личности, которой был посвящен номер. Совершенно очевидно, что в первую очередь от меня ожидали довольно простого действия, и я разлеглась на диване.
Как и в прошлый раз, прошло довольно много времени, пока тот, кто заманил меня сюда, дал о себе знать. Сначала, внимательно прислушиваясь, я краем уха уловила лишь обычные звуки: достаточно далекое эхо лифта, приглушенный стук дверей, поскрипывание хозяйственной каталки, которую горничные возят с собой при уборке в номерах.
Поначалу я не заметила в комнате ни одного предмета нашего времени, пока в рамке одной из фотографий, висевшей на стене напротив дивана, не заработал экран телевизора. Я подумала, вдруг я нечаянно села на дистанционный пульт управления, осмотрелась вокруг – ничего. Видимо, экран включился по команде извне, я не нашла других объяснений этому чуду. Скоро обычные помехи и электронный снежок на экране сменились изображением комнаты.
Она отличалась от тех, которые я привыкла видеть в этом отеле и оформление которых являлось его фирменным знаком. Никакого намека на стиль ретро или на известную историческую личность. Стены почти черные, с легким синеватым оттенком, мебели мало, только кровать с толстым матрасом на железной сетке, покрытая пуховым стеганым одеялом, и два кресла в стиле Людовика XV, обитых темной тканью. Причина очень слабого освещения мне стала ясна только тогда, когда в комнате появились две фигуры, мужчина и женщина, полностью обнаженные, их лица были скрыты под масками. Хитрость заключалась в том, что при таком освещении их тела словно светились изнутри, как два светлячка, выхваченные волшебной силой луча из полумрака окружающего пространства, танцоры в ночных кабаре обожают подобное освещение. В результате создавался фантастический эффект сияния их кожи, при движении каждый изгиб тела в сумраке комнаты казался сказочно прекрасным, а несовершенства строения при трансляции на экран оставались незаметными.
