– Только когда вертушка его забирала, он еще живой был. Не попал он себе в сердце. Уже потом, в госпитале, умэр Володя. Жаль пацана. Хороший был. Глупо все получилось. Хотя бы он несколько часов подождал, хотя бы поговорил с кем. Нэт! Мужчина! Позора нэ захотэл для себя и родных.
– А верняк, ридня его нє знае, как он погиб, – проговорил задумчиво Коля. – Так я думаю, и не нужно им рассказывать. Так и так, он на боевых погиб! Знать, похоронку послали, что погиб, выполняя… Как его? Как они там, в письмах, пишуть? Интернациональный долг? Чи как его, Олег?
– А сестренке его ты, Вась, напиши. Напиши, что помнят его в нашей роте, – подумав, сказал Олег.
– А мабуть, и вправду кто из пацанов после службы поедет в этот город? – разгорячился вдруг Толик. – Мабуть, родаков его навестит?
– Может, и так, – отозвался Олег. – Только для этого нужно, чтобы солдат тот Счастливым оказался. Чтоб отсюда живым выбрался… Выполнив этот самый, Интернациональный!
Разбор полетов
– Над чем, лейтенант, задумался? – окликнул его наводчик.
– Да так. Ужасно все плохо, Миша, – пожаловался Саня.
– Не унывайте, лейтенант, еще будет и хуже.
Виктор Курочкин «На войне как на войне»
В тот день Виктору было очень весело прямо с утра. Проснулся в неожиданно хорошем настроении, что редко случалось с ним за год армейской службы. Зарядка не вызвала обычного отвращения, тоже редкость для Витьки. Подрыгав руками и ногами, поприседав и попрыгав, рота принялась нарезать круги на вертолетном поле. Вместе со всеми нарезал круги и Витька. Только без обычной для него тупой отрешенности, а вдумчиво и даже с некоторым удовольствием, внутри немного гордясь собой, что вот, мол, он – уже не молодой, бестолковый колпак, а залихватский, бесшабашный черпак – надежда и опора всей Советской Армии… Вот бежит, наравне с дедами, не запыхивается, не проклинает жизнь, а стойко переносит тяготы, лишения и физические нагрузки на этом, уже в шесть утра невыносимо жарком афганском солнце, и так далее…
И так далее полдня, за что бы ни брался, все получалось! Все весело, чуть не с песней. Задорно! Будто щелкнул в нем какой-то тумблер, включил скрытый резерв оптимизма. Или второе дыхание открылось. Тем более после завтрака поползли среди солдат слухи о предстоящем боевом выходе, вроде даже с участием бронегруппы.
Если на броне, то только на утро. Вечером или ночью уходит пехота, а броня – только утром. Поверив в это, Виктор поддался на Лехины уговоры и после обеда, перед построением роты, они мотнулись в парк боевой техники, где быстро пыхнули косячок. Косяк – не водка, не глушит. Все вокруг казалось Витьке смешным, и в теле ощущался молодой задор. Хотелось толкаться, брыкаться, нестись галопом, взбрыкивая задними ногами, во все горло ржать или орать ишаком. На развод прибыли взмыленные, благо от машинного парка до площадки перед ротой пришлось преодолеть аж метров семьдесят! Их пронеслись рысью, мощно отпихивая друг друга корпусами и вращая налитыми кровью глазами. Толкаться прекратили, уже встав в строй, да и то лишь после того, как техник роты, прапорщик Кленов, вышел из ротной канцелярии. Витька, сам не зная для чего (может, прапора позлить, нарваться на лишний втык?), напоследок двинул плечом так, что Леха вылетел из строя. Кленов, однако, оставил их жеребячество без внимания. На улице – под пятьдесят, так кому ж охота задерживаться на солнцепеке ради никчемных пререканий?
Вообще-то, прапорщика в роте уважали. Технарем он был толковым, машины понимал. Но дело было не только в этом. Для солдат имеют большое значение личные качества командиров, особенно справедливость и порядочность. Панибратство для солдат не прокатывает, командир есть командир, не ровня. Вот и прапорщик с подчиненными механиками и наводчиками держал подобающую дистанцию, какая положена между кадровыми и солдатами срочной службы; был серьезен, если не сказать суров. И все же за этой серьезностью бойцы чувствовали в нем молодую бесшабашность двадцати с небольшим лет свойского парня, с каким на «гражданке» вполне возможно было бы болтаться в одной компании. К солдатам прапорщик понапрасну не цеплялся, а при явных «залетах» не спешил докладывать командиру роты, предпочитал разбираться с «залетчиками» самостоятельно. Как-то раз, когда ему довольно явственно и нагло нахамил старослужащий-дед, прапор, внимательно на него посмотрев, вывел ситуацию на тормозах. А вечером завалился в кубрик, вроде как здорово поддатый, похохмил немного с дедами, да и принялся с ними возиться, так что койки в кубрике чуть не повалились. Хоть и шуточной была возня, а все ж прапорщик невзначай заломал того деда, и прищемил так, что бедный дедушка Советской Армии запищал, как придавленный котенок, и практически попросил пощады.
Прапор – мужик что надо! Так считали бойцы Первой роты. Впрочем, других командиров в роте и не было (по крайней мере пока солдат не превращался в дембеля). Но солдат будет не солдат, если иногда не нарушит чего-нибудь в повседневке, не на боевых, конечно. Витька и сам не понял, для чего вышиб из строя Леху – от хорошего ли настроения, от избытка благодарности за веселящий косячок, или от радостного возбуждения от предстоящего боевого выхода на броне?
Они еще потолкались, стоя в задней шеренге кое-как построившейся роты, но тут Кленов начал вяло, без интонации читать боевой расчет, и шутить расхотелось. Слухи, бродившие среди солдат, подтверждались – на ночь был назначен боевой выход. Вначале шел список тех, кто ночью полезет на гору. Фамилии нанизывались одна на другую, вот и Лехина мелькнула, старшим тройки. Виктор терпеливо ждал. Наконец пошли списки бронегруппы, три машины от первой роты:
– 110-я: Науменко – Савканаев, 112-я: Синицкий – Брагин, 113-я: Бабаев – Халитов.
Кленов, не поднимая взгляда на солдат и почти без паузы, пробубнил:
– Наряд: дежурный по роте…
Сердце ёкнуло в предчувствии, и Виктор услыхал свою фамилию. Дальше он уже не слушал, ярость подкатила к горлу: «Да что же это! Какого черта опять Брагин?!! Ведь моя очередь! Он в прошлый раз ходил, а я наряд тянул. Запарили этими нарядами, что ж я – чмо какое, в батальоне отсиживаться?»
Перед глазами быстро пронеслась картинка: заспанные молодые бойцы, как зомби, сползающие с кроватей, ночная прохлада парка, позвякивание оружия бредущего следом караула, бессонная ночь… Во рту от волнения сделалось горько и противно. Виктор понурил голову.
Тем временем прапорщик закончил читать и без лишних слов ушел в канцелярию. Народ стал расползаться, кто-то готовиться к выходу, кто-то – к наряду. Вскоре на солнцепеке остались только Виктор с Лешкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
