Беда была в том, что колонну на Бахарак пытались пробить уже не раз, да только духи наглухо закупорили ущелье, так что ни новые, ни старые машины не могли пройти эти сорок километров, отделяющие Первый батальон от полка, так что всё необходимое доставлялось в Крепость вертолетами. Но даже «коровы», огромные МИ-6, не могли поднять в воздух 15-тонную махину новой бээмпэшки.
Вот и получилось, что после Курху в ротах осталось по четыре – пять машин, и на каждую приходилось по два экипажа. Именно поэтому ротный мог выбирать, кого из специалистов поставить на броню, кого отправить с пехотой, а кого оставить дежурным по роте или назначить в караул.
По прибытии в роту Виктора назначили на командирскую машину, и несколько раз он выезжал с броней на какие-то малопонятные задания: то на Сарипульский мост, выносную «точку» Второй роты, то к афганским сарбозам[9] – солдатам правительственных войск ДРА, стоящим на «точке» за рекой. Даже пару раз по тревоге: в первый раз – на Сарипульском мосту, поднялась ночью непонятная стрельба, в другой раз афганские солдаты были атакованы духами, и шурави поспешили к ним на помощь. Правда обе тревоги тоже кончились ничем – на Сарипульском мосту просто справляли день рождения взводного и устроили праздничный салют из стрелкового оружия и минометов, а сарбозы сами вышли из-под огня и встретили подмогу уже на подходе к своему посту. Словом, все его выезды на броне были холостыми. Потом, уже весной, Виктор и вовсе отпросился у ротного с командирской машины в первый взвод, чтобы отправиться вместе с ребятами на точку «Бахаракский мост» тащить двухмесячное дежурство.
Во взводе попасть на броню стало уже невозможно. Опытные, отслужившие год или полтора операторы молодых на машины не пускали. Оставалось только регулярно чистить ствол орудия и перебирать пулемет. Но Виктор не обижался. Машины он не знал, потому что в учебке его учили не на БМП – боевой машине пехоты, а на БРДМ с противотанковыми управляемыми снарядами, так что претендовать на машину у него и прав-то особенных не было. Во время своих немногочисленных выездов оператором он только успел разобраться, как включать электроприводы башни и вооружения. Из пушки стрелял всего один раз, когда вскоре после их прибытия замполит роты провел для молодых спецов тренировочный выезд со стрельбой.
Но весной ситуация начинала меняться. Уехали последние дембеля-спецы, деды мечтали об осеннем приказе и на войну не рвались даже на броне, предпочитали проводить время на постах. Так что в силу вступал его призыв, «дембель через год», с девизом «До фига прослужил, до фига осталось!» Пришла пора ставить себя, занимать «место под солнцем». Тут и началось их соревнование с Андреем Брагиным – наводчиком второго взвода. Оба одного призыва, оба младшие сержанты, они с Брагиным не очень дружили, но поддерживали приятельские отношения. Брагин, окончивший ашхабадскую учебку, был, наверное, более грамотным оператором, что вызывало у Витьки тихую зависть. Утешал он себя только тем, что сам до конца не был уверен, чего хочет больше – ездить только на броне или ходить по горам с пехотой, на пару с Лешкой.
Обидным было то, что сегодня Виктора не брали в операцию ни пешком, ни на броне. Стоять дежурным по роте во время выхода на боевые всегда казалось Витьке занятием постыдным и гнилым. Но служба есть служба. А приказ командира – всегда Приказ.
Всю ночь он ждал из канцелярии сигнала на построение, но команда так и не поступила. Только один раз, ближе к полуночи, ротный мотнулся до штаба и после этого уже не появлялся из канцелярии. Боевая группа спокойно похрапывала в кубриках, автоматы и снаряжение дожидались своего часа под кроватями. Разведя на посты смену в четыре утра, Витька понял, что операция отменена. Небо постепенно засветлело, отступила ночная мгла, и сразу, без задержки из-за горы выплыло огромное красное солнце, еще не жаркое в начале пятого, но обещавшее впереди еще один изнурительный, бестолковый день. Удивленная рота была поднята в обычное время, в пять утра.
День завертелся в своем обычном порядке: зарядка – умывание – завтрак – построение. После этого Витьке стало проще – он спокойно, с чувством исполненного долга, забрался в кубрик, улегся и проспал до самого обеда.
На послеобеденном построении Виктору показалось, что время закольцевалось и этот день будет повторяться без конца. Наряд снова читал прапорщик Кленов. Рота снова выходила на боевые, и снова не было его в списке пехоты, как не было и в составе бронегруппы. Он даже не удивился, когда услышал, что заступает дежурным по роте. Видимо, никто и не подумал переписывать боевой расчет, прапорщик просто прочел вчерашний, захлопнул тетрадь и уплыл в канцелярию. Солнце пылало в небе, жара плавила мозги, вокруг него люди, словно высушенные мумии, медленно брели в сторону спальных помещений. Виктор пересилил в себе апатию и на последнем дыхании поплелся в сторону канцелярии.
Через полчаса он уже будил безмятежно спящего Брагина. Андрюха никак не мог понять, чего от него хотят, а очухавшись, не мог поверить, что кому-то пришло в голову оспаривать его право подставлять башку под выстрелы.
В духоте канцелярии маялся командир роты. Головная боль сжимала виски, в затылок будто бы железный штырь вбили, жара выматывала и не давала сосредоточиться. Капитан сидел на койке, обхватив руками голову, и вместо того, чтобы думать о предстоящем боевом выходе, пытался сообразить, что же происходит в этой жизни. Было легче поменять наряд, чем спорить с этим сержантом, взывавшим к непонятной справедливости, которая давала право идти утром на задание, вместо того чтобы остаться в наряде и спокойно дожидаться возвращения роты с боевых. А впрочем, понятно, думал он, мы тут все одурели – от жары, не иначе. И все ставим с ног на голову!
Солнце только-только показалось из-за горы, исполосовав землю парка длинными тенями. Тишина и солнечный свет были настолько спокойными и мирными, что не могло быть и речи о ночных засадах и боевых выходах. В этот ранний час все вокруг удивительно напоминало утро на рыбалке, когда с первыми лучами солнца подходишь к озеру. Сердце замирает на мгновенье и пускается вскачь, наполняясь безотчетной радостью просто от вида отраженного в воде безоблачного неба, от глинистой кромки заросшего травой берега, от буйных зеленых кустов, окаймляющих водную гладь. А в воздухе бурлит мешанина из запахов озерной воды, болотных растений и полевых цветов. Так же замерло, а потом затрепетало Витькино сердце от вида выстроенных в ряд боевых машин. Только вместо горсти удочек в руке его были зажаты ремни автомата и подсумка с магазинами, а воздухе пахло мокрым железом, соляркой и пылью. Броня машин блестела от росы – остывшие за ночь стальные поверхности собирали на себе остатки влаги из утреннего воздуха. Внезапно тишину оборвал рев двигателя – стоявшая слева от Витькиной 112-й командирская 110-я запустила движок и затарабанила на холостых оборотах. Ухватившись рукой за задний фонарь, Витька вскарабкался на корму машины, протопал по прямоугольным люкам десантного отделения к башне, поднял крышку люка и соскользнул внутрь. Не успел он устроиться на сиденье, как из тоннеля, соединяющего операторскую с командирским и водительскими отсеками, послышался злобный голос механика-водителя Мишки Синицкого:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
