Перед глазами быстро пронеслась картинка: заспанные молодые бойцы, как зомби, сползающие с кроватей, ночная прохлада парка, позвякивание оружия бредущего следом караула, бессонная ночь… Во рту от волнения сделалось горько и противно. Виктор понурил голову.
Тем временем прапорщик закончил читать и без лишних слов ушел в канцелярию. Народ стал расползаться, кто-то готовиться к выходу, кто-то – к наряду. Вскоре на солнцепеке остались только Виктор с Лешкой.
– Ну и чё тут плакать, бача[7]? Хрен ли ты там забыл! Постоишь дежурным, все чики-чики будет! Лучше, чем ночью в гору ползти! Так и так не спать, а здесь хоть не вспотеешь.
– Да я не про гору, пойми, Леха! Я ж должен на броне идти. На машину совсем не пускают. Скоро осенники домой пойдут, мы дедами станем… А какой из меня дед, если я вообще ни разу еще не стрелял, только пушку чищу за другими?
– Та, скажешь – скоро. Ноябрь, еще когда! А лето длинное, Вить, успеешь научиться. Да и ваще, что, на хиг, за радость в этой железной банке ездить? А на фугас нарваться не думаешь, ранний дембель себе схлопотать? Пацаны базарили. В полку опять подрыв был. На точке Аргу ребята за водой к колодцу поехали, а духи, видать, ночью на дороге фугас зарыли.
– И чего? – нехотя спросил Виктор.
– Чего? Сам, что ль, не знаешь? Пехота разлетелась с брони, как воробьи с груши. Поломались, кто – руку, кто – ногу.
– А экипаж? – Виктор почувствовал, что у него вспотели ладони.
– Да тоже улетели. Рвануло, балакают, под третьим катком, прям под оператором, – небрежно, со знанием дела, протянул Леха. Подумав, добавил: – Механика оглушило.
– А оператор? – продолжал допытываться Витька.
– Да повезло ему. На башне сидел, только ноги в люк свесил. Ну, посекло ноги, конечно. Но живой остался. Теперь домой поедет по ранению, чмошник!
– Это еще хрен знает. Помнишь дембеля того, Молдавана? Я когда осенью сюда приехал, он уже домой собирался. Так мне потом дембель-оператор рассказывал, что Молдаван два раза ранен был, а домой его не отпускали.
– Много он понимает, твой дембель-оператор! – отмахнулся Леха. – Молдаван пехотой был, он по-любому до февраля торчал бы тут, как лом в дерьме, пока замена не придет. Но ему за второе ранение на «Красную Звезду» написали и предложили сержанта дать, чтоб он мог в ноябре по спецовой замене уйти, а не с пехотой. Это, значит, чтобы по ранению не комиссовать, прикинь, гады, а? Он согласился. Не дурак парень!
– Да, вот зашарил Молдаван! Сержанта получил, орден схватил. Повезло! – завистливо сказал Виктор.
– Да у тебя, бача, совсем мозги переклинило. Кам-кам дивана[8]. Чарс нужно меньше долбить! Скажешь тоже, повезло! – разъярился ни с того ни с сего Лешка. – У него там с позвонком что-то было, с шейным. Ты помнишь, как он ходил тут?
Витька припомнил Молдавана, прошлую осень, первые дни в Крепости. Как раз на следующий день после прибытия в Бахарак он и еще несколько колпаков шли через парк, к внешнему дувалу Крепости. Молодой, только из Союза, сержант с любопытством новичка озирался по сторонам, все вокруг было интересным для него. Жаркое солнце в ноябре, цветущие розовые кусты, резные тени от акаций на утоптанной, выжженной земле, сочная зелень травы вдоль арычка. Да и сам этот арычок при внимательном осмотре, оказался очень необычным. Крохотный, не больше тридцати сантиметров шириной, воды – воробью по пояс, он бодренько журчал вдоль всех дорожек в Крепости, и бока его были выложены необычными толстыми железками, в которых, вглядевшись, Витька узнал гусеничные траки бээмпэшек. Он тогда прикинул, сколько ж техники нужно было переобуть, чтобы выложить весь арык траками.
«Вот так дела! Занесло в теплые края», – думал он, разглядывая цветущие кусты и зеленую траву.
Не таким представлялся ему Афган, когда в последних числах октября он ехал сюда из холодной Центральной России.
Путь лежал через Москву. Рано утром их команда из артиллерийской учебки, человек двадцать, сошла с поезда на платформу. В Москве шел мелкий снег. Ветер гнал по перрону бледные ручейки снежинок, смешивал их с пылью и окурками, вихрил возле облезлых урн с вывалившимся мусором. Фонари горели противным бледным светом, едва разгонявшим предрассветный сумрак. Мир вокруг был гадок и тускл, жизнь впереди – мрачна и беспросветна. Их провожал холод России, а впереди ждал зной Афгана, пустыня, пыль с песком, жажда.
Потом был самолет до Ташкента, пересылка в Чирчике, медленный поезд, ползущий через выжженную степь до Термеза, мост через пограничную Амударью и вертолеты, вертолеты, вертолеты, бросками уносящие их в глубь чужой страны. С каждой остановкой, с очередной пересылкой их группа таяла. Товарищей разбирали «покупатели», пристраивали к уже собранным группам, в которых те сразу выделялись черными погонами и околышами фуражек из толпы краснопогонных мотострелков.
До Файзабадского полка из их команды доехало только четыре человека, и там всех раскидали по разным подразделениям. Витька и представить себе не мог, как ему повезло, когда он был зачислен в первый батальон, стоявший километрах в сорока от полка, в Крепости возле кишлака Бахарак. Из полка молодое пополнение перебросили в Крепость тоже вертолетом. Это был уже четвертый его перелет за три дня. Накануне на пути из Кундуза в Файзабад было уже скучно смотреть на ползущую далеко внизу однообразную холмистую равнину серо-желтого цвета. Теперь же Виктору открывался совсем другой вид. Вскоре после взлета вертушка вошла в ущелье, рядом с бортом поплыли каменистые склоны гор и голые мертвые вершины.
Минут через двадцать, когда показалось, что не будет конца этому коридору, горы вдруг расступились, и Виктор сквозь иллюминатор завороженно смотрел на широкую, утопающую в зелени долину, окруженную высоченными горами. Вдали, сверкая на ярком солнце, высились снежные пики. Вертолет нырнул вниз, накренился на левый борт и широкими кругами пошел на снижение. Несмотря на заложенные быстрым перепадом давления уши и нудную зубную боль, Виктор рыскал взглядом по долине, выхватывая из этой вертящейся карусели блеснувшую полоску реки, серые постройки, окруженные садами, прямые нити арыков, крепостную стену с круглой башней.
– Бахарак! – крикнул ему в ухо сидевший рядом солдат в непривычной форме и с панамой на голове.
А через десять минут в канцелярии Первой роты Витька уже докладывал о своем прибытии:
– Товарищ командир… – Витька браво вытянулся по стойке смирно и козырнул.
За столом четверо играли в карты. Не имея возможности вычислить, кто из них старший, Витька обратился как бы ко всем сразу и смотрел за реакцией – тот, кто обернется первым, скорее всего, и будет командиром роты. Обернулся черноусый молодой мужик с веселой искоркой в глазах. Ротный был в спортивном костюме, как, впрочем, и остальные обитатели канцелярии. А так как погоны на олимпийках не предусмотрены, и звания было не разобрать, сообразительный Витька нашелся, как обратиться к ротному: «товарищ командир».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
