Я почувствовал, что в глазах моих навернулись слёзы. Обидно!
– Старшина! Отставить истерики! Как барышня кисейная, сцены тут устраиваешь! Кем до войны был?
– Не знаю. Контуженый я. На фронт везли, на станции при бомбёжке контузило. Память и отбило. Как воевать – знаю, а о себе – ничего не помню.
– Контуженый, говоришь? Что ж, похоже. Ну, что будем делать с тобой, старшина?
Я пожал плечами, скривился – грудь прострелило болью:
– Как решите. Обвинения мною заслуженные, готов понести наказание. А отпустите в батальон – буду танки их жечь. И их убивать.
– Какой ты покладистый стал, – сказал особист, – а там что ж так нагло себя вёл?
– Сейчас дело касается меня лично, а там – всех. Себя не жаль, а пацанов – жаль. И мамок их.
– Пострадать за други своя? – хмыкнул подполковник. – А сначала махновцем казался. Анархист?
– Православный русский, – ответил я, – защитник Родины, людей и веры.
– Ого! – полковник даже откинулся на стуле. – Что-то я впервые подобное слышу. Не было такого на моей памяти. Так ты что, верующий?
Я вытащил из-под бинтов крест, показал, спрятал. Полковник нахмурился:
– В особом отдельном батальоне чекистов – верующий. Что-то я совсем перестал что-либо понимать.
– Жаль, комиссар наш в полк поехал. Ему было бы любопытно, – усмехнулся подполковник.
– Религия – опиум для народа, – пробубнил особист, – отсюда такое смирение к смерти, бесстрашие и жертвенность?
А особист – кручёный парень! Во, как глубоко смотрит.
– Так то – религия. А у меня – вера. Это разные штуки. Религия – для попов, вера – для Бога и его части в человеке – души.
– Отставить религиозные проповеди! – стукнул кулаком по карте полковник.
– Так что же решим? – спросил подполковник.
– Чёрт его знает! В этом старшине столько намешано! Вроде и герой, а вроде и махновец. Расстрелять – рука не поднимается. Мне бы роту таких старшин – хер бы я от границы отступил, – полковник махнул рукой, отвернулся: – Силантьев, давай чаю!
– Майор, основное обвинение – твоё. Оскорбление вышестоящего, угроза вышестоящему. Тебе решать!
Майор сидел, уставившись в одну точку на столе, сцепив пальцы на руках, казалось, не слышал.
– Майор!
– И не станет ни господ, ни рабов, ни вышестоящих, ни нижестоящих, все равны перед Богом.
– Так, то перед Богом! А мы в армии, – усмехнулся полковник. Почему-то повторив моё «так то…».
Майор как-то странно, отрешённо посмотрел на него, потом вздрогнул, тряхнул головой:
– Так, говоришь, старшина, богоугодное дело делаешь – врага изничтожаешь?
– Так точно! В тяжкий час надо отстоять людей и защитить их от бешеных собак, бесов-фашистов.
– Так. Бог велел тебе прощать?
– Велел.
– Простишь ли ты?
– Немцев? Когда над Рейхстагом красный флаг повиснет – прощу. А вы?
Майор долго смотрел на меня:
– Думаешь, повиснет?
– Знаю наверняка. По-другому – не бывать!
– Только на это и уповаем, – вздохнул подполковник, – и когда же?
– Победа просто так не даётся. Её заслужить надо. По бедам пройти, выстрадать её.
– Неужто мало настрадались?
Я пожал плечами, опять скривился от боли.
– Что-то вас занесло куда-то не туда, – сказал полковник, – вернитесь на грешную землю. Правильно, победу заслужить надо. Майор, оскорблён ты был прилюдно, прилюдное извинение тебя устроит? Ты, старшина, готов извиниться?
– Прошу простить меня, товарищ майор, я не хотел оскорбить вас, задеть ваши чувства. Слова и действия мои были продиктованы необходимостью того момента.
– Во как! И извинился, и правым себя считает! – подпрыгнул полковник, погрозил мне кулаком: – Ну, Кузьмин! Ну что, майор?
– Служи, старшина. Извинения приняты. Но прощен ты будешь, только если завтра перед мостами десять танков встанут навсегда!
– Хотел наградную на тебя писать, Кузьмин, а теперь не буду! Иди! Стой! Продиктуй начштабу, ему вот, фамилии, что ты давеча называл. На них твои геройства раскидаем. Что довольный такой? Награды Родины ценить надо! А ты – «себе оставьте»! Паршивец! Записали? Иди! И на глаза мне больше не попадайся!
Вот так как-то пронесло мимо трибунала. Машины меня уже ждали, ребята нервничали. Сел, поехали.
– Зачем вызывали? – спросил наконец Школеров, все елозил и елозил в нетерпении, пока посты не проехали.
– Просили назвать фамилии наиболее отличившихся бойцов. Мельник, тебя ждёт награда за захват танка.
– Так это же ты захватил его!
– Нет, Мельник, ты. Меня не расстреляли – и то награда. Извинениями обошлось. Добыли чего?
– Патроны, гранаты, бутылки с зажигательной смесью, два ящика снарядов для сорокопяток и ящик – для зениток. Мешок трофейных винтовочных патронов.
– Что отдали?
Школеров притворно вздохнул:
– Все трофейные карабины, три автомата для интендантов и пять десятков винтовок наших, мосинских. И ещё две машины хлама – ремни, кители, сапоги, ботинки, котелки, противогазы. Всё, кроме ботинок – трофейное. Сапоги немецкие ребятам раздали. Теперь даже батальон Свиридова в сапогах.
– В общем, всё барахло ты сбагрил.
– Не всё ещё. Ещё много лишнего – всю ночь возить. Расписок – полная планшетка. Одного боюсь – бросят всё это где-нибудь, а новые части вооружить нечем будет.
– От нас это уже не зависит. Что планируешь делать?
– Сейчас там должны ещё машины загрузить. Поеду сдавать и постараюсь ещё что-нибудь получить. Только теперь поеду на станцию. Там армейские склады, сейчас только узнал. Сегодня ночь будет последней для заготовки.
– Думаешь? Почему? Врят ли они нас за день отрежут.
– Отрезать не отрежут, а простреливать будут уже прицельно. И где складировать всё? Всё не зароешь.
– Думаю, в лесопилке промежуточный склад нужно сделать. Лесом нас сложно обойти, а вот мы туда – отойдём. И лесами будем пробиваться, кто выживет.
– Точно. Твоего Тараса и озадачу – он у тебя самый оборотистый и основательный.
– Весь в меня!
Предрассветный мандраж
Полустанок и посёлок были пусты. Все копали, под прикрытием темноты, основную линию обороны – в 150–200 м позади вырытой днём, уже демаскированной.
– Старшина! Оставь мне Мельникова. С этой дурмашиной он один управляется, а мне каждая погрузочная тонна – позарез. Утром отдам.
– А что мне за это будет?
– Бинокль. Трофейный, цейсовский. На, держи!
– Ты бы мне его и так отдал.
– Ты и Мельника бы так отдал. Ладно, поехали. Мельник, сдавай назад, к Тарасовой яме.
Откуда-то вылетел Кадет – прибежал на звук моторов, кинулся меня обнимать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
