щеках и того, как тошнота и диарея начали мучить его в последнее время все чаще.
За три года работы молодого бармена подсобка стала его основным местом обитания. За последнюю неделю Женя особенно зачастил туда в перерывах между потоками гостей в обеденное и вечернее время. В узкой, тесной комнатушке, заставленной ящиками с пивом, холодильником с белыми винами, фруктами и молоком, бармен ложился на импровизированную койку из шерстяных покрывал. Он складывал руки на груди и поднимал глаза на фотографии, которыми завесил всю дальнюю стену подсобки. Роман Федорович позволил ему обустраивать ее на свое усмотрение, лишь бы он работал хорошо.
На фотографиях этих значились любимые гости, старые и мертвые друзья, изображения ветхих, довоенных избушек за территорией города А и серые лесные пейзажи. Серый цвет чаще преобладал над всеми остальными. Смотря на него, Женя не чувствовал, будто что-то было не так. Для него казался само собой разумеющимся тот факт, что лица друзей были почти всегда на фоне грязно-желтых деревьев, серой стойки бара, бело-коричневой плитки дома или просто темно-красных дорожек из кирпича.
Так он мог часами лежать, как Иван на печи, только вот чуда не случалось. Лишь глухая очередь из трех ударов металлического звоночка у стойки, от которого он всегда как по команде вскакивал, приводил голову в порядок, оттряхивал черный барменский фартук и с веселым видом человека счастливого выходил из подсобки, уже крутя в руке бутылку игристого вина 2108 года, покрытую легким конденсатом, временно отвлекала его.
В пятницу вечером, где-то после девяти, всегда стояла у стойки одна и та же девушка с кудрявыми золотыми волосами и редкими красными прядями. Ее лицо часто имело на себе маленький след от сухой глины, который она с румянцем на щеках бежала смывать, когда кто-то указывал на это.
Стоило Жене услышать эту очередь звоночка, как из головы на время пропали тревожные мысли, но приводить себя в порядок уже желания не было. Он, все с той же бутылкой вышел из подсобки и слегка улыбнулся. Девушка у стойки вскинула брови и улыбнулась, в ответ на что Женя посильнее натянул уголки рта и молча наполнил вытянутый бокал для дамы.
– Сегодня без той лучезарной улыбки, – сказала девушка и сделала маленький глоток своими тонкими светло-розовыми губами. – Что-то с Ваней опять? Как он себя чувствует?
– Вел… Великолепно! – испуганно выдавил из себя Женя и натянул фальшивую улыбку. – А т-ты как? Как горшки?
– Горшки? Ты никогда не интересуешься горшками, – она прищурила глаза и нахмурилась, но все еще не скрывая ехидной улыбки.
– А чем же по-твоему? – спросил Женя, чуть не выронив из руки длинную барную ложку.
– Ты спрашиваешь про пиалы, кружки, тарелки и кувшины… Порой просишь их завезти тебе. В конце концов, куда ты чай, по-твоему, наливаешь? Не в мои ли поделки? Еще ты спрашиваешь о том, какие они сегодня выдались… и я не делаю горшки, – девушка поставила уже наполовину высушенный бокал игристого на стойку. – Женя, ну что опять ты пытаешься от меня скрыть?
– А вы ожидаете, мисс Марго, что я буду вот так вываливать вам все и сразу? А если бы Ваня умер… Я, думаете, так просто бы вам сказал, мол: «Да, Вано умер. Я провел прошлую неделю, читая его стихи на грязном диване со стаканом виски и слезами на щеках!»
После этих слов Женя посмотрел на Марго полными испуга глазами, поняв, как его импульсивный характер и слабонервность все испортили вмиг. Сейчас ему придется слушать ее сожаления, терпеть ее жалкие попытки успокоить его и внимательно слушать советы из книжек по психологии, которыми Марго так увлекалась. Она с секунду смотрела на него с недоумением, а потом вдруг встрепенулась. Молчание, воцарившееся между ними, вдруг начало стремительно, как вытекающее из бутылки вино, высасывать из Жени силы. Он опустил голову и налил себе небольшой стакан виски. Марго посмотрела на него, забрала стакан и вдруг сказала:
– Это самый дорогой виски.
– Да знаю я, мать твою! – он поднял на нее глаза.
С лица пропало прежнее отчаяние. Женя источал злобу, ярость, которую Марго до этого никогда за ним не замечала. Поставив свой бокал на стойку, она подошла к разгоряченному парню и взяла его кисть, опутанную паутиной выпирающих синих вен. Стоило ей прикоснуться к парню, как тот бессильно разжал руку и снова опустил виновато взгляд.
Девушка по имени Марго. В ней Женя часто видел собирательный образ из самого худшего и лучшего, что могло представить человеческое сознание. Она умела пользоваться своим очарованием. Стоящий рядом юноша, который даже не перешагнул порог восемнадцатилетия, бурлящий гормонами, изводящий себя по пустякам, чувствовал себя самым мужественным и сильным человеком рядом с ней. Ложное чувство того, что он обуздал девушку старше его, опьяняло сильнее, чем стакан виски в руке.
– Ну ты же давно ждешь чего-то от меня? – спросила Марго и пододвинулась ближе.
Но сегодня Женя никак не мог провалиться в пучину удовольствия, которое вызывала Марго у него так давно и столько времени. В течении многих месяцев он общался с ней за стойкой, мило беседуя и все больше подливая дорогое вино, стараясь обуздать ее хитрый нрав и очень уж высокомерную природу, однако сегодня эта одинокая и явно заранее подвыпившая девушка с пушистыми, приятно пахнущими волосами, дорогими духами, мягкими руками и ясным взглядом вдруг потеряла свой шарм. И сегодня, в такой мрачный и опротивевший ему день, эта женщина вдруг захотела ответить ему взаимностью. Словно весь мир сегодня насмехался над ним.
Вместо того, чтобы, как обычно, бросать взгляд на глубокое декольте или короткий подол юбки, он смотрел на дальнюю стену, где висел портрет управляющего, Жени и Вани, что радостно перерезают красную ленту. Эта фотография была сделана ровно за неделю до того, как Ваню посадили на три года. Марго медленно отошла от Жени и посмотрела в направлении его взгляда. Одна лишь фотография дала ей окончательно, как она полагала, понять его чувства, но, когда она повернулась обратно, чтобы успокоить его и спустя долгий год их общения дать ему вкусить себя, позволить забыть ему то, что так тревожило его, Женя уже пропал в подсобке, закрыв дверь на двойной оборот.
II
На третье утро, когда самые очевидные загадки были на руках, Егор пошел умыться в тот самый бассейн, где они отмыли кролика. Вода была грязная, как и все вокруг, но это было не болото. Умыться точно можно было с чистой совестью. Сев на металлическую
