Мне хотелось бы здесь очень коротко передать мои первые ощущения от встречи с песнями Окуджавы, Галича и Высоцкого — трех «китов», на которых стоял мир русских бардов. Много лет спустя, на радио «Свобода», Галич сказал: «Для России 60-х годов поэзия под гитару была открытием, потому что оказалось, что песня может вместить огромное количество человеческой информации, а не только „расцветали яблони и груши…“»
А вот какие замечательные строки написал Юрий Нагибин: «Окуджава разорвал великое безмолвие, в котором маялись наши души при всей щедрой радиоозвученности тусклых дней… нам открылось, что… уличная жизнь исполнена поэзии, не исчезло чудо, что мы остались людьми».
Галич — процветающий драматург, сценарист и поэт, не умел прятаться за символами. Называя вещи своими именами, он ошеломил нас сарказмом, трагической остротой своих песен. Начал он как бы шутя: «Леночка», «Красный треугольник», «Баллада о теории относительности»… Его «Тонечка» четко ассоциировалась с известной в то время поговоркой: «Не имей сто друзей, а женись, как Аджубей» (зять Хрущева). Шутки Галича стали быстро тянуть «на семь лет плюс пять „по рогам“», как говорили бывшие лагерники.
«…И жену его, и сынка его, и старуху-мать, чтоб молчала, б-дь! Чтобы знали все, что закаяно Нашу родину сподниза копать!».
Поэзия Галича — грозная, беспощадная, без оглядки, достигающая бешеного эмоционального накала — поражала меня своей точностью, единственностью, абсолютной необходимостью каждого слова. «Из песни слова не выкинешь» — это о песнях Галича.
12 июня 1976 года на радио «Свобода» Галич рассказал: «Была минута счастья в 68-м году. Весной того года безумцы из новосибирского Академгородка решили организовать у себя фестиваль песенной поэзии… В Новосибирске… встречали нас устроители этого фестиваля, держа в руках полотнище с весьма двусмысленной надписью „Барды, вас ждет Сибирь“.
Известный автор-исполнитель Юлий Ким (р. 1936) еще в 1965–1966 годах также становится одним из активистов правозащитного движения, из-за чего вплоть до 1985 года вынужден публиковаться под псевдонимом Михайлов. Кстати, в оперативных сводках КГБ он проходил под кодовым названием „гитарист“.
К этому же периоду относится и ряд песен Кима, которые тематически связаны с диссидентскими сюжетами — суды, обыски, слежка и так далее.
Другая сторона вопроса — скорость и масштабы распространения сам— и „там-издата“, и магнитиздата. Когда мы доставали и перепечатывали что-то в 4–5 экземплярах на тонкой бумаге или фотоспособом, новую книгу читали родственники, друзья, знакомые… Судя по нашему опыту, после нескольких десятков читателей книги сплошь и рядом становились нечитаемыми и в большинстве случаев возвращались к нам (издателям) без перепечатки. По сравнению с магнитиздатом работа по распространению самиздата была страшно трудоемкой и медленной, поэтому для ГБ было гораздо легче найти и изолировать „издателей“ (я уж не говорю об авторах) и, как мы знаем, в некоторых случаях — читателей тоже.
С другой стороны, магнитиздат нарастал, как снежный ком. После каждого выступления барда в домашнем концерте или даже на концертной сцене немедленно появлялись новые источники магнитиздата, после каждой переписки все больше людей становились „издателями“. Конечно, КГБ всегда мог отыскать десяток наиболее активных людей, но в массе, если „брать“, надо было бы брать сотни тысяч, если не миллионов обладателей записей песен бардов. К нашему счастью, ни у Хрущева, ни у Брежнева не было аппетита к репрессиям сталинского масштаба.
А скорость распространения магнитиздата мы проверили на собственном опыте. Мой друг Борис Рахлин в Ленинграде задумал и осуществил прелестную шутку — голосом Леонида Утесова под собственный аккомпанемент на пианино он исполнил и записал цикл блатных песен: „Гоп-стоп, Зоя…“, „Всю Россию я объехал с Алехой…“, „Мальчики, на девочек не бросайте глаз…“ и др. Не более чем через месяц заведующий кафедрой, где я подрабатывал вечерами, пригласил меня к себе домой с сюрпризом — послушать полученную откуда-то с Украины (!) пленку „Утесова“. Забавный эксперимент показал, что магнитиздат распространялся по России чуть ли не со скоростью звука».
Катушечный магнитофон «Юпитер» — мечта меломана 1960-х.
«Единственный профессионал»
Самодеятельные авторы-исполнители балансировали на тонкой проволоке цензуры. Редко кому удавалось обрести реальный шанс выйти на сцену. Но одному из них удалось не просто обрести официальный статус, а получить об этом соответствующую запись в трудовой книжке.
Однако даже сейчас, в ХХI веке, когда количество любой информации превысило все мыслимые пределы, это имя известно далеко не каждому. Зато его песни знают все.
И, бьюсь об заклад, это не пустые слова! Не верите? Назову лишь несколько: «Сгорая, плачут свечи», «Эх, сенокос!», «Уронила руки в море», «Сексуальный штопор», «Проститутка Буреломова», «Очарована, околдована» (на стихи Заболоцкого)…
Всего, между прочим, в творческом багаже артиста более 2000 (!) произведений. Незаурядный талант и сумасшедшая, бьющая не просто ключом, а камчатским гейзером, энергия позволили ему не сдаваться и двигаться вперед в моменты самых жестоких испытаний, уготованных судьбой. Было все: скитания по Союзу с «подругой-гитарой» и бесконечная смена профессий, долгие годы воркутинских лагерей и четверть века запретов властями официальных выступлений. В его судьбе, словно в зеркале, отражается советская эпоха, когда путь одаренного автора-исполнителя песен, не отвечающих содержанием «кодексу строителя коммунизма», оказывался настолько тернист, что «не пожелаешь и врагу».
Часто в публикациях о нем мелькает определение «Солнечный бард». Говорят, этим прозвищем одарила коллегу легендарная певица Алла Николаевна Баянова.
Чем руководствовалась королева романса? Может быть, не по годам юношеский пыл и добрый нрав музыканта натолкнули ее на эту аллегорию? Точно неизвестно.
Но прозвище осталось и прижилось.
Александр Николаевич Лобановский (р.1935) года в Ленинграде. Отец его погиб на фронте в самом начале войны при обороне родного города. Сына воспитала мать, привившая ему с детских лет любовь к музыке и русской песне.
«Солнечный бард» Александр Лобановский.
В 1949 году Саша поступил в Нахимовское военно-морское училище. В то время классы и кубрики воспитанников располагались прямо на борту крейсера «Аврора», отголоски выстрела которого мы слышим по сей день.
Именно здесь, в начале 50-х, родились первые песни. Любая творческая натура не терпит запретов — курсант Лобановский не стал исключением. Морская служба не пришлась ему по нраву. По окончании в 1952 году училища он поступил в юридический институт. Закончив вуз, несколько лет прослужил следователем в милиции. Но и поприще «борца с преступностью» не прельщало одаренного молодого человека — душа тянулась к песне, а руки — к гитаре.
С начала 60-х годов Александр Лобановский начинает путь менестреля. Помните, как в песне: «От Питера до Рима кочуют пилигримы…» Кочевал с любимой гитарой и наш герой, правда до Рима в те годы ему, по понятным причинам, было не добраться… Александр колесит по стране, меняя адреса и профессии: рабочий на заводе в Ленинграде, смотритель кладбища в Ленинградской области, взрывник на свинцовом руднике в Северной Осетии, заведующий клубом в Магаданской области, грузчик в Нагаевском порту, рабочий-шурфовщик в Прибалхашской пустыне, руководитель агитбригад, сотрудник геофизической партии на Хибинах, вокалист ресторанного оркестра в Воркуте. Не биография — роман!
В тот же период Лобановский заочно заканчивает философский факультет ЛГУ, а позднее (уже в 80-х) Академию культуры имени Крупской по специальности «режиссура».
В 1962 году начинаются первые выступления автора-исполнителя по путевкам общества «Знание». В 1964 году судьба столкнула его со знаменитым французским шансонье Фрэнсисом Лемарком во время гастролей последнего по Союзу. Встреча оказалась судьбоносной — Александр Лобановский окончательно определился в своем желании стать профессиональным бардом. В 1969 году его принимают в штат Курганской филармонии в качестве автора-исполнителя. Он стал первым во всей истории КСП, у кого в трудовой книжке стояла официальная запись: «Автор-исполнитель песен».
Однако, невзирая на видимое признание, концерты маэстро продолжали иметь полу-официальный статус. На каждую гастрольную поездку приходилось получать спец-разрешение от контролирующих культуру органов власти. Репертуар барда вызывал стойкое неприятие у многочисленных репертуарных комиссий и прочих чиновников от музыки. Многие песни Лобановского написаны, что называется, «на грани фола». Шуточные, игривые, подчас с налетом эротизма, они пугали власть страны, где «нет секса». Многочисленные подпольные «квартирники», концерты «для узкого круга», «творческие встречи» — подобным вещам не было места в советской действительности. КГБ не спускал зорких глаз с артиста, ища малейший повод упрятать скандально-известного музыканта за решетку. Вскоре таковой нашелся.
