— Что же я должен думать? Я просто хочу познакомиться, а ты сразу принимаешь меня в штыки. Из этого (и не только из этого) я могу заключить, что тебя сильно обидели. И тебе хочется видеть все в черном свете.
— Ничего мне не хочется, мой дорогой обольститель.
— Тогда почему ты лишаешь себя возможности пообщаться с интересным человеком?
— Это ты интересный человек? — снова засмеялась Кристина.
— Я очень интересный, — с энтузиазмом подтвердил Тимофей, приложив руку к груди — И ты, как мне кажется, тоже.
— А что ты, интересный человек, можешь знать обо мне? — спросила она.
Тимофей удержал ее за руку и повернул к себе, глядя на нее снизу вверх.
— Может, и ничего. Потому, как уже сказал, хотел бы узнать побольше.
Глаза, глаза! Снова это задорное любопытство в его глазах! Пытливая, почти робкая обаятельность.
Она видела и не видела его лица. Оно словно распалось на составляющие, которые невозможно охватить одним взглядом. Он не вызывал неприязни, этот прилипала. Она с удивлением прислушивалась к себе и не могла понять, куда же подевалось ее спасительное равнодушие и решительное желание покончить с досадной ситуацией.
Глупо! Все глупо и совершенно невозможно!
Но почему она? И почему именно сейчас, когда на душе столько ран, когда и без этого Тимофея полно проблем?
И почему они не могут оставить ее в покое?! Смотрят похотливыми взглядами, оценивают, мысленно взвешивают, обмеряют, прикидывают, лезут в душу своими грубыми лапами и в ней видят лишь отражение своих желаний!
Гадко и глупо! Она не допустит этого. Она дала себе слово, что никто не сможет больше причинить ей боль.
Кристина порывисто отстранилась и спросила с нервным смехом:
— Тебе не кажется, что я старовата для таких игр?
— Я не играю. Даже не собирался.
— Нет? Тогда позволь мне спросить, а что ты делаешь? Ты видишь меня второй раз в жизни…
— Третий, — показал он три пальца.
— И уже изображаешь из себя влюбленного Тристана. А мне, следовательно, предлагается роль Изольды. Я польщена, но не больше. Как тебе вообще могло прийти в голову искать меня? Что ты позволяешь себе…
— Ты похожа на осень, — произнес Тимофей с отсутствующей улыбкой.
— Что? — осеклась Кристина.
— Ты ходила по парку, а желтые кленовые листья шуршали под твоими ногами. Им это нравилось. Нравилось шуршать под твоими ногами. А мне нравилось смотреть на тебя. У тебя была такая смешная шляпка и пальто, похожее на плед.
— Ты шпионил, — констатировала она, с трудом найдя в себе силы остановить его.
— Чуть-чуть, — кивнул Тимофей, не отводя взгляда. — Во всем виновата осень. Она всегда действует на меня таким вот непонятным образом. Правда-правда.
— Я не знаю, кто и в чем виноват, — со смехом сказала Кристина, поправляя ему шарфик и снисходительно похлопывая по груди, — но знаю, что кое-кому надо лечиться. И как можно скорее.
Он проследил за ее руками и усмехнулся.
— Ты имеешь в виду меня? Но в том-то и дело, что я не хочу лечиться. Никому ведь не приходит в голову лечиться от любви к красивым женщинам или от гениальности.
— Не пойму: ты мне комплимент сделал или себе?
— Никого не хотелось обидеть, — скромно потупился он.
— У-у, — протянула Кристина, — с тобой, дружок, все ясно. А мне казалось, что ты еще не потерянный для общества человек.
— Теперь так не кажется?
— Теперь, я думаю, тебе уже ничего не поможет.
— А ты?
— Что я?
— Поможешь?
— В чем?
— В спасении меня для общества.
— Боюсь, обществу это не принесет никакой пользы. Клоуны не котируются на рынке труда, — трагически покачала она головой и после минутной серьезности рассмеялась: — Господи, поверить не могу, что ты втянул меня в этот бредовый разговор!
— Почему бредовый? По-моему, хороший разговор. С тобой и быть по-другому не может.
— Да с чего я тебе так далась?! — весело воскликнула Кристина.
— Просто ты мне нравишься, — пожал он плечами. — Может же один человек нравиться другому? Нравишься, и все тут. Как нравится пейзаж или какая-то песня. Ты спытала: «Што далася?» Да душы, кажу, прыйшлася.
Лукавый, ох, лукавый огонек светился в его глазах! И в то же время4она видела его смущение, его заботливую осторожность, которую он пытался спрятать под своим нагловатым напором. И слова его звучали просто, без превосходства, без насмешки. Он был откровенен, но той откровенностью, в которой не угадывалось никакой натяжки и сальности, в избытке имевшихся у многих мужчин.
Кристину мгновенно пронзило ощущение красоты, но не как чего-то определенного, а некоей гармонии в созвучии голосов, в запахе ветра, в свете из окон близлежащих домов. И какие бы сигналы протеста ни посылал разум, как бы она ни сопротивлялась этим новым, неожиданным ощущениям, то, что именно она находилась в этом месте и в этот час и что именно этот человек идет рядом, казалось ей правильным. Самым правильным из того, что с ней приключилось за все последнее время.
Кристина в замешательстве замедлила шаг. Она совсем не так представляла себе разговор с ним.
— Все это очень и очень глупо, — сказала она, запнувшись на секунду, как человек, не очень уверенный в своих словах.
— Почему?
— Потому что! — разозлилась Кристина. — Ты… ты, я не знаю, как чертик из табакерки! Выскочил неожиданно, а я не люблю неожиданностей. Они, знаешь ли, немного напрягают.
— Ты чего-то боишься, — с утвердительной интонацией сказал он.
— Боюсь?
— Да, боишься.
— Кого?
— Наверное, меня.
— Тебя?! — зло захохотала она. — Больно много о себе воображаешь, ты, чучело! И оставь меня в покое! Хватит! Наговорились!
Обойдя его, Кристина быстро направилась в сторону проспекта.
— Кристина, чего ты боишься? — окликнул он ее с другой стороны дороги. — Я просто хочу понять. Если того чудика, то я с ним разберусь. Только скажи!
— Я боюсь дураков, преследующих какие-то свои цели, о которых я вполне могу догадываться.
— Ты заглядываешь дальше, чем надо. И я не дурак. И не чучело. А если и чучело, то симпатичное, но очень одинокое. Меня даже вороны не боятся.
Она оглянулась и снова не могла удержаться от смеха. Тимофей стоял посреди тротуара, зябко поеживаясь в своей легкой куртке. Потом он резко расставил руки в стороны, изображая огородное чучело.
— И откуда ты такой взялся? — смеясь, спросила Кристина.
— Меня выдумали. Может быть, нас всех выдумали. Или мы выдумали себя.
— Если так, то меня выдумал ты, Тимофей.
— Тогда ты самая прекрасная выдумка из всех моих выдумок!
