Это была первая корреспонденция Джорджа Никсона, которой он угодил «бешеным».
Его творение было напечатано в нескольких близких «бешеным» газетах и влилось в общий хор воплей, призванных оглушить вновь выбранных конгрессменов и повлиять на политику в верхах. Разумеется, истерические выкрики мистера Джорджа Никсона об агрессии советских кораблей были столь же правдивы, как и его красочное описание зловещего дыма, вырывающегося из пароходных труб.
Дело в том, что из труб полярных кораблей не вырывалось и не могло вырваться ни одного клуба дыма по той простой причине, что ни на одном из них в кочегарках не жгли угля. Могучие паровые машины, как и прежде, вращали винты, но пар получался не в старинных паровых котлах, а в установках, где ядерная энергия предназначалась отнюдь не для тех ужасов, которыми пугал мистер Джордж Никсон.
Виктор Омулев, знавший из письма Майкла о его кузене Джерри, меньше всего предполагал, что этот вчерашний неудачник, перо которого «стоило меньше, чем перо на долларовой шляпке», проплывает сейчас мимо кораблей строительной флотилии.
Виктор стоял на корме флагманского ледокола-гидромонитора, способного и давить, и резать лед, и любовался остающейся за ним пенной дорогой, пересекающей линии бегущих волн. Казалось, что идущая сзади цепочка кораблей входит в эту проложенную в море просеку.
Подошел Денис. Его квадратное лицо улыбалось, глаза щурились, коротко стриженные усы топорщились.
Он оперся о реллинги рядом с Виктором и стал молча глядеть на клокочущую за кормой воду. В пенных водоворотах чувствовалась могучая сила скрытых винтов, оставлявших за собой долго не исчезающий след.
– Это и есть единственный след, какой люди в море оставляли, – сказал Денис, кивнул на пенную просеку, – море не земля, сразу всякий след людской сотрет!..
– Представь, я тоже думал о следе… Денис хитро сощурился:
– Я порой задумываюсь, на воду глядя, и представляю, как учитель географии моих хлопчиков когда-нибудь на уроке будет спрашивать: «А ну, Денисюк, что это за линия здесь на карте вдоль сибирских берегов обозначена?» А сынишка подумает: «Это мой батька строил». И прочтет надпись!..
– Я предпочел бы, чтобы на карте прочли мое имя. Денис укоризненно покачал головой.
– И об этом ты согласился бы написать Майклу? Виктор багрово покраснел и не стал продолжать разговор.
Перед отъездом гайдаровцы получили от Майкла еще одно письмо. Долго спорили, как на него ответить. До-. говорились, что каждый напишет о лучшем, что сделано им.
Вот о чем писал Майкл:
«Друзья!
Сегодня решил вам черкнуть. Прошло больше двух лет с того времени, как мне захотелось увериться, что у меня нет товарищей по несчастью в вашей стране. Клянусь вам, что мне в сто тысяч раз было приятнее узнать, что у меня там есть товарищи не по несчастью, а по мечте. Я молчал, и могло показаться, что ваш ответ не произвел на меня никакого впечатления. Но это неверно. Именно сегодня мне хочется ответить вам. Вчера я чуть было снова не стал ученым. Боссы наконец решили допустить меня в секретную лабораторию. Черт его знает, может быть, два с лишним года тому назад я и обрадовался бы этому. Но вот сейчас я заявил, что не пойду в лабораторию, которая никогда не займется „невесомым топливом“ для личных автомобилей. Почему я не пошел? Не хочу превращать в топливо живых людей. Джерри перед отъездом обругал меня ослом. Мне не нравятся ею последние сочинения. Он говорит, то я не понимаю, что такое бизнес. Я не обругал его ослом. Я обругал его шакалом. Нет, я не обругал, я назвал его шакалом, потому что он – шакал, подвывающий „бешеным“. Из газет я узнал о проекте ледяного мола. Неужели автор его Алексей Карцев, тот самый Алеша, с которым мы дрались? В воскресенье на пикнике я рассказывал об этом строительстве рабочим. Кажется, после этого у меня есть шансы вылететь со своего места у конвейера, где мое университетское образование не нужно боссу. Не думаю, чтобы это обрадовало мою девушку. Она все еще пребывает в „моих девушках“. Есть у нас такое страшное слово, знаменующее вечно неустроенное существование людей. Впрочем, она у меня неуемная оптимистка и строит такие планы нашего будущего, для которых понадобился бы размах вашего строительства. Мне кажется, что в последнее время я начинаю находить себя, а если не себя, то свой путь. Я хотел бы, чтобы он встретился с трассой вашего мола. Жму ваши руки, дорогие друзья.
Ваш Майкл».
В дни, когда американская пресса на все лады перепевала версию о грандиозной морской демонстрации коммунистов против Аляски, в Карском море действительно происходило что-то похожее на морские маневры. Гигантская эскадра, в которой, впрочем, не было ни одного военного судна, разбившись на группы по шесть-семь кораблей, развертывалась своеобразным боевым строем.
Группы кораблей, едва видимые на горизонте, занимали исходные положения.
В штурманской рубке гидромонитора над картой с красными кружочками, пунктиром идущими от Новой Земли к Северной, склонились командир флотилии и капитан гидромонитора Федор Иванович Терехов, начальник Полярной строительной экспедиции, как на первом этапе называлась Великая Полярная Стройка, Василий Васильевич Ходов и один из его помощников, инженер Алексей Карцев.
Федор Терехов отмечал на карте, какие корабли уже бросили якорь, став на рейде в местах, где должны появиться ледяные быки будущего мола.
Алексей, отойдя от карты, смотрел в иллюминатор. Ближние корабли выстраивались по кругу, как бы очерчивая своими корпусами линию ледяного берега будущего искусственного острова.
На море была мертвая зыбь, отголосок далекого шторма. Ледокол лениво переваливался с борта на борт. Волны походили на редкие и пологие складки холмов.
Алексей смотрел на воду. Она медленно то приближалась, то удалялась, свинцовая, кажущаяся непрозрачной.
Что там внизу? Алексей никогда не спускался на дно. Сегодня он сделает это впервые.
«Где-то там на дне вездеход, погибшие товарищи… Первые разведчики, как она говорила. Галя, Галя! Ты никогда не писала мне, но сделала крюк в пятьсот километров, чтобы заехать на Дальний Берег и повидаться со мной».
Алексей обернулся на шум в дверях. В рубку вошел Александр Григорьевич Петров.
Присутствие дяди Саши на строительстве ледяного мола было так же естественно, как и то, что он в свое время, после окончания сибирских строек, вернулся в Арктику.
Когда было принято решение о начале возведения ледяного мола, дядя Саша, океанолог, стал просить использовать его былой опыт эпроновца на водолазных работах. Но Центральный Комитет партии рассудил по-иному. Он направил Александра Григорьевича партийным руководителем Великой Полярной Стройки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
