— С момента того аборта у вашей жены с Андреевым сложились очень близкие отношения. Правда, получив свое, Загорская долго не появлялась в клинике. Однако три года назад я застала их прямо в кабинете. Вместе… — осекается на полуслове. — Простите… Вам неприятно слышать все это…
— Нет, все в порядке, продолжайте, — бросаю холодно. — Вы сможете подтвердить это на суде в случае необходимости?
— У меня ведь нет доказательств, — трусливо идет на попятную. — Только слова. Да и то, утверждать со стопроцентной уверенностью я не возьмусь. Свечку не держала. Сам Андреев свою пассию не выдаст. Даже сегодня продолжает ее прикрывать.
— Ясно. Давайте еще раз к Шевченко. Подробнее! — приказываю сурово.
— У Шевченко были неудачные попытки ЭКО по вине мужа. Он бесплодный, но оплатил себе «красивые» анализы, чтобы солгать жене. Под руку Андрееву как раз подвернулись ваши. За отдельную сумму супруге Шевченко вынесли приговор о бесплодии: написали ту самую «непроходимость труб», о которой я вам уже говорила.
— У них должно было быть третье ЭКО… Андреев готовил для них донора?
— Кхм, да, — удивляется моей осведомленности. — Шевченко отчаялся окончательно и оплатил донора. Опять же без ведома жены, что незаконно. Андреев никак не мог незаметно взять биологический материал из базы, поэтому… Он решил использовать ваш. Повторный анализ оказался как нельзя кстати. Все было готово к успешному ЭКО, но оно сорвалось…
Ирония судьбы. При любом раскладе мои кнопочки появились бы на свет. Однако наш с Алисой путь оказался приятнее…
— Я заберу копии всех документов, — поднимаюсь с места.
— Не положено, — раздается за спиной механический голос одного из сотрудников органов.
Оборачиваюсь и смотрю на него уничтожающе. Лучше меня не злить. Только не сейчас.
На его удачу, к нам приближается начальник, что-то быстро шепчет подчиненному на ухо, а потом кивает мне. Оба отходят, делая вид, что заняты чем-то другим. По факту, дают мне зеленый сигнал. Но не прямо. Намеком.
Жду, пока зареванная медсестра сделает копии архивных документов, выхватываю у нее бумаги и направляюсь к выходу.
На полпути оглядываюсь:
— Вы ведь были в курсе всего. Наблюдали, как нам ломают жизни. И участвовали, — не обвиняю, а констатирую факт.
— Я… Всего лишь хотела сохранить работу… Мне так жаль… Простите!
Мне нечего ответить, но и помогать ей не намерен. Пусть с ней следственный комитет разбирается.
Сжимая проклятые документы в руке, стремительно мчусь к своему джипу. Занимаю водительское кресло и чересчур резко трогаюсь с места.
Педаль газа до упора. Скорость на максимуме. Двигатель рычит.
Спешу к Алисе. Мне некогда жалеть о своем прошлом. Сейчас моя цель — не прос… пустить настоящее и построить будущее, которое невозможно без моей семьи.
Настоящей семьи, а не суррогата, который подсовывала мне Милана.
***
В многоэтажном доме, где находится маленькая, уютная квартирка с моими самыми большими «сокровищами», на вид все по-прежнему. Те же железные двери с кодовым замком, всегда наглухо закрытые, однако через которые можно спокойно пройти вместе с другим жильцом. Тот же консьерж на входе, хотя он здесь скорее для статуса, чем ради обеспечения безопасности. Те же лестничные пролеты с вычурными перилами, бесшумный лифт, что медленно поднимает меня на нужный этаж.
Казалось бы, вокруг тихо, спокойно. Почему тогда так тревожно на душе?
До последнего надеюсь, что Лиса не успела натворить глупостей. Дико боюсь не застать ее с кнопками дома. Понимаю, что появление Миланы на горизонте могло подорвать и без того хрупкое доверие моей лисички.
С какой все-таки тварью я прожил почти семь лет! Сам виноват, знаю, но, бляха, как же обидно потерять столько времени! Еще печальнее — пропустить важные моменты жизни кнопочек. Из-за грязной игры жены, которой я был необходим лишь как банкомат. Стабильный, безотказный и безлимитный.
Мысли переключаются, стоит лишь распахнуться створкам лифта. Потому что в эту же секунду я слышу шум и разговоры на повышенных тонах, доносящиеся из моей квартиры.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Отчаянное «нет» звучит с таким надрывом, что я не сразу узнаю голос. А когда понимаю, кому он может принадлежать, то мгновенно взрываюсь. Добивает меня жалобный детский плач. И испуганное «ма-ам».
Внутри сначала все леденеет, а потом заполняется лавой.
Кажется, даже через закрытую дверь я чувствую их страх. Моих, черт возьми, детей и моей женщины! Не завидую тому, кто посмел разинуть на них свою гнилую пасть!
Планка, которая еще после клиники серьезно пошатнулась, сейчас окончательно падает, высвобождая неконтролируемый гнев из самых темных уголков души.
Быстро поворачиваю ключ в замке и рывком дергаю дверь на себя.
Убью на хрен!
Глава 14
Алиса
— Глеб, остановись, — шепчу сквозь слезы.
Холодные, мокрые и противные поцелуи спускаются вниз по шее.
— Алисонька, я так скучал, — горячо дышит бывший, заставляя меня содрогаться от отвращения. — Люблю, — чужие губы на моей коже. — Хочу, как никого другого, — ненавистный мужчина вжимается в меня сильнее.
— Нет! — все-таки срываюсь на крик.
Не в силах терпеть его прикосновения. Не могу позволить, чтобы он целовал меня. Мое тело давно не принадлежит ему. Наоборот, отвергает. Впрочем, как и сердце.
На мой вопль все-таки выглядывают двойняшки. Испуганное «ма-ам» выворачивает душу наизнанку, но одновременно придает мне сил.
Бороться буду! Загрызу за себя и за детей!
Импульсивно бью Глеба коленом в пах и чувствую, как ослабляется хватка на моих запястьях. Но до конца безумец меня не отпускает.
— Закройтесь в комнате! — приказываю кнопкам, и они послушно убегают.
Взглядом ищу в коридоре хоть какое-то подобие орудия самообороны, а параллельно брыкаюсь в крепких руках Глеба. В ушах шумит от страха и гнева. Мне кажется, что я слышу щелчок замка, но списываю все на галлюцинации.
Выворачиваюсь и царапаюсь. Не понимаю, в какой именно момент ощущаю долгожданную свободу. Не осознаю, как так вышло.
Разум утопает в панике. Страх парализует тело и душу. Сквозь пелену слез различаю лишь очертания.
Огромное тело Глеба отлетает от меня и с размаха вбивается в стену рядом. Кажется, я слышу хруст хрящей, замечаю, как бывший прикрывает лицо рукой, вижу кровь.
Но я не уверена. Ни в чем не уверена.
Кашляющего и ругающегося Глеба вытаскивают на лестничную площадку. Грубо бросают на пол, как бездушный мешок, а не живого человека.
— Дверь прикрой, А-Лиса. Не хочу пугать детей. Немедленно! — приказывает знакомый голос, от звука которого реву еще сильнее.
Но подчиняюсь. Захлопываю дверь и опираюсь о нее спиной. Из подъезда долетают не совсем разборчивые, но крайне грубые фразы. Возня, приглушенные удары, тяжелые шаги и грохот.
Мне страшно, но вновь выглянувшие из-за угла двойняшки забирают все мое внимание.
Вытираю слезы, заставляя себя быть сильной ради детей. Подзываю их, сажусь прямо на пол перед ними. Притягиваю малявок к себе. Целую. Поглаживаю макушки.
— Мы играли, ничего страшного не произошло, — пытаюсь успокоить детей. — Все хорошо. Это всего лишь игры.
Не знаю, сколько времени мы сидим вот так, в обнимку.
Становится тихо. Настолько, что я слышу свое судорожное дыхание и хныканье двойняшек.
Дверь позади меня распахивается резко и шумно. Импульсивно подскакиваю на ноги, поворачиваюсь на звук, но при этом прикрываю собой детей.
На пороге — Стас. Черный от злости, дышит тяжело, раздувая ноздри, словно бык на арене. Боюсь его такого. И одновременно доверяю.
Стас сканирует меня с головы до ног, оценивает нанесенный Глебом ущерб. Невольно потираю плечи руками, будто замерзла.
— Как далеко он успел зайти? — короткий вопрос, в котором столько смысла.
— Испугал, — спешу ответить. — Только испугал, — шмыгаю носом. — Мы в порядке.
Замечаю темные пятна на рубашке Стаса, сбитые костяшки. И прикрываю глаза от отчаяния, чувствуя, как по щекам опять стекают соленые капли, собираясь в тонкие ручейки.
