Его паспорт оказался в ящичке для перчаток.
«Ты забавно выглядишь!» Она надела на него пеструю кепку, чтобы он не был таким серьезным. Он удивляется, что Марлис пристегнула ремень. Без напоминания. Он не снимает кепки, когда включает мотор, глядя назад, чтобы ничего не задеть. Только бы теперь не допустить ошибки…
Значит, это вот и был Эгю-Морт.
У нее есть сын, школьник; она училась в Париже; она в разводе; она взрослая женщина, не ребенок.
Кони в Камарге. Иногда она что-то говорит, иногда он. К счастью, машин на шоссе мало. Он пытается размышлять профессионально: когда человек мертв? Проблема трансплантаций сердца. Он ловит себя на том, что говорит: «Завтра надо заменить масло!», вместо того чтобы сказать то, о чем думает. Он не осложняет себе дело.
Прежде, ребенком, она ездила верхом.
Он едет позади бельгийского жилого фургона, не обгоняя; когда же наконец обгоняет, они на волоске от столкновения. Она ничего не говорит.
Пациенты ценят его: его спокойствие, его уверенность, его оптимизм и т. д.
Теперь пестрая кепка на ней. «Тебе все к лицу!» — говорит он, но смотрит на дорогу. Слушает ли он? Она читает вслух путеводитель, чтобы он заранее радовался пещерной живописи Альтамиры, чтобы не думал о замене масла, чтобы знал, зачем они едут в Альтамиру. Она хочет лада.
Ему всегда везет по сравнению с другими людьми — в отношении здоровья, работы и вообще, не только как альпинисту (пик Буин)…
Она говорит: «Ты уже опять думаешь о еде!» Он вообще ни о чем не думает, лишь смотрит на дорогу; он только хотел что-то сказать, связанное с Монпелье, потому что увидел указатель: Монпелье, 12 км. Лучше уж ничего не говорить.
Виктор отделался легкими травмами, резаными ранами на виске, но он не помнит грузовика с прицепом. Она умерла по пути в больницу Монпелье. Он не помнит даже дороги, где это произошло, где теперь между платанами лежит опрокинутый прицеп; при осмотре места происшествия ему кажется, что он впервые на этом перекрестке, здесь его допрашивают (по-французски) и сообщают ему, что он имел преимущественное право проезда, стало быть — невиновен.
Позднее он становится старшим врачом.
Целое десятилетие он не говорит о несчастье вблизи Монпелье; он не знает, как это случилось.
Некоторые знакомые знают это приблизительно.
Он становится шефом клиники, отцом двоих детей, много ездит, но никогда — в Испанию.
Врач, накануне операции рассказывающий о себе, — это не принято, он знает; тем не менее он вдруг упоминает об аварии вблизи Монпелье во Франции: «У меня было, как мне сказали, преимущественное право проезда, стало быть — никакой вины…» Потом он спрашивает: «А почему мы, собственно, заговорили об этой аварии?» Пациент тоже не знает. Почему он попросту не пожелает спокойной ночи, не говорит, как обычно: «Постарайтесь заснуть, а если не удастся, позвоните дежурной сестре». Но это он сказал уже прежде. Затем он взял с тумбочки одну из книг, прочитал только заглавие, положил ее обратно на тумбочку. Собственно, сказать он хотел, что нет оснований для беспокойства, завтра он будет присутствовать при операции, не сам оперировать, но присутствовать будет, нет оснований для беспокойства и т. д.
У него никогда больше не было аварий.
Пациент, явно разочарованный, не решается спросить, почему шеф не будет оперировать сам.
Ее вопрос: «Ты уверен?»
Больше он никогда не рассказывал об аварии.
Марлис увидела грузовик, она предостерегла его, он видел грузовик, но не затормозил: он имел преимущественное право проезда. Возможно, он даже дал газ, чтобы показать свою уверенность. Она закричала. Жандармерия Монпелье признала его невиновность.
Эрнст Хальтер
МОДЕЛЬ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ
Перевод с немецкого С. Фридлянд
Нет, нет, здесь вы ошибаетесь: Локу такое и в голову не могло прийти. В игрушечном магазине! Нет, он только в зоопарке залюбовался на рельсы и вагончики. Понимаете, мы оба считали, что нас свела там какая-то высшая сила. Я до сих пор слышу его голос: «Это рука судьбы, не иначе. Значит, вас это тоже занимает, фройляйн Маттер?» Разговор шел уже в поезде; он помог мне утихомирить ребят; в день экскурсии они под конец становятся ну прямо сущие дьяволята.
Это был третий класс… Да… Так что я еще хотела сказать? Ах вот: накричавшись до хрипоты, они либо начинают боксировать, либо показывают язык проводнику. Но в тот раз они сидели тихо, что твои мышата, голову даю на отсечение, а как они на него глядели… Он, верно, был для них Доктор-Всезнайка, собственной персоной. Да и я тоже хороша! Господи, знать бы, к чему это приведет…
Ладно, попробую по порядку… Сороконожки… Ну, когда поднимаешь с земли камень, — мокрицы, пауки, сороко… Словом, так: мы выпили с ним теплый молочный коктейль, в ресторане, после зоопарка, само собой. До отправления поезда все равно оставалось целых полтора часа… Дети все больше шумели, а я обмирала от страха — они, того и гляди, разнесут все на кусочки, — и вдруг меня осенило. «Железная дорога! — подумала я. — Модель! У самого входа».
«Да, да! — завопили они. — Пожалуйста! Ну, фройляйн Маттер, ну пожалуйста!»
И кто же повернулся ко мне и заговорил со мной, едва я туда вошла? Да Лок же, то есть Фриц, Фриц Бонер.
«Фройляйн Маттер, неужто это вы? И вас сюда занесло? Вот здорово».
Можете говорить что хотите, но это была рука судьбы. Злой судьбы. Раньше-то я всегда хорошо к нему относилась, к Фрицу Бонеру, он служил кассиром на вокзале, хотя нет, не кассиром, за несколько недель до той нашей встречи его повысили, он стал помощником начальника станции, в красной фуражке.
И вдобавок он вел занятия по оздоровительной гимнастике. Попадались люди, которые уже величали его «господин председатель». Вот он и решил, что должен быть достоин своей новой должности. «Перед вами самая большая модель железной дороги во всей Швейцарии», — сказал он. Тем временем дети протиснулись вперед; и тут он начал объяснять, у него даже уши запылали, он провел меня и двадцать три моих сорванца через все эти чудеса. Сорванцы будто воды в рот набрали, я, между прочим, тоже. Вы себе не представляете, сколько он знал! А с каким восторгом они на него глядели, когда он переводил поезд на другой путь, опускал автоматический шлагбаум или открывал семафор.
«Лихо он с этим управляется, прямо как профессионал, — думаю я про себя, — и к тому же инструктор по гимнастике. По крайней мере он хоть на час займет детей, вот бы с таким за компанию проехать через горы Риги и еще где-нибудь». Понимаете, проводить экскурсию с классом — это все равно что держать на открытой ладони двадцать три кузнечика.
Сами понимаете, когда кто-нибудь им говорит: «Вот на готардском перегоне рефрижератор фирмы „Интерфриго“: мороженые овощи — фрукты — рыба; Генуя — Мюнхен — Милан — Амстердам, каждый день мимо проходит по двенадцать составов», дети разевают рот от восторга. «А вот трансъевропейский экспресс из Вены, стекла двойные, скорость — сто пятьдесят, а шума почти не слышно, из каждых тридцати пассажиров по меньшей мере двадцать занимают место у окна. Вот бы в таком поехать на экскурсию! Там даже и лежать можно. Боже милосердный, мне бы такое, когда я был ребенком, — это он мне говорит. — Впрочем, вы ведь знаете…»
Отец у него пил мертвую. И когда он пришел сюда, его словно в грудь толкнуло. «Ну почему наш брат должен оттрубить на свете тридцать восемь лет, прежде чем найти то, к чему стремился душой всю жизнь? Фройляйн Маттер! Вы мне только объясните. Ну почему?» Мне прямо жалко его стало. Вот уж никогда бы не подумала, что Фриц Бонер, здоровый, широкоплечий мужчина с черной щеточкой усов под носом, способен на такие чувства. «У него, оказывается, мягкое сердце!» — подумала я… Вот дьявол! Забавно, я знаете что сейчас вспомнила: я потом много раз видела во сне, будто он лежит голый, связанный по рукам и ногам, а я сижу на нем и соскребаю бритвой его щеточку. Мы еще совсем недолго были женаты, когда начались эти сны.
Я глянула на часы. «Батюшки! Теперь бегом!» Час с четвертью пролетел совсем незаметно. Лок мне помог усадить детей, в вагоне мы пересчитали наших ягняток — все тут, мы раздаем детям билеты, я протягиваю ему руку — благодарю, — падаю на сиденье, закрываю глаза. Рывок. «Теперь бояться нечего!» — думаю я и облегченно вздыхаю. Становится светло, я открываю глаза, мы уже выехали из-под сводов вокзала. Дети галдят, я оглядываюсь и вижу, что возле меня стоит Бонер, держась за багажную сетку. «Вы же вроде собирались в кино на „Приключение в ночном экспрессе“?» — спрашиваю я. Он пожимает плечами. В конце концов, приключений и дома хватает, а в холодильнике у него есть молоко и масло, для кофе с бутербродами хватит. «А как насчет телячьего жаркого, у меня?» — предложила я. «Ах, как хорошо, когда рядом есть женщина, которая о тебе заботится…» Примерно так все это началось, а два месяца спустя мы обменялись кольцами.
