собой всевозможные болезни.
– Вот почему им нужно больше медсестер.
Ясмина налила воды в стакан Жоэль, не глядя на Мориса.
– Мы ведь уже прошли все это. Лагеря, колючая проволока… наконец-то у нас все в порядке, не так ли?
– Ничего еще не закончилось, Морис.
Она посмотрела прямо ему в глаза и, заметив в них вопрос, сказала уже мягче:
– Дело не во мне. Это касается моего народа.
Она сказала «моего», а не «нашего». Морис взглянул на Жоэль. Резкий тон родителей испугал ее.
– Все закончилось, Ясмина. Мы пережили две войны. Теперь у нас есть право на нормальную жизнь.
– Что такое нормальная жизнь?
Она спрашивала серьезно, хотя тон провоцировал. Но Ясмина и в самом деле потеряла представление о том, что такое нормальная жизнь.
– У нас не было нормальной жизни две тысячи лет. Ты никогда не поймешь, что значит родиться евреем.
– Мама, почему папá этого не поймет?
– Молчи. Иди чисть зубы. Уже поздно.
Замечание Ясмины задело Мориса. Возможно, ей именно этого и хотелось. Жоэль осталась сидеть.
– А что это значит? – спросила она.
– Это значит, что мы никогда больше не позволим другим нам указывать.
Это было адресовано Морису. Ясмина взяла тарелку Жоэль и отнесла в раковину.
– А теперь в ванную!
– Я тоже не позволяю никому мне указывать!
Морис не смог сдержать улыбки. Жоэль заметила ее, истолковав улыбку как разрешение остаться.
– Значит, ляжешь спать с нечищеными зубами. Марш!
Жоэль посмотрела на отца, и Морис протянул ей руку:
– Пойдем, почистим зубы.
Она послушалась и пошла с ним в ванную. Из кухни доносился громкий стук тарелок, которые мыла Ясмина.
– Мы останемся жить здесь, правда, папá? – спросила Жоэль.
– Да, моя дорогая. Мы никогда не вернемся обратно. Обещаю!
* * *
На следующее утро в 6:30 Ясмина села в автобус, который шел по улице Яффо за город. Остановился автобус посреди пустыря, и Ясмина вышла вместе с чиновниками, врачами и медсестрами, которые работали в утреннюю смену. Из ворот лагеря выехал пустой грузовик, а перед бараками на чемоданах лежали иммигранты, прибывшие ночью. Лагерь работал круглосуточно. Ясмина предъявила удостоверение и направилась в больничный барак, через полчаса на ней была новая форма: блузка цвета хаки с короткими рукавами, галстук и юбка до колен.
– Твердость, – сказал доктор Меир, который вводил ее в курс дела, – это единственный язык, который они понимают. Никакой жалости, иначе они сядут вам на шею. Здесь каждый норовит получить лишнюю порцию колбасы. Они должны с самого начала уяснить, что здесь все равны!
На самом деле люди, стоявшие в очередях перед бараками, были какими угодно, только не равными и не одинаковыми. Одни – в костюмах и жилетках, другие – в кафтане и феске, третьи – в грязных штанах и майке. И относились к ним тоже по-разному. Ясмина быстро поняла, что неписаная иерархия происхождения распространится и на нее, если она признается, что не коренная итальянка, а одна из этих. Доктор Меир выбрал ее, потому что она говорила по-арабски, и он знал, что она жила в Тунисе. Но при этом она была европейкой – и это было существенным различием. Различием между культурными людьми и дикарями. То есть между теми, ради кого это государство было основано, и теми, о ком вспомнили, когда выяснилось, что евреев из Европы недостаточно.
Ясмина объяснила, что тунисский арабский она выучила, но родной язык у нее итальянский. Доктора Меира не волновали эти тонкости, его не интересовало, что иракцы, чей диалект был похож на палестинский, едва понимали Ясмину. Доктор Меир различал иммигрантов по заболеваниям. Сифилис – Марокко. Дерматофития – Йемен. Конъюнктивит – отовсюду. Здоровых полагалось выпустить в новую жизнь как можно скорее; больные должны оставаться в карантине как можно меньше, чтобы освободить место для следующих. Лучше бы вообще не пускали в страну инвалидов и идиотов, ругался он, Израиль не может переделать каждого сумасшедшего еврея диаспоры в израильтянина.
Каждый новоприбывший должен был сдать в регистрационную контору свою синюю иммиграционную карточку из Еврейского агентства. Его данные переносились на белую карточку, которая вручалась ему вместе с тремя талонами на питание. Затем его отправляли на склад, где белую карточку отбирали и вручали два грязных одеяла, простыню и вонючий кусок мыла. Тем временем таможенники проверяли багаж. В больничном бараке всех раздевали и обрабатывали порошком ДДТ от вшей. Затем наступал черед врачей: визуальный осмотр на наличие глазных, кожных и внутренних заболеваний, анализ крови на венерические заболевания и рентген на заболевания легких. Тысяча человек в день. Те, кому не повезло, месяцами лежали в карантинных бараках. А кому повезло, выходили через три дня и искали себе жилье. Большинство ашкеназов шли в города, в то время как мизрахим селились в заброшенных арабских деревнях.
* * *
Вопреки тому, что думал Морис, Ясмина пришла в лагерь не для того, чтобы вернуться в мир, который они оставили. Наоборот. Ясмина знала, что не должна смотреть назад. Какой-то частью своей души она поняла, что «приехать на родину» – это не состояние, а утопия на несколько поколений. Родина – это не свить гнездышко, а, скорее, стать активной частью коллектива, который именно сейчас и создает свой дом. Сидеть без дела – это означало задумываться. Размышлять. Сомневаться. Ясмина вспоминала развилки своей жизни и неизменно приходила к одной точке, которая все изменила. Ночь с Виктором в хлеву фермера, который прятал их от нацистов. Гроза и их тела, согревающие друг друга. Как с Виктора спала его маска и открылась внезапная неуверенность в себе. Ее желание защитить его, и ее желание обладать им. Но если бы она сожалела о той ночи, то получалось бы, будто она ставит под сомнение Жоэль, а это было невозможно. Поэтому для Ясмины было только одно направление – вперед, и в этом беспокойном движении она совпадала с ее страной. Пока она была частью коллективного освобождения, у нее было свое место в жизни. Tikun olam, исцеление мира, – именно в этом лагере можно было воплотить в жизнь этот идеал. Здесь весь мир шел к ней, с его потной вонью, с грибковыми болезнями и воспаленными глазами ребенка, чьи родители не знали ни слова на иврите.
* * *
Есть четыре типа людей. Одни понимают мир через числа, другие – через слова, третьи – через образы, как Морис, и последние – через чувства. Такой была Ясмина. В глазах людей, прибывших в Шаар ха-Алия, она читала знакомые чувства. Здесь она осознала, что не одинока со своей потерянной душой, которую никому не могла открыть. И странным
