каждым новым потрясением. Банальность общей повседневности – дядя Виктор сидит за кухонным столом и говорит о погоде, разделывая рыбу для Жоэль, – именно с этим Ясмина совершенно не могла справиться. В любви она расцветала, в ненависти обретала силу. Но в серой зоне между она терялась.
Той ночью она лежала рядом с Морисом, не шевелясь, но с открытыми глазами. Она боялась заснуть. Боялась провалиться в сон, где встретит Виктора. Она ненавидела себя за то, что ему удалось прокрасться в спальню, в самую тьму за ее веками. Когда Морис наконец заснул, Ясмина встала и вышла на кухню. Она сварила себе кофе и распахнула окно. Затем обулась и тихо выскользнула на улицу.
* * *
Улица Яффо без музыки. До полуночи всегда хоть где-нибудь играло радио, но сейчас было так тихо, что дома снова казались необитаемыми. Как будто во сне все люди вернулись туда, откуда приплыли. Из одного окна доносился тихий храп, где-то кашляли. Ясмина не пошла далеко, только до булочной. Тусклый теплый свет пробивался сквозь витрину. Звуки, доносившиеся из пекарни, вселяли уверенность, что она не одна в этом мире. В то же время она надеялась, что ее никто не увидит. Некоторое время она стояла в нерешительности, пока вдруг не заметила мужской силуэт, медленно бредущий по улице. Она испугалась, потому что ей почудилось, будто это ее отец. Та же медленная, слегка сутулая походка, те же изящные руки и ноги, тот же старомодный костюм. Человек из другого, более размеренного времени, заблудившийся в настоящем. Когда он подошел ближе, она увидела разницу: мужчина был европейцем, но старше, лет шестидесяти-семидесяти, и с белой бородой. На его усталом лице бодро поблескивали маленькие глазки.
– Gut margn [42], – сказал он на идиш.
– Шалом, – ответила она и вежливо посторонилась, решив, что он направляется в пекарню.
Но человек остановился, продолжая смотреть на нее. Взгляд его не был оценивающим или подозрительным, в глазах незнакомца она увидела только любопытство. Ясмина заметила, что под костюмом на нем не рубашка, а старомодная пижама. Человек выглядел растерянным, как будто что-то потерял. Например, бумажник. Или дорогу домой.
– Могу я вам как-то помочь? – спросила Ясмина на иврите, чтобы нарушить неловкое молчание.
– Нет, нет, adank [43]. Но если мне будет позволено, то я бы спросил… что такая молодая дама, как вы, делает на улице ночью?
Голос мелодичный и доброжелательный. Судя по сильному акценту, человек жил здесь недолго.
– Я… жду первый автобус, – соврала Ясмина. – А вы?
– Я тоже не могу спать, – ответил он. – Проснулся от сна, в который не хочу возвращаться.
Как странно, подумала Ясмина. Незнакомец, а такой же сумасшедший, как я. И не стесняется об этом говорить.
– Я никогда не вижу снов, – солгала она.
– Все видят сны, – пробормотал мужчина. – Просто большинство людей их не помнят.
– А что вам снилось? – спросила Ясмина немного неловко и тут же подумала: «Я сошла с ума, спрашиваю первого встречного на улице, что ему снится».
Но вопрос человеку не показался необычным. Он задумался, снял очки, протер их носовым платком, который достал из пиджака. Затем произнес:
– Я буду благодарен, если вы не станете расспрашивать об этом.
– Простите, я не хотела быть невежливой.
– Нет-нет, что вы, это не было невежливо.
– Почему мы вообще спим? – спросила Ясмина, пытаясь сменить тему. – Я предпочла бы бодрствовать двадцать четыре часа. Столько всего можно успеть.
– Человеческому организму вовсе не нужно так много сна, – ответил он. – Но вот его душе. Некоторые считают, что этот мир – всего лишь сон, наваждение, иллюзия. А реальная жизнь происходит во сне.
Ясмина удивленно смотрела на него.
– Моя работа связана со снами, – объяснил он. – Вы, наверно, считаете, что это бесполезное занятие, особенно в наше время.
– Нет, совсем нет. Вы психиатр?
– Больше нет. Я отправил своих пациентов по домам. – Словно угадав ее мысли, он сказал: – О, простите, что не представился. Меня зовут Розенштиль, Франц Розенштиль.
– Сарфати, Ясмина, – ответила она.
– Сарфати… откуда вы?
– Итальянка.
– Вы замужем?
– Да.
– Это хорошо.
Он задумался на мгновение, затем порылся в кармане пиджака и достал маленькие карманные часы. Раскрыв их, показал Ясмине фотографию под крышкой:
– Моя жена. Гретхен. Я не знаю, жива она или убита. Но во сне она навещает меня. Сегодня она помахала рукой, как бы прощаясь. Я в испуге проснулся… Я не хотел этого видеть… Пожалуйста, простите меня.
Он отвернулся.
– Станет легче, – сказала Ясмина, – если вы сможете попрощаться.
Он кивнул, благодарный за ее сострадание, и несколько раз глубоко вдохнул, восстанавливая самообладание.
– Видите, вот что имеется в виду, когда говорят, что реальная жизнь происходит во сне. Там мы сильные, во сне мы выигрываем войны, строим дома… А потом весь день бежим от ночи. Но она всегда настигает нас.
Ясмину била дрожь. Каждое слово мужчины отзывалось у нее в сердце. Она хотела бы никогда больше не возвращаться домой, в свою постель, где ее поджидают сны. Никто не должен оставаться один, хотелось ей сказать этому человеку. Кто знает, кого еще предназначила для вас жизнь. Мы все здесь начинаем с чистого листа. Но она не осмелилась произнести эти слова. Не сейчас, когда в руке этого человека открытые карманные часы с фотографией. Словно угадав ее мысли, он сказал:
– Если мой сон окажется вещим… тогда я лучше останусь один. Гретхен дарована мне, beschert.
– Что это значит?
– Вы не говорите на идиш?
– Нет.
– Это означает «назначен Богом». Некоторые говорят, что это от немецкого слова Bescherung, рождественский подарок. Дар небес. В нем также есть слово на идиш Scher, то есть ножницы. Считается, что всегда есть два человека, предназначенные друг для друга. Как будто Господь Бог разрезал душу на мужскую и женскую половины еще до ее рождения. И когда они находят друг друга в жизни, то чувство, посещающее их, бывает лишь однажды. Словно они вернулись к своему истоку.
– Мне тоже кое-кто снился, – вдруг вырвалось у Ясмины.
– Кто?
– Мужчина.
– Вы любите его?
– Ненавижу.
– О, это часто одно и то же, – с усмешкой сказал Розенштиль.
– Сон меня не пугает, – сказала Ясмина. – Но я боюсь, что говорю во сне. Что муж услышит мои мысли.
– Ох, понятно.
Ясмина вдруг почувствовала себя голой. Инстинктивно она скрестила руки на груди. Больше ей ничего нельзя говорить.
– Если вы от него убегаете, – спокойно сказал Розенштиль, – он вернется. Может быть, он хочет сказать вам что-то во сне, чего не может сказать иначе.
– Вам легко говорить. Вы ведь тоже убегаете из дома, не так
