— А вы, ваша милость, станете соблюдать наш уговор? — рискнул спросить Юрий, робко надеясь, что все еще сложится хорошо.
Василий словно не слышал его.
— Сколько языков ты знаешь?
Озадаченный и раздраженный, Юрий неохотно ответил:
— Русский, польский, латынь, греческий, немного немецкий.
Василий медленно поднялся на ноги и простер вперед правую руку.
— Что ж, я согласен. Я с честью исполню все, что тебе обещал, если и ты все исполнишь с усердием и не ложно. — «Наконец, — подумал он, — наконец-то мне не нужно будет бежать к Анастасию с каждой иноземной писулькой». На лице его расцвела довольная и покровительственная улыбка. — Запомни: отныне ты служишь лишь мне.
Юрий пал на колени, схватил руку боярина и прижал ее к своему горячему лбу.
Грузчики с чувством запели о том, как дивный град Китеж чудодейственно погрузился в пучину озера, посрамляя монголов, намеревавшихся опоганить его.
* * *
Письмо Этты Оливии Клеменс к Сен-Жермену Франциску, написанное на латыни и доставленное адресату 9 октября 1584 года.
«Привет тебе, мой дражайший, стариннейший друг, с английского беспокойного побережья! Но гораздо менее пугающего меня, чем Россия, о ситуации в каковой сообщил мне наш добрый Лавелл. Королева Елизавета может свариться с Соммервиллем и Трогмортоном,[7] но это все мелкие дрязги в сравнении с тем, что творится у вас. Неужто и впрямь каждый знатный московский боярин замешан не менее чем в трех заговорах, мечтая о власти, какой обладал царь Иван? Чём же все это может закончиться для бедного простака Федора, а?
Размышляя над этой загадкой, чтобы дать мне достойный ответ, задумайся еще и о том, как могло получиться, что ты женился. Если бы мне довелось узнать об этом только от Лавелла, я бы просто ему не поверила, но тут подоспело и твое письмецо. Отправленное в начале апреля, оно дошло до меня лишь в июле, и в нем ты уведомляешь о том же. Кто ж такая эта Ксения Кошкина? Отвечай! С чего ей вдруг выпала честь выйти в твои невесты? Ты говоришь, что вынужден был жениться на ней, подчиняясь приказу русского государя, что Ивану нравилось бывать сватом и что он очень многих в России переженил. Пусть так, но при чем же здесь ты? Уж кому-кому, но тебе-то легко удалось бы уклониться от этого брака. По моим представлениям, ты имел определенное влияние на царя. Ты пишешь, будто тебе таким образом была явлена высочайшая милость, но в чем она состоит, я что-то не разберу. И не пойму, почему ты не воспротивился столь экстравагантной форме насилия и почему не выразило протеста посольство, членом которого ты состоишь.
Ах, Сен-Жермен, призадумайся, что ты творишь. Ты ведь сам не раз говорил мне, что связь поневоле в конечном счете ведет нас к депрессии. Что может дать тебе супружница из-под палки? Какую бодрость вольет она в твои жилы? Говорят, у русских хороший тон не знать свою суженую до свадьбы, но ты ведь не русский. Кроме того, существам, нам подобным, и без того грозит прорва различных опасностей. Зачем же их умножать, вступая в браки такого рода или вообще в любой брак? Ты пишешь, что не решаешься навещать ее даже во снах и поддерживаешь себя ночными визитами к другим женщинам, не оделяя своих любовниц ничем, кроме прелестных грез и незначительной летаргии. Сколь долго, по-твоему, все это будет длиться? И как скоро жена твоя начнет задавать вопросы, на которые тебе не захочется отвечать?
Ты говоришь, что Ксения ничего не подозревает о твоей подлинной сущности. Ради всех римских богов, что же тогда она думает о тебе? Лавелл пишет, что на Руси бедолаг, склонных к тому, что англичане зовут „французским пороком“, замуровывают в стены монашеских келий. Не решит ли она, поскольку ты к ней не входишь, что твои плотские помыслы устремлены к мужскому, а не к женскому естеству? Как ты тогда докажешь вздорность подобного обвинения? Я знаю, что значит быть замурованной: я умерла в склепе, наглухо заложенном кирпичами. Ты спас меня, но это было в цивилизованном Риме и много столетий назад. Как я смогу отплатить тебе тем же в варварской современной России, если бояре приговорят тебя к столь же ужасной казни?
Вот что. Завершив это письмо, я тут же примусь писать Лавеллу. Попрошу его присматривать за тобой, раз уж ты желаешь позаботиться о себе сам. Это в тебе пошло с флорентийских событий. Ты словно бы махнул на себя рукой и все чаще стал заявлять, что мир катится к гибели, что культурные накопления человечества попираются, уничтожаются или уходят под землю и что поля, где взрастала надежда, сплошь покрываются сорняками безверия и тоски. Возможно, так все и есть, но из этого вовсе не следует, что мы должны опускать руки и с безвольной покорностью погружаться в океан ненависти и страданий, окружающий нас. Это твои слова, ты утешал меня ими в минуты уныния. Я стараюсь им следовать, хотя в результате скопила немногое. А теперь позволь мне вернуть их тебе. Береги себя хотя бы ради меня, если ты сам себе сделался безразличен.
Засим, чтобы мое послание не показалось тебе совсем уж пустым, я расскажу об одном дивном растении, завезенном к нам из Нового Света. С недавних пор я принялась деятельно выращивать его в Грингейдже: оно называется „потато“.[8] Это корнеплод, весьма урожайный, питательный и неприхотливый в хранении. Мои повара находят его превосходным. Я уже сняла один урожай и предлагаю соседям клубни, но те на них смотрят с опасливым любопытством. Их можно понять. Я ведь сама потерпела фиаско с маисом. Наш климат, что ли, ему нелюбезен? Не знаю, но попытаюсь в том разобраться. Побьюсь год-два, и если не достигну успеха, то вырву все с корнем, а пустоши засажу потато.
Да, я теперь тут одна. Отправила Никлоса на год в Италию, в Рим. Хозяйство мое там ведется неважно; пусть восстановит порядок, а кроме того, и на вилле Ракоци, если в том будет нужда. Я также велела ему привезти сюда нескольких жеребцов из тамошних наших конюшен. Хочу скрестить их с английскими кобылицами и до своего отъезда надеюсь обзавестись неплохим племенным табунком.
Вот-вот, я уже думаю об отъезде, хотя не слишком уж долго здесь пробыла. Но так и должно быть, не правда ли, мой дорогой? Мы не можем нигде подолгу засиживаться, чтобы не вызывать осложнений. Тебе ведь в Московии тоже осесть не придется: люди заметят, что ты не стареешь, пойдут разговоры. Нельзя же вечно внушать окружающим, что все дело в алхимии. И не вздумай напоминать мне, что это действительно так, ибо кровь — эликсир. Подобные утверждения лишь упрочат нелестные подозрения, а жена твоя встревожится первой, ибо у нее есть возможность наблюдать тебя каждый день. Дай слово, что проживешь там лет десять, не долее. Тогда мне будет спокойнее тебя ждать. Умоляю тебя, мой друг, будь осторожен и знай, что я по первому зову готова примчаться к тебе. Даже на корабле, хотя, конечно, с немалой бранью в твой адрес. Водные путешествия сильно изматывают меня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
