— Я… я не знаю, на что вы намекаете!
— Да нет, вы знаете! — твердо возразил Малез.
Прежде чем войти во двор, он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, нет ли поблизости другого дома.
— Вы же не будете отрицать, что Леопольд Траше перед задержанием работал здесь?
— Нет…
Но это «нет» звучало так, что трудно было понять смысл, который вкладывала в него девушка.
— Я из полиции, — добавил Малез. — Его я разыскиваю для того, чтобы передать ему бумаги, подтверждающие его освобождение.
Девушка вроде бы успокоилась:
— Вы… вы не причините ему зла?
— Это зависит только от него и… от вас. Почему он скрывается?
Девушка схватила ведра и пошла к дому:
— Он… болен.
— А! Проводите меня в его комнату… Это та, что выходит на дорогу?
— Да. Как вы догадались?
Малез развивал свою мысль:
— Как давно он здесь?
— Два или три дня.
Они вошли в дом и поднялись по лестнице.
— Извините! Два или три дня?
Не отвечая, девушка тихонько открыла дверь и просунула в щель голову.
— Он там, — прошептала она. — Он спит…
Она встревожилась:
— Вы же не станете его будить?
— Нет, — сказал Малез.
Он проник в комнату, обставленную светлой мебелью, схватился за спинку стула, пододвинул его к подножию кровати, сел и повернулся к замершей на пороге девушке:
— Я подожду…
В то же мгновение Леопольд Траше, лишь светлый затылок которого был виден, повернулся, глубоко вздохнул и открыл глаза, которые наполнились нежностью при виде девушки, и недоверием при виде Малеза.
20. Тень каторги
— Тебе плохо? — хмуро спросил Малез.
— Не слишком хорошо, — глухим голосом ответил юноша.
Его длинные, тонкие, словно бескровные пальцы незаметно дрожали на одеяле.
«Тюрьма все еще отбрасывает на него свою тень, — подумал Малез. — Пройдет еще какое-то время, прежде чем он начнет смотреть людям прямо в глаза, высоко держать голову…»
Дочь фермера незаметно отошла.
— Полиция, да? — внезапно задал вопрос Леопольд. Его ресницы трепетали, а худая грудь вздымалась при дыхании так высоко, что возникало мучительное и странное ощущение, будто видишь, как бьется его сердце.
— Да. Сначала скажите мне… Действительно ли вас освободили после предсмертных признаний поденщика Ванхака? Мне об этом ничего не было известно, пока я не нашел газету, выброшенную вами сегодня утром из окна.
Леопольд Траше провел рукой по лбу.
— Ах да, газета! Откуда вы знаете, что?.. — начал он.
…вы ее выбросли сегодня утром? Потому что она буквально подлетела ко мне, а этого бы не случилось, если бы она провела эту ночь под дождем. Предполагаю, что и приговорены вы были отчасти из-за Ванхака?
Молодой человек поддакнул:
— Да, он измазал кровью жертвы мою одежду и нанес удар киркой с моими отпечатками пальцев. К счастью, конечно только для меня, еще не принято решение ликвидировать неохраняемые железнодорожные переезды! С неделю назад, когда он правил тележкой, Ванхака сбило одиночным паровозом, и, охваченный угрызениями совести, он решился сказать правду.
Он горько улыбнулся:
— Не знаю, будет ли пересмотрен мой приговор и буду ли я публично реабилитирован. Боюсь, что мне не под силу привести в движение такой судебный аппарат. В любом случае было решено немедленно выпустить меня на свободу. Учли и состояние моего здоровья.
Малез нахмурился. Он не любил покорных людей.
— Вы больны?
— Да.
— Что с вами?
— Не знаю.
Схватив носовой платок, юноша попытался подавить поднимающийся в груди хрип.
— Вы кашляете?
— Немного.
— Дайте мне вашу руку. У вас есть температура?
— Думаю, да. В определенное время.
— Что у вас болит?
— Непреодолимая усталость. Головокружения, помрачения…
— Есть аппетит?
— Нет.
— Спите хорошо?
— Плохо. Я… я думаю, что там простудился. Несколько дней так кашлял, что у меня грудь выворачивало.
— Были у врача?
— Нет.
— Почему?
Леопольд Траше понизил голос, словно от смущения:
— Я не жаловался, никому ничего не говорил…
— Почему?
Комиссар никогда не уставал повторять один и тот же вопрос.
Ответ был неожиданно простым:
— Хотел умереть…
— А теперь?
— Я боюсь… я хочу жить!
— Как вышло, что мать не предупредили о вашем освобождении?
— Я возражал…
— Почему я нашел вас здесь, а не у нее в объятиях? Юноша промолчал.
— Похоже, вы скрываетесь?
— Да! — яростно выкрикнул Леопольд. — Не нужно, чтобы она меня видела! Пока еще рано. Не в моем нынешнем состоянии!
— Зачем, в таком случае, вы укрылись именно в этой деревне?
— А куда, скажите, мне было деться? Я нигде никого не знаю. А здесь, я знал, меня приютят, обо мне, в случае нужды, позаботятся…
— Вы долго работали на этой ферме?
— Больше года.
— И вами были довольны?
— Думаю, да.
Малез злился. Сам не зная точно, почему. Но злился.
— За какое число была газета, которую вы купили?
— Подождите… Я купил ее по выходе из тюрьмы… За 21-е.
— Но вас выпустили 20-го?
— Кажется, да… Да.
По мере того, как допрос продолжался, волнение юноши явно возрастало.
— Когда вы добрались сюда? В течение дня? Вечером?
— К вечеру.
— Каким поездом?
— Я не ехал поездом. Добрался попутным грузовиком, сидел рядом с водителем. Я… я небогат.
— В котором часу вы приехали?
На этот раз молодой человек возмутился:
— Почему вы мне устраиваете этот допрос?
На его щеках вспыхнули два красных пятна:
— Случайно, не подозревают ли меня снова в преступлении, совершенном кем-то другим?
Малез прикусил губу.
— Отвечайте! — резко продолжал он. — Это в ваших интересах.
— Ну что же, насколько могу припомнить, было около девяти часов, может, девять тридцать…
— И вы сразу же легли?
— Нет. Г-н Фализ заставил меня поесть, ему также хотелось услышать подробности моего заключения, моего освобождения… Затем вернулась Жанин…
— Жанин?
— Его дочь.
— Так что, когда вы легли, было уже?..
— Десять тридцать, может быть, одиннадцать.
— Конечно, вы сразу же уснули?
— Нет. Я был слишком возбужден, слишком устал! Около полуночи Жанин услышала, как я кашляю, и принесла мне чашку горячего молока и таблетку. Вскоре я, должно быть, и заснул.
— А! — произнес Малез, с трудом скрывая свое разочарование. — Послушайте, буду с вами откровенен… В тюрьме вы должны были слышать о кончине Жильбера Лекопта через несколько часов после вашего ареста?
Молодой человек знаком подтвердил.
— Так вот, Жильбер умер не своей смертью! Его убили!
— Убили! — пролепетал мертвенно-бледный Леопольд.
Капельки пота покрыли его лоб. Он машинально вытер влажные руки о постельную простыню:
— Кто? Как?
— Вот этого-то я еще и не знаю! — неохотно признался комиссар.
Он не отводил глаз от собеседника:
— На след меня навело похищение манекена, манекена, который — вы припоминаете? — был сделан по образу и подобию умершего. В результате стечения обстоятельств, которые остаются невыясненными, его приобрел и выставил в витрине своей лавки г-н Деван, торговец-портной со Станционной улицы. Однажды вечером — послушайте, как раз в вечер вашего возвращения в деревню! — кто-то завладел им, изуродовал ударами ножа, а затем отправился к железной дороге, где и оставил, причем таким образом, что его обязательно переехал бы утренний поезд. А я как раз находился в том поезде! Это побудило меня сойти и остаться здесь…
— А! — произнес Леопольд с пустым взглядом.
— Вы не видите связи?
— Признаюсь…
— Никогда не признавайтесь! — оборвал комиссар, резко поднявшись и зашагав по комнате. — Нужно срочно оповестить мать о вашем освобождении! — вдруг продолжил он. — Если бы она раньше об этом услышала, то не попыталась бы меня отравить…
И, не оставив на этот раз своему собеседнику времени прийти в себя от изумления, он в нескольких словах изложил ему в хронологическом порядке события, в которые оказался замешан последние три дня.
— С трудом могу поверить, что мне не снится! — пробормотал Леопольд, когда Малез закончил свой рассказ. — И, очевидно, вы заподозрили меня?
— Меньше всего на свете! — лицемерно возразил комиссар. — Но согласитесь, что ваше поведение следовало прояснить.
Казалось, Леопольд сгорает от желания задать какой-то вопрос. Покраснев, словно девочка, он наконец решился:
— Если я правильно вас понял, вы несколько раз по долгу службы побывали в доме на Церковной площади?
