Закрыв лицо руками, Лаура закончила:
— Просто старая дева!
Внезапно взволнованный, словно при виде открытой раны, Малез напомнил:
— Вы мне рассказывали про Армана…
— Ах да, Арман… Как я вам сказала, Жильбер подталкивал меня в его объятия. По его словам, когда меня желали другие, я становилась желаннее и для него. Это не остановило его в один прекрасный день, когда он нажаловался родителям, что за мной ухаживает мой кузен, пытаясь отвоевать меня у него… Можете себе представить последствия такого признания! Мой возмущенный дядя вызвал к себе Армана, потребовал объяснений. Арман оправдывался неудачно, боясь меня скомпрометировать, лишить любви моего будущего тестя. Но того немногого, что он высказал о Жильбере, оказалось достаточным, чтобы вывести дядю из себя. «Все кончено», — сказал мне в тот день Арман, укладывая вещи. — Я ухожу из этого дома. Меня лишили наследства».
— Лишили наследства? — недоверчиво повторил Малез.
Внезапно его пронзила мысль:
— Но как же Арман продолжал приезжать сюда на уикэнды, был здесь в день смерти Жильбера?
— Вы же знакомы с моим кузеном… Я думаю, что в глубине души он столь же добр, как Жильбер был зол. Он простил — ибо именно ему следовало прощать! — и не захотел усугублять горя моей тетушки своим отсутствием. Сегодня же мой дядя, я уверена, даже не припоминает той ссоры со своим сыном…
— Но он не восстановил его в правах?
— Не знаю.
Малез окинул взглядом девушку, лицо которой было слегка освещено отблесками очага. Она сомкнула на коленях в складках ткани, свои руки и выглядела так, словно уже вернулась в тот далекий мир, который отныне, похоже, навеки станет ее миром.
Почему именно в этот момент ему припомнился вопрос, заданный Леопольдом Траше: «Она все так же красива?» Почему, как он заметил, она не решалась сразу же произнести имя Армана, когда призналась ему, что Жильбер толкал ее в руки другого?
— Видите ли, мадемуазель, — мягко сказал он, наклоняясь к ней, — есть еще одна вещь, которой я не понимаю… Как это вы носите траур по такому человеку, как Жильбер?
Лаура вскочила, к ней вернулась вся ее холодность:
— Я ношу траур не по нему, а по той девушке, что умерла одновременно с ним.
И, не дав комиссару произнести ни слова, направилась к двери и открыла ее.
На пороге она сказала: «Пойду предупрежу Ирму, что ее сын вернулся».
После ее ухода комната стала выглядеть невероятно пустой.
22. Благодарность
Оставшись один, Малез подошел к выходившей на веранду застекленной двери и прижался к ней лбом. Погрузившись в свои мысли, он забыл о Маргарите. Но раздражительная собачонка, обретшая в приступе бешенства голос то ли дога, то ли мастифа, быстренько его отвлекла. Отбежав подальше, чтобы лучше его видеть, она начала метаться, царапать дверь и даже пытаться ее открыть. Наверное, чтобы ее успокоить, было бы достаточно ухода комиссара. Но вскоре он стал испытывать тайное удовольствие от того, что подавлял ее своей неподвижной массой, а она бесновалась в тщетной ярости, с выпученными глазами, с вывалившимся языком.
— Послушай, Лаура…
Он обернулся. На веранду вошла Ирэн.
— Как, вы здесь? — изумилась она.
С принужденной улыбкой она заметила:
— Мне следовало догадаться, ведь Маргарита в бешенстве.
— Не любит она меня, — согласился Малез.
— В прошлом только бедняга Валтасар доводил ее до такого исступления… Я ее впущу…
— Знаете… боюсь, она меня сожрет…
— Успокойтесь. Здесь она не останется. Я не могу позволить ей лопнуть!
Малез, со своей стороны, не стал бы против этого возражать, но поостерегся высказывать свое настроение.
— Где Лаура? — осведомилась Ирэн, распахнув дверь и схватив собачонку, которая чуть не задохнулась, досадуя, что ей не дали броситься на пришельца.
— На кухне, — сказал Малез. — Она подготавливает там Ирму к радостному известию о скорой встрече с сыном…
И, предупреждая расспросы, поспешил ввести собеседницу в курс дела.
— Поднимусь сообщить об этом отцу, — сказала девушка после того, как он закончил. — Ему это доставит удовольствие… в той мере, в какой он еще может получить его.
«Мещаночка, — подумал Малез, провожая ее глазами, — скованная в своих порывах жестким сознанием долга, беспокойной привязанностью к своим близким, очень четким, но произвольным представлением о том, что дозволено и что запрещено…»
Он снова принялся созерцать сад, в котором сгущались вечерние тени, когда из кухни до него донесся шум голосов. Затем он услышал подавленный возглас и шум падающего предмета.
«Она узнала!» — понял он, и старое, потрясенное лицо Ирмы встало у него перед глазами.
Шум голосов возобновился, на этот раз громче прежнего, по камню царапнули ножки стула.
«Она будет жалеть, что пробовала меня отравить», — подумал он.
Он отвернулся и принялся шагать по веранде, пока не остановился у отрывного календаря, лежащего на каминной доске:
— 20, 21, 22, 23… Уже три дня и три ночи потеряны в этой дыре!
Потеряны? Их нельзя было считать потерянными… Как много он узнал за эти три дня! Как много тайн раскрыл!
— И все же я так же далек от цели, как и в первый день! Он услышал, как открывается дверь, услышал поднимающиеся из подвала шаги, голос, задыхающийся голос старой Ирмы, бормотавшей: «Не забудьте ему передать… ему передать…», а затем шум бегущей женщины, стук парадной двери.
«Вот она и ушла!»— подумал он.
И в то же мгновение в комнату вошла Лаура и, ни слова не говоря, вернулась в кожаное кресло рядом с печью.
— Если не принять мер, печь погаснет!
Малез нагнулся. Подняв угольное ведро, он с шумом высыпал его в печь.
Затем вынул из кармана трубку:
— Вы разрешите, я закурю?
Он больше не испытывал ни смущения, ни замешательства, как прежде. Он чувствовал себя здесь почти как у себя дома.
— Ее радость даже пугает, — вдруг сдержанно, приглушенным голосом, словно с трудом сдерживая приступ зависти, проговорила Лаура. — Она так ничего и не поняла из того, что с ним произошло. Естественно, она ни разу не усомнилась в невиновности своего сына… Она поцеловала мне руки и просила передать вам всю ее благодарность…
— Я ничем ее не заслужил, — запротестовал Малез.
— Нет, вы были с ней очень добры… И с ней тоже…
Машинально Лаура отодвинула ногой подкатившийся уголек.
— Она попросила меня сказать вам о двух вещах, иначе говоря, дать вам ключ к двум загадкам…
С большим, чем обычно, удовольствием комиссар чувствовал, как головка трубки согревает ему пальцы:
— Никогда бы не поверил, что она способна разгадывать загадки!
— Она их и не разгадала, а, напротив, задала своим поведением. А сейчас, желая выразить вам свою признательность, хочет, чтобы я вам в том призналась.
— А!
— Это она сунула манекен в старый хлам, предназначенный для господина Эберстейна, она же и утащила его позавчера с веранды.
— Зачем?
— Из любви к Ирэн и ко мне. В посещении старьевщика она увидела возможность избавить нас от ставшего мучительным воспоминания…
— Извините! Разве не в результате ее усердия однажды утром, примерно через полгода после смерти Жильбера, вы обнаружили в вашей комнате восковую фигуру, которую сами отнесли на чердак? Неужели она тогда думала, что такая… забота будет вам приятна?
— Конечно, нет! Напротив, поступая таким образом, она рассчитывала, что в гневе я сама уничтожу манекен. Возвращая его в мою комнату, она отдавала его мне на милость. Если хотите, это был своего рода вызов, к которому, она надеялась, я не останусь равнодушной…
— Но, снова оказавшись на чердаке, эта восковая фигура больше никому не могла помешать?
— Вы так считаете? Вы три дня — только три дня! — дышите атмосферой этого дома, и вы удовольствовались всего лишь ролью свидетеля… Но разве нас, главных действующих лиц драмы, нельзя извинить, если мы думаем, что, отправленный под крышу дома, этот манекен продолжает давить на нас каким-то отвратительным колдовством?
Лаура заговорила тише:
— Послушайте… Если бы Ирма не догадалась сама нас от него избавить, то рано или поздно я или Ирэн нашли бы способ… Предлагая продать господину Эберстейну старую мебель, разве мы не думали о будущем? О дне, несомненно близком, когда Ирэн второй раз позвала бы старьевщика, а я вряд ли удержалась от соблазна увидеть, как тот уносит манекен? Ирма нас просто опередила: она думала быстрее меня…
— Если это воспоминание стало отвратительно для вас всех, почему вы просто его не уничтожили? На мой взгляд, это было бы более радикальным решением?
— Слишком! — возразила девушка. — У кого из нас хватило бы храбрости? Это походило бы на убийство!
